Анна Данилова - Приговоренный к жизни
В гостиной было все разгромлено. Ольга, разорвав еще в прихожей толстый желтый конверт от частного детектива и увидев пачку цветных фотографий – свидетельств бурной личной жизни своего молодого мужа-художника, поняла, что жизнь ее окончена. Все то, что рассказывали ей подруги, которые встречали Валентина в городе в обнимку с разными молоденькими девушками, она воспринимала не как правду, а как предостережение, она не верила им, но и не обижалась на ложь, считая, что они делали это ей же во благо. Общество людей, в котором она жила, вращалась, кружилась, которое забавляло ее своей жестокостью и цинизмом и которое она никогда не воспринимала всерьез и мнением которого поэтому никогда не дорожила, в конечном итоге оказалось право: ее брак с Валентином Ивановым, художником средней руки, но прекрасным любовником и просто красивым молодым мужчиной, принес ей несчастье.
Так, как она любила Валю, она не любила никого прежде и никому не говорила тех слов, которые произносила, обращаясь к нему. Все говорили, что она сошла с ума от любви, и это была чистая правда. Ради того, чтобы видеть Валю каждый день, спать с ним в обнимку, видеть его каждое утро, появляться с ним на людях, путешествовать с ним по красивым волшебным городам, дарить ему выставки, успех, признание и деньги, она предала своего порядочного и добрейшего мужа Мишу и, получается, единственную дочку Леночку.
Сейчас, когда правда ударила ее ножом в грудь, когда ей стало трудно дышать, а впереди себя она увидела лишь пустоту, чистый белый угол своей бесполезной и ошибочной жизни, когда почувствовала за спиной змеиное шуршание предательства, обмана, лицемерия, ей захотелось просто исчезнуть.
Со всех предметов в комнате, со всех картин, зеркал, поверхностей мебели, голых стен, занавесок смотрели на нее насмешливые глаза Валика, их было много, этих глаз, и все они хлопали ресницами, отчего по гостиной пробежал холодные ветерок. Несколько глупых мыслей и движений – и ванна будет до краев наполнена теплой водой, которая поможет открывшимся венам безболезненно выпустить кровь из ее тела, остатки сил из ее измученной души.
Волна ненависти и отчаяния завладела ее руками, оказавшимися сильными и очень длинными, которые смахивали на своем пути все, что только попадалось: вазы, лампы, стаканы, бутылки, цветы, духи… Все летело в стены и разбивалось, разливалось, умирало…
Ольга бегала по комнатам и все крушила, словно хотела разрушить свое прошлое, убить, умертвить все свои несостоятельные надежды, планы, растоптать кажущиеся смешными любовные ласки, движения, взгляды, улыбки…
Стоя в разгромленной квартире перед единственным уцелевшим зеркалом, она вдруг поняла, почему еще жива. Лена! Ее звонок, спасительный, чудесный, не позволил лишить себя жизни.
Она позвонила сразу же после того, как Пирский положил в коляску-фантом кучу денег.
Ну, разыграла, напугала до смерти девочка зарвавшихся родителей. Проучила их как следует, а заодно и вытрясла денежки у папаши. Бог с ней. Важно, что она жива!
Первым желанием Ольги после звонка, который вмиг успокоил ее, вернул к жизни, было позвонить Пирскому и сообщить об этом. Но она не стала. Не захотела сделать ему такой роскошный подарок. Зачем ему было лгать ей, что он любит ее? Почему, когда она решилась уйти от него, он не взял ее за руку, не остановил, не сжал ее в своих крепких объятиях и не сказал, как он ее любит, почему не попросил прощения за то одиночество, в котором она, как в плотном коконе, провела последние годы их совместной жизни? Почему дал ей возможность улететь? Уйти? Убежать? Он старше ее, умнее, разве он не понимал, что она отравилась любовью, как ядом? Что она была обречена с этим Валиком? Что ее надо было спасать еще тогда, когда она писала, царапая бумагу, заявление о разводе? Когда выбирала в журналах свое второе свадебное платье? Когда ей укладывали волосы горячими щипцами, сооружая на голове свадебную прическу? Когда было еще не поздно, словом…
Это не она, это он сломал ей жизнь и сделал несчастным их единственного ребенка! Не мог, когда они еще были в браке, найти время для них с Леной, отправляя на море, в жаркие страны вдвоем, словно у них не было мужа и отца. Он сам самоустранился, а теперь считает, что во всех их несчастьях виновата только она.
Голова кружилась вместе с комнатами, полом и потолками. Однако трясущимися руками она принялась забрасывать в разинутую пасть чемодана мужские рубашки, носки, штаны, свитера Валика…
Потом открыла дверь и выставила за нее багаж.
Вернулась, отыскала на полу, среди осколков стекла, телефон, набрала номер Михаила. Напряглась, слушала долгие далекие гудки и, когда услышала знакомый, родной голос мужа, разрыдалась и сквозь рыдания произнесла два важных слова, чтобы он услышал, чтобы понял, чтобы до него дошел их смысл:
– Лена… Жива…
И потом, давясь слезами, прошептала:
– Миша… приходи… мне так… плохо…
И потеряла сознание.
17
Хирург областной больницы Желтков Петр Борисович возвращался домой. Был поздний вечер, но детвора во дворе еще гоняла в футбол, оглашая звонкими криками всю округу, было светло, теплый майский вечер не торопился перелиться в ночь. Жена Желткова отправилась с подругой в Крым, оставив мужу в морозилке все, что только можно было заморозить: голубцы, домашние пельмени, блинчики с мясом и творогом. На сегодня было запланировано извлечь из морозилки и разогреть в микроволновке любимый Желтковым бигос – традиционное польское (или литовское) блюдо из квашеной капусты со свининой.
День выдался тяжелым, две операции плановые, одна внеплановая, плюс куча документов, заполнение которых, собственно говоря, и задержало доктора допоздна.
Войдя в подъезд, он остановился возле почтовых ящиков, отпер свой. Достал пачку рекламных проспектов, счетов и два письма. Одно письмо было от жены, он был уверен, что найдет в конверте яркую открытку с видами Ялты или Евпатории. А может, и Бахчисарая, куда она собиралась поехать проведать старинную подругу.
А вот второе письмо было без обратного адреса. Как и те, другие письма, что приходили ему время от времени вот уже в течение двадцати лет.
Судорожно вздохнув, однако стараясь не волноваться, Петр Борисович аккуратно отделил ненужный бумажный хлам и выбросил в стоящую здесь же корзину, уже переполненную такими же рекламными брошюрами и газетками, после чего поднялся на лифте к себе в квартиру. Переоделся, вымыл руки, достал контейнер с бигосом и поставил в микроволновку.
За окном прямо на глазах листва на высоких тополях и кленах темнела, а небо становилось совсем лиловым. Стихли внизу мальчишеские голоса, вероятно, все юные футболисты уже вернулись домой, и теперь кто заливал раны и ссадины на коленях йодом, кто просто мылся под душем, а кто сидел за столом и ужинал. Город за окном успокаивался, словно кто-то там, наверху, убавил громкость огромного вечернего мира. И Желткову снова захотелось поспорить с кем-то о Боге, о том, что если это не Бог, то, может, существует вселенский разум, который управляет всем миром, который в положенное время укладывает людей спать, а утром поднимает. Кто-то очень внимательный, но, к сожалению, не вездесущий, следит за порядком, старается, но все равно где-то не поспевает, и поэтому совершаются преступления и зло одерживает верх над добром.
В кухне вкусно запахло капустой и тмином. «Эх, Людочка, без тебя так скучно ужинать!» – обратился он мысленно к жене, которая сейчас тоже, наверное, ужинала или пила чай на веранде в обществе приятных ей людей.
Он достал из конверта открытку от жены: ну, точно, изображение ханского дворца, построенного в излучине реки Чурук-Су, в Бахчисарае!
«Тут на дорогу тень бросает кипарис,Там минарет, вдали – утесы-исполины.Сидят, как дьяволы, что на Совет пришли…»
Петя, дорогой, как нам тебя здесь не хватает! Все, и Марьяночка, и тетя Тамара, и дядя Амед, все передают тебе привет! Погода стоит прекрасная, солнечная, теплая. У Марьяны поспела гигантская крымская клубника, зреет черешня… Жаль, жаль, что ты на нашел время поехать со мной. Но ничего, если получится, приедешь позже. Целую тебя, Люда».
От открытки пахло солнцем, черешней и Людочкиными духами… Конечно, он постарается к ней выбраться. Надо же когда-нибудь и отдыхать!
Открытка. Как мило! Конечно, Люда – вполне современная женщина, кардиолог, и она, если уж разобраться, могла бы спокойно отправить ему снимки Ялты или свой собственный портрет на фоне цветущих деревьев по Интернету. Однако в течение всей совместной жизни, особенно когда расставались в летнее время и кто-то один отправлялся в Крым, Желтковы продолжали традиционно писать друг другу бумажные, как они называли их, «нормальные» письма и открытки. Традиции ради.
Кроме Люды, только еще один человек писал бумажные, нормальные письма. И каждый раз, когда приходил такой конверт, Желтков почему-то нервничал, словно речь шла о преступлении.
