Анна и Сергей Литвиновы - Боулинг-79

– Мы в Германии, поэтому я, скорее, Фридрих Великий, – поправил он.

Она лукаво улыбнулась.

– Ты имеешь в виду Фридриха Энгельса?

– Нет, прусского короля.

Что Володю отличало от Валерки – и, пожалуй, в худшую сторону – почти полное отсутствие чувства юмора. Или, вернее, тяжеловесный юмор – глыбистый, как он сам. Но на что ей, если вдуматься, нужны бесконечные хохмочки? Шубы из них не сошьешь.

Лиля снова усмехнулась.

– Странно, что я не мужчина.

– Не понял?

– Фридрих Великий был гомосексуалистом.

– Да? – удивился Володя.

– Да. Он со своими адъютантами спал.

– Нет, мужчины мне совсем не интересны, – пробормотал он, подминая ее под себя. – Вот ты другое дело.

Когда она отоспалась – в своей постели, и погуляла по Дрездену, то сделала для себя вывод: она, пожалуй, поступила скверно. И ей даже стыдно.

Слишком уж быстро она забыла Валерку. Слишком быстро отдалась Владимиру.

Не очень приятны оказались и косые взгляды соседок по комнате – они вернулись с работы и казались прекрасно осведомленными о характере ее недомогания. Стыдно было случившегося, а еще неудобнее было повторить этот опыт в следующий раз.

Володя словно случайно встретил ее в общежитском коридоре.

– Давай пойдем сегодня в кино, – предложил он. – Здесь идет «Каприкорн Ван», то есть «Козерог-один», штатовский фильм.

Лиля глядела в сторону и покусывала губу.

– Нет, давай не пойдем, – сказала она.

– Почему?

Она отвечала, слегка нахмурясь:

– Знаешь… Извини, но, по-моему, то, что мы сделали, неправильно… Это ошибка… И я больше не хочу… Не хочу повторять ее…

«Наверно, сейчас начнет уговаривать, – подумала она. – Что ж, послушаем, что он скажет… В конце концов, я слишком быстро отдалась ему… И пока не услышала от него ни единого слова любви…»

Однако Лиля ошиблась.

Володя почти угрожающе выпятил челюсть.

– Ты хорошо подумала?

Он не оставлял ей другого выбора, как ответить:

– Очень хорошо.

– Подумай как следует.

– Милый, я уже все обдумала.

– И?..

– Я же говорю: нет.

Он глубоко вздохнул. В его голосе прозвучала почти угроза.

– Ну, как знаешь.

Круто развернулся и пошел по коридору.

Она почувствовала одновременно и разочарование, и облегчение. Однако радости по поводу того, что она избавилась от поклонника, было в этом сложном коктейле из чувств больше. Много больше.

На следующий день ни на завтраке, ни на обеде Володя даже ни разу не глянул в ее сторону. Словно она нанесла ему смертельную обиду. «Дурачина, – подумала она. – Прет напролом как танк. А ведь все могло бы – для него – продолжиться куда веселее».

От работы ее, разумеется, никто теперь не освобождал.

Их бригада занималась тем, что рыла траншею на тихой дрезденской улочке.

Командовал советскими студентами хеноссе Хайнц – работяга с внешностью профессора математики, кавалер ордена Карла Маркса. Парни разбивали асфальт кирками. Копали траншею глубиной метра полтора. Девушки собирали небольшие осколки асфальта и складывали их в кучу. Потом за асфальтом приезжал погрузчик, сваливал его в грузовик.

По первости даже физическая работа была советским студентам ужасно интересна. Все они впервые попали за границу и радовались мелочам.

Странно было вспоминать по прошествии десятилетий, что ее тогда удивляло и умиляло.

Кафе и гаштеты, куда можно зайти, чтобы заказать всего-то одну чашечку кофе. И никто не будет на тебя кричать. И этот кофе принесут тебе с малюсенькой коробочкой сливок на блюдечке.

И еще поражали пробки, выстраивающиеся по пятницам на выезде из города: все немцы куда-то ехали на выходные. У них, что, у всех дачи имеются?

А в остальное время улица, где трудились советские студенты, оставалась пустынной. Редко-редко по ней проезжал «Трабант» или даже «Мерседес».

Неподалеку от их рабочего места была обувная лавка. В ней звякал колокольчик, когда туда входил клиент. Образцы товара были расставлены на столике прямо на улице. И никто ничего не пытался стибрить.

В квартире над лавкой имелось окно с кружевными занавесками. В нем постоянно торчало сухое, длинное, словно готическое, лицо старухи. Она внимательно надзирала за работой советских студентов.

Парни из «мэтишной» бригады с девчонками были вежливы и обходительны, а с красавицей Лилей особенно. Временами то один, то другой бросал на нее откровенный, заинтересованный взгляд. Жаль только, что от их комбинезонов уже попахивало потом.

Хеноссе Хайнц, мощный старикан, явно выделял Лилю из прочих русских. Однако поговорить они не могли. Она не знала немецкого. Он не шпрехал ни на каком другом языке, кроме дойча. Поработав рядом со старичком, Лиля решила: теперь буду учить языки. Не только обязательный английский, но и немецкий с французским. База – латынь – у нее есть. Правда, не очень понятно, зачем ей эти языки могут понадобиться. С кем ей спикать в Москве по-немецки и по-французски?

Тут следует отметить – она выполнила обещание, данное самой себе. Довольно сносно выучила и английский, и немецкий. Вполне хватало, чтобы изъясняться на любом заграничном пляже, от Марокко до Варадеро, и даже торговаться на переговорах где-нибудь на фестивале в Монте-Карло или в самом Голливуде.

А в Дрездене с бригадиром профессорского вида изъяснялся Саня Штайн – из казахстанских немцев. (Его взяли в отряд за знание языка.) Советские студенты сгруппировались вокруг, слушали его короткий перевод. Мальчишки спрашивали герра Хайнца в основном о машинах, пиве, футболе… И о том, почему они роют канаву вручную. «Неужели в ГДР нет техники, чтобы выкопать траншею?» На лукавый, с подгребкой вопрос хеноссе Хайнц отвечал политически грамотно: когда союзники разбомбили Дрезден в конце войны, в сорок четвертом году, сгорел весь городской архив. И теперь никто не знает, где проложены местные коммуникации, поэтому, чтобы не повредить какую-нибудь трубу или кабель, приходится копать лопатами.

Правду ли говорил немецкий товарищ, так и осталось тайной. Тогда советские студенты принимали объяснения хеноссе Хайнца за чистую монету. Но много позже, прочитав платоновский «Котлован», Лиля подумала, что, возможно, «гэдээровцы» лукавили. Поставили советских рыть канаву, чтобы не давать им более серьезную работу или исподтишка унизить.

Работали не спеша, без авралов. Жилы не рвали, в отличие от стройотрядов на родной земле. Парни успевали перешучиваться друг с другом:

– Арбайтен! Работай карашо, а то поедешь Германия работать на немецкий хозяйка!

Или:

– Ты что в таможенной декларации писал? «Цель поездки – туризм». А почему ты тут с киркой? Занимайся туризмом!..

Но весь их юмор не стоил и понюшки эскапад Валерки – и она понимала, что скучает по нему и ей его здесь ужасно не хватает.

И никто другой не может ей его заменить.

Рабочий день в ГДР – во всяком случае, для землекопов – начинался страшно рано, в шесть утра по местному времени, зато и заканчивался в четыре.

Неудобно было, что в бытовке, стоящей на краю улицы, после работы можно было только переодеться, а вот душ принять – увы. Приходилось тащиться в общагу на трамвае и уже там заниматься собой.

Впрочем, многие парни, судя по запаху, душ вообще игнорировали…

…На третий день после свидания Лиля решила отправиться в кабачок, находящийся прямо в общаге. Компанию Л иле составила соседка по комнате по имени Лена – маленькое, очень толстенькое создакой из отряда, кто не подверг Лилю остракизму за встречу с Володькой.

Обеим, Лене в особенности, было ужасно интересно побывать в местном кабачке еще и оттого, что в их общаге жили тем летом не только советские парни, но и немцы, болгары, поляки, чехи, а (главное!) французы. Все днями где-то работали, и называлось сие сообщество международным студенческим лагерем имени кого-то там (кого, Лиля не запомнила).

При входе в кабачок висела грифельная доска. Она была разделена на две половины. Первая – помечена женским символом, зеркалом Венеры. Вторая – щитом Марса. Под каждым знаком юный швейцар рисовал мелом черточки. Когда девушки входили, он распахнул перед ними дверь и поставил две палочки под зеркалом Венеры. Пометок под щитом Марса, что приятно, было гораздо больше. А еще приятней было, что немецкий парнишка, проигнорировав Лену, проводил Лилю жгучим взглядом.

В кабачке, несмотря на то, что его заполонили студенты, было очень культурно – не то, что в советских пивбарах. Девушки отыскали свободный столик. Иностранные юноши, бесспорно, заметили Лилино появление.

Осознавая свою красоту, Лиля взяла у барной стойки два малых бокала пива. Радостно было, что иностранные парни – кто исподтишка, а кто и в упор – глядят на нее.

«Вот тебе!» – подумала она, имея в виду дурака Володьку.

И очень скоро к ним за столик подсели двое. Оба оказались, с ума сойти, французами. Один – так себе, маленький и уже лысоватый, другой – красавец. Настоящий д'Артаньян: загорелый, медальный профиль, усики и тонкие пальцы. И еще он сносно говорил по-английски, и они с Лилей быстро нашли общий язык. Второй, маленький уродец, не рубил ни по-какому, кроме своего франсэ, однако им с Леной прекрасно удавалось понимать друг друга.