Лилия Беляева - Новый русский и американка
- Милый, займемся любовью, - прошептала я, немножко неудачно выбрав момент - он целился в темные фигуры, видневшиеся в иллюминаторы. Но - что даже поразительно! - он нисколько не раздражился и, выстрелив, сказал весело и беспечно:
- А почему бы и нет? Все равно хана!
Я все его слова истолковала правильно, только слову "хана" не нашла объяснения. Но оно мне все равно понравилось, потому что от него так бодро, жизнеутверждающе повеяло русским простором, тайгой, Сибирью, широкой русской душой...
Как же, какими словами описать, что между нами произошло? Вряд ли смогу. Но попробую. Это было что-то невероятное, что-то невозможное, что-то исключительно безрассудное и вместе с тем такое неподдельно натуральное! И я до сих пор не могу взять в толк, как он, этот неслыханный, необыкновенный, неблагонадежный русский мог отстреливаться одной рукой от наседающих, беспощадных полицейских, а другой - ублажать все мои самые сокровенные, самые истомленные слишком долгим ожиданием местечки! Но делал он все превосходно, ловко, с исключительным, небывалым профессионализмом, лишь изредка используя мое трепещущее в сильнейшем, неукротимом оргазме тело в качестве бруствера, на котором удобно удерживать стреляющую руку.
Наша любовь пахла порохом и ещё очень ярко, насыщенно французскими духами, потому что во флакон попала пуля, и жидкость пролилась нам как раз в расщелину, туда, туда, где, наконец, соединилась наша бурная, безудержная плоть, то и дело вздымающаяся на гребень невероятного, волшебного, неземного наслаждения в волнах то и дело накатывающегося исключительно сексапильного, напевного, сверхбожественного оргазма.
В момент коротенькой передышки, когда наши враги что-то поутихли, видимо, совещались, свесив свои никчемные, по-казенному скучные членики, как бы нас удачнее захватить, мы неутомимо продолжали насыщать друг друга фантастической изумительно-взбадривающей любовью. Мое тело лежало перед ним как раскаленная утлая ладья, а он, чуть отведя вбок руку с пистолетом, пахнущим и на расстоянии невыразимо сексапильно, огнем и порохом, принялся своим жарким, пылким языком едва прикасаться к остриям моих трепещущих, отзывчивых грудок, к тонко дрожащим кончикам ушей, потом зажал в зубах мой и без того истомившийся, занемогший от ожидания пупочек и, наконец, не жалея своего довольно прямого, твердого носа, проник в самую сокровенную кладовую моего перенапрягшегося тела, жаждущего седьмого или восьмого оргазма... Там, в этой кладовой, где столько всяких складочек-оборочек, его язык, зубы, губы и рука с пистолетом действовали с удивительной разжигающей, томно пульсирующей деликатностью, отчего волны какого-то уже совсем запредельного счастью пошли по всему моему телу одна за другой, одна за другой... Я не выдержала и прошептала:
- Убей их всех! Они не имеют права мешать нам заниматься любовью!
А потом, переполненная несказанной, кроткой благодарностью, чуть отползла от его чудесного тела, давая, кстати, ему возможность отстреливаться, и далее, как сейчас помню, с романтичной, несколько сентиментальной, возбуждающей ясностью употребила в дело свой нежнейший, деликатеснейший язычок, пожелавший попробовать на вкус не только самый кончик фаллоса необыкновенного "нового русского", но и его яички, и только тут заметила, что вокруг нас разбросано очень много использованных презервативов... И подумала с гордостью: "И как только он успевает проворачивать столько дел разом - стрелять, трахать меня и ещё заботиться (в такую, в сущности, непростую, рискованную минуту - ведь в нас же стреляют!) о безопасном сексе! Ну покажите мне хоть одного мужчину, который был бы способен на такое в подобных обстоятельствах! Нет, теперь я была навечно убеждена: это сама судьба соединила нас! Мне всю жизнь нужен был именно такой "новый русский", который разом, разбрызгивая огонь и сперму, ещё успевает поразительно нежно, изысканно пощекотать горячим дулом пистолета мой животик, подмышки, спинку, ямочку на подбородке, заветную щелочку между моими замершими от наслаждения ягодицами и наконец... наконец... самое сокровенное, интимнейшее, заранее ликующее местечко...
И я просто не знала, как же отблагодарить за такую самоотверженность! Что ещё предпринять? Мне захотелось вдруг немедленно зарыться лицом в его густой паховый мех, что я и сделала, а там, сыскав случайно его гениталии, стала прихотливо, завороженно зажимать зубами то одну, то другую, то одну, то другую... О, как протяжно, бесконечно благодарно он, мое чудо, мое божество, стонал и смеялся хрипловатым, чисто мужским смехом в ответ на эти мои безгранично кропотливые, чуть застенчивые по-своему ласки...
На миг я оставила в покое его изнеженные мной мужские прелести и спросила:
- Но почему ты смеешься? От счастья?
- Само собой! - рявкнул он весело и непобедимо. - Надо же, как все удачно складывается: пока меня не хлопнули и ты под боком, такая вся из себя ничего себе бабенка...
Признаюсь, я не все слова поняла тогда, но каждое успела запомнить... И дышала, дышала, с головой уйдя в чудесный омут его "орлиного гнезда", и никак не могла надышаться, и там, из этой его интимнейшей тьмы так нежно, отзывчиво сияли мне в ответ его заповедные яички... И я просила у неба: "О, помоги, помоги мне продлить это невиданное, ослепляющее блаженство!"
И небо услышало меня. Нам была дарована передышка, небольшая, секунд на двадцать, но все-таки... За дверью стихло, никто не бил в неё своими тупыми казенными ботинками, не гремели выстрелы, только с еле слышным шорохом падала мелкая щепа из дырок в двери... И пистолет в руке отчаянного, невыносимо прекрасного "нового русского" лишь слегка дымил, если приглядеться... За эти золотые мгновения мы сумели так глубоко проникнуть в сокровенный душевный мир друг друга, так многое понять друг в друге...
- Я хотел бы, - прошептал он словно бы издалека, все ещё придерживая как бы одним зубом волоски моего лона, - чтобы вместо твоих рук, ног, даже ушей - была бы только твоя... восхитительная... дырочка... много, много дырочек...
- А я бы, - прошептала преданно, самоотверженно и страстно-страстно я, - хотела бы, чтобы вместо твоих пальцев и на ногах и на руках были одни только фаллосы, фаллосы...
Увы, нашей любви не суждено было длиться и длиться. Внезапно в дверь так саданули со стороны коридора, что она рухнула прямо на кресло, где абсолютно беспечно лежал мой невинный серебристо-розовый кружевной пеньюар. На мгновение мне стало его так жаль...
Но за это мгновение дюжие люди в форме схватили моего бесценного "нового русского", и очень быстро он оказался в наручниках. И вот его уже повели прочь от меня... Ужасное мгновение!
И только тут я спохватилась, что забыла задать ему самый важный вопрос, измучивший мою душу. И кинулась следом и душераздирающе крикнула:
- Скажи, скажи, почему ты в тот раз выгнал меня из своей каюты, так жестоко приказал: "Пошла вон!"?
Он повернул ко мне свое прекрасное, мужественное, искрящееся неподдельным интересом лицо с удивительно серыми глазами, крупным чувственным, изысканно изломанным ртом и отозвался как-то напевно:
- А я тебя принял за шлюху. А у меня в койке уже лежали три таких. Боливар не осилил бы четверых!
Его грубо подтолкнули в спину. Но он словно бы не заметил этого и крикнул, глядя на меня жадными, невыразимо чувственными глазами:
- Мне хочется продолжить с тобой наш уик-энд, красоточка! Я, пожалуй, не распробовал как следует все блюда!
- И я... и мне! - прошептала я, с дикой, первобытной ненавистью глядя в широкие, гнусные, тупые спины полицейских, которые никогда ни за что не поймут и не прочувствуют, какое злодейство творят...
И только когда в коридоре опустело, я поняла, что допустила невероятную ошибку: забыла спросить, как его зовут, где его искать... Бросилась следом, но и на палубе уже было пусто, и вообще наш пароход, оказывается, давно причалил в токийском порту, все сошли на берег, и только одна я как былинка на ветру, в помятом повалившейся дверью розово-перламутровом пеньюаре...
Надеюсь, теперь вам понятно, дорогие мои читатели, для чего я взялась писать роман? Правильно, я хочу во что бы то ни стало сыскать моего необыкновенного "нового русского", которому, как я теперь понимаю, и в подметки не годятся ни патентованный супермен Шварценеггер, ни обвешанный мускулами Сталлоне. Могли б они со всем своим апломбом завзятых победителей трахать женщину, разом разбрызгивая с равным успехом огонь и сперму? Убеждена - нет! Поэтому если прежде я старалась не пропустить новые фильмы с их участием, то теперь - всё, хватит тешить себя иллюзиями, когда в настоящей, реальной жизни есть могучий, неунывающий русский, который может всё. Недаром мое тонкое женское чутье подсказало мне ни в коем случае не выпускать его из вида. И теперь я, наконец, досконально узнала, что такое чистопробный, стопроцентный мужчина, и, как мне кажется, достаточно точно описала его. Поэтому очень надеюсь, что вдруг кто-то из вас, дорогие читатели, сообщит мне, где его искать. А вдруг, что, конечно. Менее вероятно, он сам прочтет этот мой роман и отзовется...
