Алла Полянская - Невидимые тени
– Как Артемий это объяснил?
– Паш, да никак не объяснил. Мы с ним к тому моменту не разговаривали – вернее, он по совету Малышева со мной не разговаривал, а когда я пыталась позвонить, трубку всегда брала Катя и говорила: беседу мы пишем, имей в виду.
– Зачем?
– Я не знаю. Я до сих пор не знаю, зачем им все это понадобилось, ведь у них и так было все, абсолютно все. Они рулили бизнесом, я бы никогда не стала вмешиваться, мне хватило бы хлопот с благотворительным фондом. Но они решили, что я им мешаю. Когда в первый раз я почувствовала недомогание, я подумала, что просто соус был чересчур жирным. Меня рвало, я наелась активированного угля, несколько дней пила зеленый чай, который сама заваривала, и меня отпустило. Второй раз я решила, что устрицы мне повредили – дело в том, что морепродукты иногда вредят, особенно всякие ракообразные. Картина была та же, и я снова пила активированный уголь, только добавила травяной сбор, которому меня бабушка когда-то в детстве научила.
– Какой? – Стефания Романовна очень любила говорить о траволечении.
– По столовой ложке плодов шиповника, березовых почек, зверобоя, ромашки, тысячелистника, календулы, тмина песчаного, корня шиповника, листьев земляники, спорыша, кукурузных рыльцев. Если хотите, я вам запишу потом. Все это залить литром кипятка, может, чуть больше, настаивать ночь, укутав емкость, и пить три раза в день за сорок минут до еды. А при отравлении – три раза в день. Вот я и пила. А потом услышала один разговор… случайно.
– Какой? – Олешко прикрыл глаза, приготовившись слушать.
– Горничная говорила садовнику: она уволить нас не может, потому что ее в дурку запихнут. А садовник ей: греха-то не боитесь?.. А она засмеялась и говорит: а чего ей все, а другим – ничего? Какая ее заслуга в этом? Вот тогда я снова включила мозги. Сопоставила факты, потом осторожно проследила за поварихой и за горничной. Я-то в комнате у себя практически все время находилась, да только был в том доме один маленький секрет, и кроме нас с Леней никто о нем не знал.
– Ход в стене? – Олешко ухмыльнулся. – Можно было догадаться.
– Можно, конечно, если заподозрить, что у меня мозги есть. Они же меня идиоткой считали, им казалось, что только подтолкни меня – и я упаду и им можно будет делать все, что вздумается. А я несколько раз слушала разговоры этих двух. Дом строил Леня, и ход построили по его замыслу. О нем знали он и я, даже Артем не подозревал. И я могла проследить за тем, что происходит в доме. Другая смена прислуги оказалась ни при чем, а эти… В общем, травили они меня потихоньку – яд накапливался в организме, но не давал эффекта, потому что травяной сбор, который я пила, выводит любые токсины. Но я поняла, что никто не собирается оставить меня в покое.
– И ты просто сбежала? Почему ты не уволила прислугу?
– Я боялась, что они снова попытаются объявить меня сумасшедшей, а потому оставила их. Вы поймите, не так уж они были и не правы насчет меня, я тогда действительно была немного не в себе. Я сбежала из дома, чтобы не видеть их и чтобы они не видели меня. – Майя сжала ладони. – Я просто не знала, к кому мне пойти за советом или помощью. И помощью – в чем? У меня не было доказательств, а слухи о моей невменяемости уже просочились. Родители умерли, подруг я не завела, так уж вышло: пока училась, были приятельницы, но потом жизнь всех разбросала. А тут мама заболела, и чем дальше, тем хуже, одну ее оставлять стало опасно, а папа… он просто сломался. И мне пришлось поместить маму в клинику, но не в общую палату, а в отдельную… но это денег стоило, я сутками работала, а отец становился хуже и хуже… В общем, не до подруг было. А потом Леня… Мы очень закрыто жили, мне было неинтересно ни с кем, кроме него, мы много путешествовали, занимались фондом, и снова я ни с кем не завела дружбы. И когда все случилось, оказалось, что я совсем одна и пойти мне не к кому.
Майя замолчала, собираясь с духом. Тишина в гостиной повисла напряженная и звонкая.
– Осень была, октябрь на исходе, я поехала в свою московскую квартиру – хотела побыть одна. Я приехала туда, пошла в ванную, договорилась в салоне о маникюре и прочих процедурах, а потом решила прибраться в шкафу. И увидела, что там кто-то рылся. Понимаете, у меня есть определенная система раскладывать вещи на полках, белье в ящиках. Это был один и тот же порядок, и я всегда замечу, если кто-то там рылся. Леня, бывало, смеялся над моей страстью к порядку, но тут ничего не поделаешь, что есть, то есть. И я поняла, что у кого-то есть ключ от моей квартиры, а впереди ночь, и я одна. Вполне можно при желании обставить мою смерть как самоубийство, никого это не удивит.
– Скорее всего, так они и собирались сделать. – Олешко прикидывал, как бы сделал он сам, случись нужда. – Думаю, именно в ту ночь они и хотели все обтяпать, уж очень случай удобный был.
– Я тоже об этом подумала, а потому набросила куртку, схватила сумку и вышла, воспользовавшись грузовым лифтом, с другой стороны дома. Туда жильцы практически не ходят, он предназначен для доставки громоздких вещей. Я выбежала, практически ничего с собой не взяв – денег около полутора тысяч долларов, рублями немного, карточки банковские… Кольцо было на пальце, которое мне Леня подарил на помолвку, и серьги с бриллиантами в ушах. Может, если бы я хоть немного могла здраво рассуждать, то взяла бы с собой больше денег, драгоценности у меня были в квартире в сейфе. Но я так сильно испугалась, что выскочила, в чем была.
Майя вспомнила ужас, гнавший ее по улицам. Сердце бешено колотилось, звенело в ушах, ей хотелось бежать, но она шла, стараясь не оглядываться по сторонам, чтобы не привлекать внимания. Но сердце билось так, словно сейчас выпрыгнет из груди, и гнал страх – даже не смерти, а неведомой опасности, что вот-вот придет кто-то, кто четко знает, что и как станет с ней делать. Мысль о том, что она может оказаться во власти человека абсолютно безжалостного, и он ее убьет, гнала ее по улицам, и она не могла остановиться и решить, что же делать, куда бежать. В полицию? Они сочтут ее сумасшедшей. Уже едва не сочли, если б не случай. Нет, в полицию нельзя, а куда? И тогда она подумала, что возвращаться нельзя никогда. Ее жизнь закончилась.
– Я побежала через дворы к метро, долго кружила по веткам, пока не поняла, что вечером в темноте не смогу найти, где спрятаться, надо подниматься наверх и, пока светло, что-то решать. Я вышла из метро и села в первый попавшийся автобус, вышла на конечной остановке и очутилась около пригородного вокзала. Мне показалось, что за мной едет какая-то машина, и я забежала в ближайший дом со сквозным подъездом, а за ним был еще один дом под снос, туда я и нырнула. Оттуда, где-то в полукилометре, был виден ряд круглосуточных ларьков, там наверняка были пирожки и бульон, мне есть очень хотелось, но я боялась выйти. Уже совсем стемнело, на улице фонари зажглись, но в доме было темно и холодно, и мне казалось, что кто-то меня ждет там, снаружи. И оставаться в этом доме я боялась – пусто, темно, и кто мешает тем, что ждут снаружи, прийти искать меня в пустых комнатах? С другой стороны, я думала – а вдруг я и вправду сумасшедшая, и все это мне просто кажется, я это придумала? Надо просто поехать домой и выпить успокоительные таблетки. Я все время сомневалась в своем рассудке, понимаете? Я какой-то своей частью не могла поверить, что все это происходит со мной, что это не дурной сон. И тут меня кто-то позвал.
– Майя Скобликова, да? Настоящая? – Ника едва сдерживала волнение.
– Да. Она устроила себе там что-то вроде комнаты – старый диван, столик, два кирпича и котелок, в рюкзачке пожитки какие-то. Она собиралась ехать в Александровск, но застряла – не было денег на проезд, и Майя собирала бутылки, сдавала их и копила деньги. Так она мне объяснила. У меня было ощущение, что она сама с собой разговаривает – все рассказывала, какая замечательная была Танюшка, и как ее не стало, и что Раисы Павловны тоже нет, а теперь ее зовут в Александровск, и она поедет, вот только билет дорого стоит. Я рассказала ей о Лене, о том, почему оказалась там, я даже не уверена, слышала ли она меня, но иногда думаю, что слышала. Она была очень странная девочка, словно сонная, на своей волне. Но мне надо было рассказать кому-то, кто не счел бы меня сумасшедшей, кто просто выслушал бы. Мне надо было успокоиться и привести свои мысли в порядок, и я ей рассказала все как есть. Она слушала, кивала, но сама была как во сне. Или мне так казалось, потому что я тоже была словно во сне. Я спросила у нее: как ты думаешь, я правда сошла с ума? А она говорит – нет, ты просто очень устала. Мы сидели в темноте, свет от фонарей освещал комнату, и я боялась сказать ей, что думаю о тех, кто снаружи. Ну, что они там.
– А как она вообще оказалась в Москве? – Павел хотел прояснить для себя все детали, даже мелкие. – Татьяна Степанцова умерла в Суходольске.
– После смерти Тани Татьяна Васильевна сразу позвала Майю к себе, но кто-то сбил ее с толку, предложив работу в Москве. И она поехала, а работа оказалась рабством в пошивочном цеху, откуда она сбежала – без денег, вообще без ничего, только паспорт смогла сохранить – говорит, что отдала им Танюшкин, никто на фотографию не посмотрел. А потом неделю пряталась в этом заброшенном доме, собирая бутылки и подметая у ларьков за мелочовку. Она есть очень хотела, но вечером стало холодно, а куртки у нее не было, Майя сидела там, завернувшись в рваное одеяло, которое кто-то из жильцов бросил при переезде. И копила деньги на билет, хотела ехать, как все люди, не прячась. Ей это важно было – жить, как все живут. Со смертью подруги она потеряла то, что было для нее семьей. Опору потеряла в жизни, не денежную, а эмоциональную. Они были как сестры, с детства заботились друг о друге, и вдруг она одна осталась, и все наперекосяк пошло.
