Торговец пушками - Лори Хью

И наконец, третье и самое важное на тот момент. Из нас троих я единственный знал наверняка, что шея у меня не сломана.

8

Записался я в солдаты, чтобы славу заслужить,

И за шесть несчастных пенсов каждый день мишенью быть.

Прошло сколько-то времени. Возможно, прошло даже очень много времени — и наверняка так оно и было, — но после падения с мотоцикла я начал с подозрением относиться ко времени вообще и к тому, как оно себя ведет. После очередной встречи с ним так и хотелось похлопать себя по карманам — на месте ли все.

Определить хоть что-то в этой комнате было просто нереально. Свет — искусственный и все время включен. Звуков — ноль. Конечно, немного помогло бы, услышь я, скажем, бряканье бутылок в корзинке молочника или крики вроде «“Ивнинг стандард”, вечерний номер, только что принесли». Но всего в жизни иметь невозможно.

Единственным хронометрическим прибором, что имелся у меня в распоряжении, был мой мочевой пузырь, который подсказывал, что после ресторана минуло часа четыре. И его подсказки слабо вязались с результатами дедукции в отношении лосьона Ухоженного. Хотя, опять же, все эти современные дешевые пузыри могут запросто оказаться чертовски ненадежной штуковиной.

Риччи выходил из комнаты всего лишь раз — притащить себе стул. Пока его не было, я попытался освободиться, связать простыни узлами и спуститься по ним на землю, но прежде, чем Риччи вернулся, достиг лишь одного успеха — почесал себе ляжку. Разместившись поудобнее, Риччи затих. Я заключил, что заодно он притащил себе чтиво. Однако звука перелистываемых страниц я тоже не услышал, — значит, либо он из тех, кто читает по слогам, либо он сидел и увлеченно пялился на стенку. Или на меня.

— Мне нужно в туалет, — прохрипел я. Тишина.

— Я говорю, мне нужно…

— Пасть заткни!

Отлично. Я почувствовал себя гораздо лучше, уже точно решив, что сотворю с Риччи.

— Послушайте, вы должны…

— Ты слышал, что я сказал? Пасть заткни. Хочешь ссать — ссы под себя.

— Риччи…

— Эй, ты, мать твою, тебе кто разрешал называть меня Риччи?

— А как же мне вас называть?

Я закрыл глаза.

— Никак. Пасть заткни — и лежи. Лежи — и ссы. Усек?

— Я не хочу ссать.

Готов поклясться, я почти услышал, как обе его извилины затерлись одна об другую.

— Чего?

— Мне надо по-большому, Риччи. Знаешь, такая древняя британская традиция. И если тебе хочется сидеть в одной комнате со мной, пока я сру, — дело твое. Я просто подумал, что будет по-честному, если я тебя предупрежу.

Какое-то время Риччи обмозговывал мои слова; я уверен, что слышал, как он морщит в напряжении нос. Затем заскрипел стул и резиновые боты зашаркали в мою сторону.

— Никакого сортира, и только попробуй обосрись мне! — Лицо снова появилось в поле моего зрения — такое же натянутое, как и раньше. — Ты слышал? Будешь лежать, заткнешь свою…

— У тебя ведь нет детей, правда, Риччи?

Он нахмурился. На его лице это выглядело поистине гигантским усилием. Брови, мышцы, сухожилия — все оказалось задействованным в этом единственном, глуповатом выражении.

— Чего?

— По правде говоря, у меня самого нет детей. Зато есть крестники. И им нельзя просто взять и сказать, что, мол, не делайте этого. Без толку.

Нахмуренность усилилась.

— Что еще за хреноту ты гонишь?

— Нет, серьезно, я пробовал им говорить. Вот представь: едешь ты с детьми в машине и одному вдруг приспичило покакать. И ты ему говоришь: потерпи, заткни там пробкой, что ли, короче, подожди, пока мы куда-нибудь доедем. Но все впустую. Уж если организму приспичило, значит, ему приспичило.

Нахмуренность слегка разгладилась, что было очень даже кстати, а то меня начала уже утомлять эта натянутость.

Он склонился ко мне так, что наши носы практически соприкоснулись:

— Слышь, ты, кусок говна…

Но дальше продвинуться ему не удалось. В аккурат на «говне» я резко взбрыкнул правой ногой и вмазал ему коленом в морду. На миг он замер — отчасти от неожиданности, отчасти от самого удара, — а я, не теряя времени, вскинул левую ногу и зацепил его за шею, словно крюком. Покуда я гнул его голову, он ухватился рукой за спинку кровати, пытаясь устоять. Но, судя по всему, бедняга Риччи понятия не имел, сколь крепок может быть захват ногами. Знаете, ноги — это страшная сила.

Шее с ними не сравниться.

Надо признать, держался Риччи вполне достойно. Делал все, что полагается в таких случаях: то пытался вцепиться мне в пах, то молотил ногой в сторону моего лица. Вот только если ты хочешь, чтобы из всего этого вышел хоть малюсенький толк, организму нужен воздух, а у меня — совершенно случайно — не было никакого желания угощать Риччи воздухом. Сопротивление его выгибалось дугой — сначала резко вверх, к своему пику через злость, бешенство и ужас, а затем долго и плавно вниз, к полной бессознательности. Последний взбрык, и я еще добрых пять минут сдавливал его шею: на его месте лично я обязательно притворился бы мертвым, как только понял, что игра окончена.

Но Риччи не притворялся. Он был мертв.

Мои руки стягивали ремни, так что пришлось немного попотеть. Единственным доступным инструментом были зубы, и к тому моменту, когда все закончилось, я чувствовал себя так, словно сжевал пару брезентовых палаток. Попутно я получил неоспоримое доказательство, что подбородок мой нуждается в медицинском уходе: первое же касание о пряжку — и я подумал, что сейчас пробью головой крышу. Немного успокоившись, я опустил глаза и увидел кровь, оставшуюся на ремнях, — где-то темную и уже подсохшую, а где-то ярко-красную, совсем свежую.

Когда все было уже позади, я откинулся на спину, задыхаясь от напряжения, и попытался втереть хоть немного жизни в затекшие кисти. Затем медленно сел, осторожно перекинул ноги через край кровати и встал.

Не завопил я лишь из-за многообразия боли. Она шла сразу из стольких мест, говорила сразу на стольких языках, оделась в такой ослепительный гардероб экзотических костюмов, что секунд пятнадцать я просто не мог двинуться с места, отвесив челюсть от изумления. Вцепившись в край кровати, я зажмурился и не открывал глаза до тех пор, пока оглушительный рев не превратился в ворчливое бормотание. После чего произвел повторную инвентаризацию. Обо что бы я там ни ударился, но ударился я правой стороной. Колено, ляжка и голень едва не заходились в крике, и их пронзительные вопли стали лишь резче от недавнего соприкосновения с головой Риччи. Ощущение в ребрах было такое, словно их сначала вынули из моего тела, а затем впихнули обратно, но не в том порядке. А шея, хоть и не была сломана, но практически не двигалась. И наконец, яички!

Эти-то изменились точно! Я просто не мог поверить, что это те самые яички, что были при мне всю мою жизнь и которые я считал своими закадычными друзьями. Теперь они стали крупнее, гораздо-гораздо крупнее, и к тому же совершенно не той формы.

Мне оставалось лишь одно.

Есть такой способ — кстати, прекрасно известный специалистам боевых искусств, — который помогает снять неприятные ощущения в мошонке. Им частенько пользуются в японских додзё, когда партнер по спаррингу несколько переусердствует и засандалит ногой в область гениталий.

В таких случаях делают следующее: нужно подпрыгнуть дюймов на шесть и приземлиться на пятки, при этом изо всех сил напрягая мышцы ног. Пусть всего лишь на мгновение, но благодаря такому упражнению увеличивается нагрузка на мошонку. Не знаю, почему этот способ должен срабатывать, но, как ни странно, срабатывает. Хотя бывает, что и нет. Мне пришлось проделать это несколько раз — изобразить попрыгунчика-хромоножку. Поразительно, но постепенно, мало-помалу боль отступила.

А затем я наклонился — осмотреть тело Риччи.

Ярлык на его костюме возвещал о талантах некоего «Фалькуса, одежда на заказ», но ничего более не сообщал. В правом кармане брюк обнаружилось шесть фунтов и двадцать пенсов; в левом — перочинный нож с рукояткой «под камуфляж». Рубашка была из белого нейлона, а резиновые боты оказались «бакстерами» на четыре дырки, из кожи цвета «бычья кровь». Вот, в общем-то, и все. Больше ничто не выделяло Риччи из людской массы. Ни единой мелочи, от которой участился бы пульс у востроглазого сыщика. Ни талончика на автобус. Ни читательского билета. Ни газетной страницы с частными объявлениями, одно из которых обведено жирным черным фломастером.