Владимир Югов - Человек в круге

Лена!

Я хочу поступить в военное училище, я хочу поступить в пограничное училище. Из всего того, что я знаю о долге, чести, верности нашим идеалам, это мое личное предназначение самое весомое. Именно тут, как на оселке, отточится характер человека. Я понимаю, что здесь люди проверяются на деле. Здесь должны быть самые чистые, самые мужественные, самые преданные. То есть — самые достойные. Народ должен быть всегда уверен в этих людях.

Я пишу тебе это письмо, Лена, после того парада, который видел собственными глазами и в котором не отказался бы участвовать. Я пишу в казарме, куда нас поместили, чтобы мы успешно подготовились и сдали все экзамены. Удастся ли мне это сделать? Мне будет больно, если мне откажут.

«Дорогой мой мальчишка Павел Афанасьевич!

Ты не обижайся, что я сразу не смогла тебе ответить. Да и какая разница! Получишь ли ты письмо на день раньше или на день позже, — не все ли равно? Знай, я никогда не ставлю даты высылки письма… Высылки? Или посылки? Видишь, я слабее тебя владею словом. У тебя какой-то строгий и официальный слог. Ты — как маршал всей Страны Советов. Четок, краток, лаконичен.

Скажу откровенно, меня чуточку взволновало, кем ты будешь. И я рассказала своим родителям об этом. Папа меня похвалил, что я делюсь с ним личным. По-моему, мой отец серьезно это воспринял и решил устелить тебе дороженьку. Такой уж папаня! И ты на него не злись! Ты в школе был всегда — дурачок! Знаешь почему? Да потому что этого „почему“ у тебя хватало на всех нас. Праведник! Не отвергай помощь.

Не безразличная к тебе Ленка.

P.S. Учти, я люблю стройных мужчин в военной форме. Но особенно моряков. Это, может, к твоему огорчению. Но ты поступай в пограничники».

«1.05.19.. года.

Милая Леночка! Я недавно получил парадную форму, и сегодня маршировал в ней в славном сводном отряде пограничников. Немножко похвастаюсь! Лена! Я подошел по росту — не ниже 185! Я подошел по весу — 84–86, я подошел… одним словом, по лицу. Оно у меня оказалось даже через край серьезным, и мы с товарищем Н. шли в первой шеренге. Лена, я чуть-чуть в подпитии. Н. тоже. Он ушел, не знаю куда. Но если к девчонкам, ты не ревнуй его. Я понял в прошлый раз, что ты глядела на него больше, чем на меня. Конечно, новенький всегда лучше старенького. Но я тебя к Н., представляешь, не ревную. Он душка. Мы с ним тут намуштровалис-я-я! И сколько спас он моего времени на занятиях полевых! Сколько мы с ним пропрятались в стогах сена, когда шла муштра. Он выдумщик, и мы с ним мелко шалили… Приедешь ли ты к нам с Н.? Только, пожалуйста, не обещай ему приехать, обещай приехать мне!

Я тебя тоже люблю.

«Если будешь так ревновать каждого встречного и поперечного, я писать тебе не стану.

«Дружочек!

Я извиняюсь, стою коленопреклоненно. Пиши, пиши, пиши! По любому адресу — пиши. Я тебя обожаю, я тебя люблю. Я вижу тебя своей женой. Телеграфируй! Телеграфируй согласие. Иначе помру. Я не отдам тебя Н.

«Павел!

Да, Н. был в нашем городе. Да, все равно тебе об этом расскажут. Я не виновата, что ты едешь на какую-то там проверку частей в один город, а Н. - в другой. Н. может в таких обстоятельствах завернуть в мой город и передать от тебя привет, а ты праведник, ты никогда не нарушаешь уставы и наставления, в том числе приказы. Ну и помучайся! Поразмышляй. Мы с Н. сходили в кино. Но только однажды. Я сама взяла над ним шефство, и сама, признаюсь чистосердечно, повела его на культурное мероприятие. Потом мы съели мороженое, порассуждали о трусливом Павле Афанасьевиче Шугове. Н. глядел на свои часы и примерно представлял, как ты в настоящие минуты контролируешь погранвойска по всей строгости уставов и наставлений.

Н. уехал, побыв в нашем городе сутки. Он уверял меня, что за это, кроме, может, пяти суток ареста, ничего больше не дадут.

Сколько же я жду тебя, Павел!

Ну пусть дадут тебе хоть десять суток, но приезжай.

О свадьбе — ты все говоришь, говоришь о ней! — надо решить серьезней, чем тебе это представляется. Мои родители — а я их в этом слушаю серьезно предупреждают тебя, чтобы ты не особенно меня брал. Они считают меня взбалмошной, несерьезной, ветреной.

Лена.

Прости, Павел. Отец делает в письмо вкладку. Он запечатает письмо сам. Я не касалась и пальчиком вкладки. Что скажет отец — так и есть.»

«Дорогой Павел!

Не верьте этой мадемуазель! Она игрива, но верна Вам. Нам бы хотелось, Павел, чтобы Вы действительно серьезней сговорились, выбрали бы время, отпросились у своего начальства и приехали для оформления брака. Мы Вас любим. И, надеюсь, что у Вас к нам нет плохих чувств.

«Павел!

Ты не пишешь! Ты обиделся? Ты не прав, Павлуша! Ты не смеешь обижаться. Ну, пожалуйста! Не обижайся! Как тревожно… Ужасно тревожно. Приезжай, и я — твоя.

«Дорогая моя Леночка!

Дорогая, любимая моя женушка!

Ненаглядная моя! Моя самая единственная и самая стойкая любовь!

Я тут все время думаю о тебе. Думаю, и служба не идет без тебя. Брать же тебя боюсь! Ах, время! И я переборю себя. Я и не знал, что так бывает. Ежеминутно думаю и думаю о тебе. И почему-то мрачные мысли порой бьются крыльями черными вокруг меня. Почему ты так красива? Почему они все пялятся на тебя? И на тех вечерах, на которых мы с тобой были, и на вечеринках… Не вызывать же мне каждого, кто льнет к тебе, на дуэль!

Однако я готов стреляться на дуэлях!

Я готов, готов… Готов, если к тебе они будут заявляться без моего разрешения. Я тут пробуду еще две недели — служба, мой начальник строг зело, ругается и бранится! И не могу я уехать ранее.

Я так не могу.

Я перечитывал письма разных лет, и любовь, трепетная, нежная, строгая, придирчивая, шумящая, требующая, замечательная и пакостная, серьезная и по-детски лепечущая, была в этих письмах. Она жила, любовь. Она торжествовала. Беспокоилась. Плакала в одиночестве и радовалась вдвоем. Она ни минуты не имела покоя. Вплоть до того страшного шага Павла Афанасьевича Шугова она, их любовь, жила.

Что же тогда произошло?

Почему Шугов, этот искренний, любящий человек, сделал такой страшный шаг? Где этому отгадка?

Мы договорились, что я верну письма на следующее же утро.

Идя на совещание в «Известия», я захватил письма — ко времени, назначенному мне Леной, быть на месте и вернуть ей их.

Лена была точна. Она стояла и ожидала меня. Я отдал ей письма, она спрятала их в сумочку.

— Ты торопишься? — спросила меня.

Я назвал время очередного нашего заседания — должно оно состояться не ранее одиннадцати. Выходило, что у меня в запасе полтора часа.

— Тут ты дойдешь за десять минут пешком. Если надо, я тебя провожу. Не возражаешь?

Я кивнул головой.

— Ты заметил это Н.?

— Естественно.

— Все-таки, зачем тебе все это надо?

— Не знаю, — сознался я. — Но не могу от всего этого избавиться.

— Ты помнишь момент, когда выходил из ворот штаба отряда?

— Когда пробежала мимо ты? И поглядела на меня как-то странно? Я, впрочем, всегда хотел спросить, что ты тогда хотела сказать?

— За мной шла просто охрана. Я была под охраной. И меня, по сути, вели на допрос.

— Это было необходимо, очевидно.

— Я согласна. Тем более, в таких обстоятельствах бывают виноваты все. Слава Богу, меня после допросов отпустили.

— Просто так? Или было что-то иное?

— Именно иное. Но не то, что ты думаешь. Там был Н.

— Н.? Но он же пограничник. Он же учился вместе с твоим мужем? А пограничников к расследованию не допустили, как мне тогда показалось. Даже я присутствовал в качестве постороннего, ничего не понимая в пограничной службе. Лишь бы не пограничник!

— Тебя прикрывал Железновский. Он был уверен, что ты переменишь профессию. Не знаю уж почему, но ты ему нравился как товарищ.

— Я увел тогда тебя на танец. От Железновского, самого Железновского! Он подумал: какой хваткий! Пригодится в нашей работе. Я же знал их кадры на тот час, у них их попросту не хватало. Или были некудышние. Я же играл с ними в волейбол. У иных — пара извилин.

— Ладно, это потом, — как-то занервничала Лена. — Н. вчера позвонил мне на дачу. И, по-моему, то, что он говорил, прослушалось. — Она посмотрела на меня изучающе. — Ты понимаешь, кто прослушивает? Ковалев Вячеслав Максимович. Шугов был и остается главным его врагом. Ковалев полетел вниз при Хрущеве потому, что Шугов оттуда передал какую-то негативку на Ковалева.

— Об этом мне известно.

— Я знаю, тебе сказал или Железновский, или…

— Или сам Ковалев.

— Ковалев?

— Не знаю.