Дебютная постановка. Том 1 - Александра Маринина
– Потому что цвет влияет на то, как человеческий глаз воспринимает форму, – уклончиво ответил он, понимая, что более четкого развернутого ответа дать не сможет.
– А как влияет? – не унимался любознательный Юрка.
– Вот начнешь изучать в школе физику, тогда и узнаешь. Тебе учитель все объяснит.
– А когда это будет?
– В шестом классе.
– У-у, – разочарованно протянул мальчик. – Так долго ждать придется… Я еще только в четвертом… А ты сам не можешь мне объяснить? Вот прямо сейчас!
– Не могу, сынок. Чтобы это понять, тебе придется еще два года как следует учить арифметику, потом алгебру и геометрию, иначе не разберешься.
– А ты разве не можешь мне объяснить так, чтобы я уже сейчас понял?
Николай рассмеялся и потрепал сына по стриженой макушке.
– Наберись терпения. Придет время – получишь ответы на все свои вопросы.
Да, не хватает ему образования, что уж говорить… В вечерней школе какая учеба? После рабочего дня у станка, да и то не каждый день, завод-то в три смены пашет. Николай оказался старшим мужчиной в семье, разве мог он позволить себе остаться в школе после восьмилетки? Нужно было работать, приносить в дом получку. После армии он подумывал о том, чтобы пойти на рабфак, позаниматься годик, подтянуть знания и попробовать поступить в институт на заочное отделение, но Лариса забеременела, родился Юрка, не до учебы стало. А теперь уж поздно, наверное.
А может, попробовать все-таки? Хотя… Если он и поступит, то учиться придется как следует, каждую свободную минуту, а не так, как Миша. Мишка учится ради диплома, за знаниями не гонится, считает, что они не нужны, а вот корочки очень даже нужны. Поэтому брат не старается, лишнюю страницу не прочтет, лишнюю книгу не откроет, нахватается по верхам накануне экзамена, вызубрит пару-тройку цитат, а через два дня в голове пусто. Такая учеба Николая не прельщает, диплом ему не нужен, ему настоящие знания нужны, а на это придется тратить все свободное время. Юрке уже десять, еще два-три года – и он вступит в такой возраст, когда родительское и особенно отцовское внимание станет совершенно необходимым. Уж от сестры Нины они наслушались такого – не приведи Господь! Упустишь парня в переходном возрасте – пиши пропало. Нет, не ко времени сейчас мысли о высшем образовании.
Поселок выглядел почти так же, как и летом, если не считать осенних красок. Очень многие продолжали жить на дачах до самых морозов, только школьников в город увозили. Детворы стало заметно меньше, и велосипедные звоночки тренькали не так часто, как во время каникул. Но дома стояли с распахнутыми окнами, на верандах за столами пили чай, на участках занимались какими-то садово-огородными работами. Воскресенье, многие приехали отдохнуть в выходной день, а в будни здесь малолюдно.
Дом Лаврушенковых был небольшим, но крепким и каким-то ухоженным. Во всем чувствовалась умелая рука хозяина, который знает, с какой стороны браться за инструмент. Николай вспомнил, что Виктор Лаврушенков действительно умел все и никому не отказывал, если требовалось что-то починить, приколотить или смастерить.
Мать и сын Лаврушенковы сидели на крылечке. Зинаида чистила овощи, сбрасывая очистки в стоящее рядом ведро, а приготовленные к использованию картошку, морковь и свеклу складывала в широкую миску с водой. Рыжеволосый веснушчатый Славик с угрюмым видом строгал ножичком деревяшку. Увидев товарища, мальчик посветлел лицом и мигом подлетел к калитке:
– Привет! Ты ко мне? Пошли на речку, я тебе одну вещь покажу. Дядя Коля, можно мы на речку сбегаем?
Николай на всякий случай сделал строгое лицо:
– А ты у мамы спросил?
– Мам! Я с Юркой, ладно? – крикнул Славик.
– Беги, беги, сынок, – печально улыбнулась Зинаида.
Пацаны убежали, а Николай подошел к крыльцу, присел рядом с женой Лаврушенкова.
– На борщ? – спросил он, кивнув на таз с овощами.
– Да, на винегрет сварила уже, сейчас остынут – буду чистить. А вы как тут оказались? Я слышала, вы дачу уже давно закрыли. В гости к кому-то приехали?
– Да вот Юрка соскучился по вашему сыну, решил проведать. Они же дружат.
– Ну да, дружат. Хорошо, что приехали, а то мальчонка у меня совсем скис, никто с ним играть не хочет. У нас в поселке весной приблудная собака ощенилась, так и живет с щенками на опушке леса, ребята им покушать носят. Щенки уже подросли, такие забавные, только пугливые очень. Я вот думаю, может, забрать в дом одного, пусть бы Славка с ним возился, воспитывал, все-таки какое-никакое развлечение парнишке, а то ведь один все время. В школе тоже узнали про Витю, сторонятся. Ох ты господи…
Голос у Зинаиды дрогнул, и по ее напрягшемуся лицу Николай понял, что она вот-вот заплачет.
– А вы сами как? Держитесь?
– А куда деваться? – вздохнула она. – Приходится. На работе сначала за свой счет взяла две недели, сил не было терпеть все эти разговоры и взгляды. Теперь снова работаю, а сердце болит и за Витю, и за Славика, особенно когда в ночную смену.
– Понимаю, – кивнул Николай. – Ночью тяжелее всего. А что милиция? Не обижали вас? Не грубили?
– Нет, они вежливые такие были, спокойные, наговаривать не стану. Да и что тут скажешь? Я ведь знала, что у Витеньки с головой… ну, не все хорошо. Это еще с войны, у него ранение было и контузия, а потом начались провалы в памяти. Делает что-то, говорит, с виду вроде все нормально, обычный человек, а потом оказывается, что он ничего не помнит. Вообще ничего.
Николай покачал головой:
– Надо же как… А Виктор знал об этом?
– Знал, конечно, я ему каждый раз говорила, когда замечала. Да только он мне не верил. Не может, говорит, такого быть, чтобы человек в здравом уме все забывал через пять минут. Я, говорит, не псих какой-нибудь, я механизатор-передовик, член партии, мой портрет в совхозе на доске почета висит. Очень сердился на меня.
– Бил? Руки распускал?
Зинаида оторвалась от своего занятия и полными возмущения глазами уставилась на Губанова.
– Да вы что такое говорите?! Витя мухи не обидит. И руки никогда не поднимал ни на меня, ни на ребенка. Выпивать – да, выпивал, так а кто сейчас не пьет-то? Но буйным не становился. Он же очень добрый, неужели вы сами не знаете?
– Знаю. Потому и удивился, что так произошло.
– Он в беспамятстве был. Ничего не помнит.
– Совсем ничего?
– Совсем. Витя много про что не помнит. Вот про партсобрание тоже позабыл, а люди в совхозе все милиционерам рассказали.
– А при чем тут партсобрание? – удивился Николай.
– А, – Зинаида горестно махнула рукой с зажатым в ней ножом, – была там какая-то скверная история, на партсобрании рассматривали персональное дело кого-то из их начальства, бухгалтера, что ли. Жена этого бухгалтера пришла в партком жаловаться, что муж ей изменяет и собирается развестись, ну вот они и собрались, чтобы его пропесочить по партийной линии. Пристыдить и вернуть в семью. И мой Витя, оказывается, попросил слово, поднялся на трибуну и долго выступал, клеймил, как они сказали, неразборчивость в половых связях, моральную нечистоплотность и все такое.
– Надо же, – протянул он. – Значит, Виктор высоко ценил супружескую верность?
– Очень высоко, очень, – горячо отозвалась Зинаида и внезапно улыбнулась нежно и солнечно. – Я даже, бывало, посмеивалась над ним. Какое кино ни посмотрим – он обязательно потом долго сердился на кого-нибудь из героев, если там что-то не так было… Ну вы понимаете, в каком смысле. Даже если не изменил, а просто помечтал или, к примеру, за руку подержал, по телефону позвонил. Витя считал, что даже это – ужасный разврат и совершенно недопустимо. А про Владилена Семеновича все знали, что он… много чего себе позволял. Милиционеры спрашивали, бывал ли Витя у него дома. А как же не бывать? У Владилена Семеновича руки не из того места растут… то есть росли, ничего сам не мог, даже гвоздь забить не умел, так он Витю чуть ли не каждую неделю звал то одно сделать, то другое. Особенно после того, как гости приезжали. Они там широко гуляли, напивались допьяна, а мебель в доме хорошая, дорогая, старинная, вот Витя и приводил ее в порядок, царапины убирал, пятна, сколы всякие. То, бывало, доску в крыльце или на веранде проломят, то балясину попортят.
Она бросила в миску с водой последнюю картофелину и поднялась.
– Я вам мешаю? Отвлекаю вас, а вам по хозяйству надо… – виновато произнес
