Командировка - Яроцкий Борис Михайлович

И вновь на Ивана Григорьевича, словно из глубины веков, пристально взглянули библейские глаза.

— Сумму не назову, — сказал Рувим Тулович, — но затраты на разрушение Союза они начали с конца сороковых, когда навязывали нам план Маршалла. Потом наши правители, насколько мне известно, сами за него ухватились.

— А зачем?

— Вопрос не ко мне, — уточнил Рувим Тулович и продолжил свою мысль: — Взамен на манну небесную эти же правители отняли у молодежи ее идеалы. А человек без идеалов уже не человек, всего лишь потребитель. Вот вам и ответ, почему супердержава капитулировала без единого выстрела…

Все это было похоже на истину. К тому же ее высказывал человек с библейскими глазами. Но Иван Григорьевич с ним не хотел согласиться уже потому, что даже при самых щедрых посулах идеалы отнять невозможно: они живут и умирают вместе с поколением.

Иван Григорьевич слушал несомненно мудрого собеседника, а видел, как наяву, знакомых по Вашингтону сенаторов, жаждущих превратить тех же славян в послушное стадо. О том, что в Прикордонном оскотение уже началось, говорил человек, не склонный радоваться случившемуся.

В его следующее посещение Иван Григорьевич полюбопытствовал:

— Рувим Тулович, а почему вы утверждаете, что я — из яблока?

И опять на украинца Коваля взглянули темные на этот раз, как спелые маслины, глаза.

— Манеры, коллега, манеры, — ответил он с отцовской мягкостью. — Да и цифру семь вы пишете по-американски — без черточки.

— Но вы же в Америке никогда не были?

— Не был. Зато у меня там полно родственников, моя родня распалась на два клана: тель-авивский и чикагский. Представители обоих зачастили в Прикордонннй. Ждут не дождутся указа, когда можно будет купить приличное предприятие.

— Какое же?

— В частности, патронный завод.

«И евреи помешались на патронах», — подумал Иван Григорьевич, а вслух произнес:

— А вам не кажется, что местный патронный, я так понимаю, вы о нем упомнили, приберут к рукам наши друзья-кавказцы?

— И прекрасно! С кавказцами, коллега, мои родственники всегда договорятся. Кавцазцы — люди торговые, продадут все, исключая, конечно, собственных детей. В отличие от некоторых украинцев. Извините за прямоту.

— А что — украинцы продают детей?

— К глубочайшему сожалению, — тяжело вздохнул собеседник. — Сегодня украинки, как при Оттоманской империи, заполонили аравийские гаремы. Потому в Прикордонном первые миллионеры — сутенеры. Чуть ли не каждый день к нам привозят девочек на медосмотр.

— И вы выдаете им документы?

— А что остается? Правительство в дела медицины не вмешивается, а значит, не финансирует. И ваш друг, извините за откровенность, только руками разводит: нэма грошэй. Но больница, как видите, еще дышит. Вы спросите: а откуда же деньги? Отвечаю: кошелек сутенеров и есть главная статья нашего существования.

— Что же получается? Украинок посылают в гаремы сутенеры?

— Посылает нищета, — уточнил Рувим Тулович. — А кто у нас нищий? Кто вчера стоял за станком, вытачивал детали для межконтинентальных баллистических…

Слушая страшные откровения, Иван Григорьевич размышлял, примеряя свою пока еще глубокую тайну к этому человеку: «Может, ему открыться?» Он размышлял, но еще не сделал и шага. Чувство осторожности опять взяло верх.

В бурном потоке событий Иван Григорьевич был похож на пловца, которого несет мутный поток, и он, пловец, никак не может ухватиться хотя бы за прибрежные коренья, чтоб выбраться на сушу. И вдруг над стремительным мутным потоком он увидел спасительный корень.

Этим «вдруг» стала телепередача. Уже перед сном Иван Григорьевич включил телевизор, молодая смазливая дикторша звонким голосом объявила:

— Продолжаем библейские чтения. Сегодня у нас в гостях проповедник американской эвангелической церкви наш большой друг пастор доктор Смит.

И вот он, в черной мантии, крупным планом.

— Эдвард?!

Ошарашенный внезапностью, Иван Григорьевич чуть было не задохнулся. Спустя шесть лет он вновь увидел своего старшего сына. А в голове несуразное: «Почему эвангелической? Он же капеллан-католик?..»

Глава 18

После встречи со Славком Тарасовичем Анастасия Карповна так разволновалась, что работа у нее валилась из рук. Нужно было что-то предпринимать. А что?

Над Иваном Григорьевичем сгущались тучи. Их, как ни странно, первым заметил Ажипа: он, видимо, обладал какой-то ему только доступной информацией. Угрозу он не мог почувствовать, для этого надо иметь тонкую кожу. Но угрозу для жизни Ивана Григорьевича почувствовала Анастасия Карповна. Для нее Иван возник из небытия и в небытие мог кануть.

В этот день, как обычно, приходили посетители. Что-то спрашивали, она что-то им отвечала. Отвечала заученно, потому что знала наизусть документы, которыми руководствуются работники ЗАГСа.

В первом часу дня в кабинет вошла Любовь Николаевна Вашечко, ее заместитель и, как и она, в недавнем прошлом преподаватель истории. В памятном девяносто первом ей не дали даже начать учебный год — отстранили от преподавания за убеждения, которые не соответствовали новой власти.

Любовь Николаевна спросила, можно ли завтра не приходить на службу.

— Завтра пятница, Любочка, — напомнила Анастасия Карповна. — Регистрация браков. У тебя этот ритуал изящно получается.

— Пора уже регистрировать без ритуалов, без этого медового словословия, — высказала свое мнение заместитель. — Завтра вообще у меня не будет настроения.

— Это почему же?

— Мой бывший придет со своей новой.

— Вот с этого бы и начинала. Распишем твоего бывшего без тебя. А тебе, как я понимаю, нужно быть на рынке.

— Нужно, Анастасия Карповна. Может, что удастся продать. Кстати, и вас могу выручить. Подберите что для продажи. Сейчас в ходу вещи зимние: свитера, куртки, ботинки.

— Я подумаю, Любочка.

Ее зам недавно отметила свое тридцатилетие, а на вид ей лет сорок: изможденное бледное лицо, под уставшими глазами паутина морщинок. Даже обильная косметика не помогает. Глядя на своего зама, Анастасия Карповна невольно сравнила ее с собой, тридцатилетней. Тогда она была, по утверждению мужчин, того же Славка Тарасовича, женщиной на загляденье.

К тому времени она уже родила Светку, черноволосую и черноглазую непоседу. С дочкой она была счастлива. И боль несостоявшейся любви несколько притупилась. В учебе и семейных заботах она пыталась забыть Ивана. Закончила истфак Киевского университета. Там же, в университете, познакомилась со своим будущим мужем — рослым угловатым галичанином Степаном Боговычем. Степан занимался профессиональным боксом, дома бывал редко. А когда бывал, только и слышала: «Поеду в Америку. С такими, как у меня, бицепсами, я из любого нигера мозги вышибу».

Он своего добился, уехал в Штаты. Выступал за студенческие клубы. Своих соперников-негров обзывал «нигерами». Не на ринге, а в раздевалке негры ему поломали кости. Истратив на лечение все свои гонорары, он устроился тренером, но не в Штатах, а в Канаде. Там и затерялись его следы.

Настя, оставшись вдвоем с дочкой, сдала киевскую квартиру золовке, перебралась в Прикордонный, стала преподавать историю. А потом, так получилось, что ее, депутата городского совета, поставили на ГОНО. Она горячо взялась за реформирование народного образования. При детских садах создала экспериментальные классы. Выяснилось, что к шестнадцати годам человек получает паспорт и аттестат зрелости, в двадцать — высшее образование: впереди у специалиста целая жизнь, работа по призванию. Но в августе девяносто первого эксперимент прервали: опасно было новатора оставлять в кресле руководителя, тем более, историка, со своим видением прошлого, а значит, и будущего.

Второй раз Анастасия Карповна замуж уже не выходила. Росла Светка. Не по примеру матери дочка нашла мужа рано. В Прикордонный приехал на завод, в командировку, лейтенант-подводник. Через неделю Светка с ним уехала на Дальний Восток, в Совгавань.