Беатрикс Гурион - Дом темных загадок
Я ищу страницы, исписанные от руки. Буквы такие крошечные, что их едва можно прочитать. Но спустя некоторое время глаза привыкают, и я пытаюсь разобрать слова.
Это не дневник и не связный текст записок. Это отдельные мысли или части текста. Чем больше я в него вникаю, тем хуже у меня на душе.
Почерк очень похож на мамин, его нельзя спутать ни с каким другим. Да, он выглядит немного детским, но косые штрихи в буквах, заглавные буквы с характерными завитками — это точно писала мама. Только содержание текста совершенно с ней не вяжется. Текст напоминает записки какой-то сумасшедшей святой, но не моей матери.
Речь идет о Деве Марии, она просит ее помощи и защиты, вымаливает у нее любовь. Чудесную любовь, о которой никому нельзя рассказывать, потому что она запретна.
На последней странице автор текста — неужели это действительно моя мать? — обращается к этой таинственной любви, и у меня подступает комок к горлу, когда я читаю эти строки:
«Любимый, я не знаю, как любят другие. Не знаю, правильно ли это, так любить, как я люблю тебя. Я живу тем, что дышу тобой, пью тебя, вижу тебя. Ты нравишься мне с каждой ночью все больше, но когда твои глаза исчезают поутру, я чувствую себя несчастной и глупой, бледной тенью. Воспоминания о запахе твоей кожи и обилии твоих темных поцелуев не могут меня спасти, мой любимый. Это можешь сделать только ты. Мой рыцарь, не заставляй меня ждать слишком долго».
Книга выскальзывает из рук, на глаза наворачиваются слезы, слезы стыда и слезы горести. Мне кажется, что я тайно подслушиваю маму. Теперь я уверена, что эти строки написала именно она. Моего отца она тоже всегда называла рыцарем.
Вопрос только в том, связана ли его смерть с этим местом. Запретная любовь — мотив для убийства?
Ах, что за ерунда! Это ведь так давно случилось! И в шестидесятые уже не было никакой запретной любви. Я это время связываю со свободными отношениями и коммунами. В этот миг я представляю маму в длинном платье, с распущенными волосами и не могу не улыбнуться, потому что знаю: она бы посмеялась надо мной от души, будь она сейчас рядом. Но ее здесь нет. И я не представляю, где она, увижу ли когда-нибудь ее снова, даже не знаю, смогу ли похоронить ее тело.
Сейчас мне нужно поплакать, но неожиданно я слышу чьи-то быстрые решительные шаги на лестнице. Торопливо вытираю лицо. Это очень похоже на спортивную походку Николетты. И хотя мне все еще кажется странным, что она вывернула на меня краску, а ее наигранная постоянная улыбка нервирует, я все равно рада, что она наконец-то объявилась. Мне не по себе от мысли, что мы одни с Себастианом.
Интересно, пришел ли вместе с ней доктор Беккер и осмотрит ли мою лодыжку. Спустя некоторое время в дверь бального зала стучат, но вместо Николетты или Беккера входит Себастиан. В руках у него несколько конвертов с официальным логотипом «Transnational Youth Foundation».
— Это задания на завтра, — объясняет он. — Я положу твое здесь, возле кровати, хорошо?
Он очень быстро удаляется, и я решаюсь на вопрос, что произошло с ним в часовне, только когда он останавливается у двери.
Себастиан оборачивается, возвращается ко мне, опускается на колени возле кровати. Он берет меня за руку и начинает говорить так проникновенно, как только способен:
— Поверь, тебе лучше этого совсем не знать. От этого у тебя могут случиться кошмары.
Поднимаясь, он улыбается мне, но в полутьме комнаты его ангельская улыбка кажется лишь венецианской маской, под которой скрывается сама смерть.
Глава 20
За три недели до событий
После того как я получила пакет с фотоальбомом, а потом обнаружила лекарства, я начала задумываться, что вообще знаю о своей матери.
Я сердилась, я казалась себе идиоткой, которая видела лишь фасад маминой жизни, не замечая, какая бездна за ним скрывается. Лекарства, о которых она мне никогда не рассказывала… Фотография времен ее детства, о которой я ничего не знала… Пропавшая из платяного шкафа кукла…
Я решила тщательно просмотреть все мамины вещи и целую неделю занималась тем, что перерывала ее платяной шкаф, одежду, книги, даже ее старый чемодан. Обшарила подвал в поисках зацепок. Чего же она так боялась?
Мне пришлось крепко держать себя в руках, чтобы не рыдать всякий раз, потому что предметы все еще пахли ею. Когда я брала в руки ее вещь, мне казалось, что мама прикасается ко мне, словно говорит: «Эмма, сокровище мое, давай-ка выпьем чаю и поговорим об этом, и все наладится».
Моя добыча оказалась ничтожно малой. В маминых карманах я обнаружила обычный хлам: крем для рук, платки, карандаши, старый смятый календарик пятилетней давности, очки для чтения и одну кожаную перчатку. К тому же еще остались маленький пузырек ее духов с запахом зеленого мандарина и ужасный порванный браслет, который я ей когда-то смастерила из серо-голубого бисера.
Но однажды, после очередного обыска ее карманов, мне стало ясно: я что-то упустила. А где, собственно, ее ключ от дома? Она хранила ключи от машины отдельно, но когда отправлялась на работу, обычно брала оба. Тогда ключ должен бы лежать в ее маленьком рюкзаке, который полиция обнаружила в машине. Но там был лишь ее кошелек со всеми банковскими карточками и удостоверениями, а автомобильный ключ торчал в замке зажигания. Не было и следа ключа от квартиры. Я не могла себе представить, что только этот ключ выпал из рюкзака и утонул в озере. А если бы она забыла ключ в больнице, то он оказался бы в пакете с вещами из шкафчика. Я позвонила вечно жующей жвачку женщине-полицейскому и спросила о ключе. Нет, до сегодняшнего дня не находили никаких ключей. Она ответила, что в подобных случаях стоит сменить замок. Для безопасности.
После этого разговора я на подкашивающихся ногах отправилась к компьютеру и еще раз посмотрела на фотографию с куклой. Кукла не потерялась, ее украли. После этого я поменяла замки и c большим рвением сосредоточилась на поиске зацепок.
Я перетрясла каждую книгу на тот случай, если там спрятано какое-то письмо. Но вываливались лишь закладки: комочки скатанной шерсти, макаронина, соломинка, были тут и мои подарки, которые я покупала маме на рождественских ярмарках и благотворительных базарах. Единственной загадкой оказался рекламный проспект отеля на Савиньи-плац в Берлине. Но когда я туда позвонила, оказалось, что отель закрылся вскоре после моего рождения.
Все мои поиски не привели ни к чему. Ничего о маме, ничего о ее прошлом, и ничего о моем отце. И как ни утешала я себя поначалу, повторяя, что медальон остался при маме, я все же мучилась, что не сохранилось ни одной фотографии отца.
Задолго до маминой смерти я ввела в интернет-поисковик имя «Шарль-Филипп Шевалье» и ничегошеньки не нашла, кроме информации о двадцатилетнем темнокожем игроке в регби, который никак не мог быть моим отцом. Теперь же я стала надоедать сотрудникам из организации «Врачи без границ». Мне хотелось заполучить списки докторов, я даже стала ее членом, потому что думала: это поможет продвинуться, но никакой информации об отце так и не получила.
В конце концов ничего не осталось.
Все было испробовано, каждая нить распутана.
Кроме одной.
Она вела в отборочный лагерь.
Глава 21
Наверное, я неосторожно пошевелилась, потому что меня внезапно будит пронизывающая боль в лодыжке. И когда я хочу включить фонарик, чтобы проверить повязку, замечаю, что в комнате не одна. Где-то недалеко слышу взволнованное дыхание, потом семенящие шаркающие шажки, приближающиеся к моей кровати. Меня распирает от любопытства: стоит ли мне включить фонарик, чтобы ослепить незваного гостя, или лучше подождать. Инстинктивно я бы выбрала первый вариант. Если я выберу ожидание, придется подавить страх, лежать тихо и притворяться, что сплю. И, возможно, как раз это приоткроет мне завесу тайны. Пробую…
Теперь этот человек включает крошечный карманный фонарик, склоняется над постелью и берет конверт, который Себастиан принес вечером, кладет его в книгу для духовного чтения моей бабушки и крепко зажимает ее под мышкой.
Постанывая, я делаю вид, что просыпаюсь, незваный гость на мгновение замирает. Спустя мгновение луч фонарика выхватывает круглое девичье лицо.
— София, что ты здесь делаешь?
Она даже не вздрагивает, когда я застаю ее врасплох, лишь озабоченно улыбается мне, словно в порядке вещей шататься здесь среди ночи.
— Я просто хотела удостовериться, что у тебя все хорошо.
Вместо ответа я демонстративно свечу фонариком на книгу. После этого она кладет ее на место и садится на край кровати.
— Я наткнулась на нее и хотела убрать с дороги, — уверяет она меня. — Как ты себя чувствуешь?
Невольно я реагирую на ее полный заботы голос и начинаю рассказывать, как чертовски болит лодыжка, но вдруг София делает неосторожное движение — и на шее что-то блеснуло. Это четки, которые все еще на ней.
