Фридрих Незнанский - Возвращение в Сокольники
– Кажется, понимаю, – сказал Турецкий.
– И вот теперь сравните, – выдохнул запыхавшийся от страстного монолога Зильбер. – Сравните! Тот маньяк и я. Чем мы отличаемся?
– Ну я бы не стал все-таки сравнивать. Я, кажется, понимаю, о чем вы, Станислав Густавович.
– Нет, Александр Борисович, сравнивать нужно, потому что в этом и есть цель моего рассказа. Так в чем же мы с этим маньяком, разрешите спросить, отличны? Ни в чем, в сущности!
– Да как же так? – удивился Турецкий.
– А вот так! И не спорьте со мной! Я – врач!
– Я и не спорю… – Турецкому нравились напор и молодая энергия этого отнюдь уже не молодого человека.
– Более того, – продолжал Зильбер, – если сравнивать нас с человеческой точки зрения, то он-то как раз более привлекателен.
– Он? – еще более удивился Турецкий.
– Да, конечно, конечно! – горячился Зильбер. – Неужели вы не понимаете?
– Нет…
– Если во всем этом есть вообще какая-то привлекательность, то он, безусловно, значительно привлекательнее меня.
– Но в чем?
– А в том, что он в своем порыве, в своем человеческом желании быть самим собой, гораздо сильнее меня. Мне для минутного сумасшествия нужно ночное купе, вся эта дорожная поэзия со звездами, стуком колес, случайным касанием, пивом, разговорами! Мне нужен случай! Вот в чем! Я не могу культивировать в себе страсть больше пятнадцати минут. А если бы она, та женщина, сама не встала тогда как надо, вы что думаете, я ее бы уговаривал?
– Нет.
– Правильно, нет! Не уговаривал! Но она встала. Она с ходу согласилась! Она оказалась лапочкой, черт ее подери! До сих пор она мне противна! Однако тогда все получилось – лучше некуда. Прекрасно и романтично!… Шучу, конечно. Никакой романтики. Все было грязно и противно, ночью, качаясь в поезде, в вонючем тамбуре… Но какой можно сделать вывод? Меня не судили за это преступление. Правильно? Правильно. А не судили почему? Потому что я ничего не нарушил. Потому что я, как человеческая особь, как животное человеческого облика, не сделал ничего такого, что нарушило бы чей-то там закон. А будь на моем месте другой, он поставил бы эту даму и без ее разрешения. Правильно?
– Да.
– Я думаю, что вы, Александр Борисович, так бы наверняка и поступили, – весело подмигнул Зильбер.
– Ну, вы мне льстите! – усмехнулся Турецкий.
– Нет-нет, вы решительный человек, это сразу видно.
– Ладно, пусть будет так, – согласился Турецкий.
– А третий, который бы не справился своими силами, достал бы нож! И это – тоже решение! Он пригрозил бы и все равно поставил. И этот третий, конечно, сильнее нас с вами.
– Ну, тут можно поспорить с вами, Станислав Густавович, – перебил Зильбера Турецкий.
– Спорьте не спорьте, а факт остается фактом! – продолжал врач. – Там, где спасовал бы я, там, где спасовали бы даже вы – вы же не стали бы ее насиловать, если б она начала звать на помощь?…
– Не стал бы, – кивнул Турецкий.
– Я, правда, с трудом представляю себе такую женщину, – снова пошутил старик, – но все же. А тот, третий, он бы и тут не сдался, он бы все равно добился своего. Вопрос к вам, Александр Борисович: какое право мы имеем судить его?
– Если у него – нож, то самое прямое.
– Да не в ноже дело! В том-то и суть. А в том, что его страсть значительно сильнее, чем и у вас, и у меня, и у всех! Мы судим его, как слабые сильного, хотя внешне он кажется слабым. Но почему, скажите, он не заперся в туалете и не занялся, скажем, онанизмом, выпустив таким образом из себя свое желание?
– Не знаю, – сказал Турецкий.
– Я тоже не знаю, я, врач, посвятивший этому всю свою жизнь, написавший докторскую по аффектам и шизоаффективным психозам. Не могу! Честно скажу вам, Александр Борисович. Вот ко мне приходят люди консультироваться. Плачут жены. Один очень богатый и известный в Москве человек взял и спустил в один день все свое состояние. Почему? Нормальный он? Она плачет, уговаривает меня: помогите. Просит дать какую-то справку, просит вылечить его. А что я могу поделать? Она кричит мне: снимите с него сглаз, кто-то сглазил его! Говорю: идите к бабкам! Пусть они этот сглаз и снимают, потому что я ума не приложу, что и как делать. Честное слово, не знаю! Может, это действительно сглаз или порча. Мы про то в медицинском не проходили. Вот так, Александр Борисович.
– Получается, что все мы, сидящие в прокуратурах и судах, занимаемся бесполезным делом?
– Нет, я не говорил, что бесполезным, – возразил Зильбер.
– А как же тогда вас понимать?
– Понимайте, как хотите. Воля ваша! Но сам я понимать что-либо отказываюсь. Чем дольше я живу, чем больше меня ценят как врача, тем чаще я убеждаюсь, что ни черта не понимаю ни в медицине, ни в жизни, ни в человеке. Это просто случай Фауста. Вы помните Фауста, Александр Борисович? Все вокруг ценят и любят его как самого умного, как мудреца, а он пожимает плечами и говорит себе тихо: да нет же, я не мудрец, я знаю еще меньше, чем вы. Вот так-то. Загадка это, Александр Борисович! Не знаю, уж кто нас создал такими, но точно мы дети не человеков.
– А кого же тогда?
– Кого хотите, – сказал Зильбер. – Как вам больше нравится. Есть много забавных эвфемизмов.
– Но вы-то сами как бы сказали?
– Я? – Зильбер минуту подумал. – Я старый толстовец, люблю Руссо. Такими нас создала природа. Вот вам мой ответ. И каждый из нас – только частный случай. Поэтому судить нас можно исключительно по законам самой природы.
– Ну нет, Станислав Густавович! – запротестовал Турецкий. – Что такое эти ваши законы природы?
– А то!
– Нет, что? – допытывался Турецкий. – Кто тогда будет судить людей? Самый сильный?
– Пусть хотя бы и он.
– А слабые что же? Слабые должны погибнуть?
– А по-вашему, должны погибнуть сильные?
– Ну нет, я не согласен, – сказал Турецкий.
– Как хотите. Этот спор давний. К слову сказать, вы тоже судите по праву сильных.
– Кто – мы? – спросил Турецкий.
– Ну, например, Генеральная прокуратура.
– Да почему же?
– А потому!… Но ваше право сильных – это опять-таки право большинства перед меньшинством. Право отары овец судить льва.
– И кто же тогда лев? – улыбнулся Турецкий. – Тот ли старый очкарик, который трахнул девушку в кустах, а потом прирезал ее?
– Заметьте, трахнул-то не одну.
– А какая разница?
– Их было штук двадцать! А это уже целое стадо антилоп. Навел шороху на весь город. Напугал всех добропорядочных мамаш и папаш. Вот он и лев!
– Но это же смешно! – возмутился Турецкий.
– Да, смешно, – согласился Зильбер. – Но не забывайте, что мы с вами – люди. А человек – это уже порча по сравнению с природой. Вот поэтому вам тихий очкарик и сделал то, что хотел. Кстати, этот боксер, как его… Не подскажете?
– Какой?
– Ну американец… Из головы вылетело. Не важно. Не помню фамилии. Так вот он тоже трахнул какую-то девушку. Помните ту историю? Боксер-профессионал.
– Тайсон? – подсказал Турецкий.
– Вот-вот, Майкл Тайсон! И что же? Где были прокуратура и все судьи Америки? Ну да, парню дали несколько лет, потом выпустили под залог, потом разрешили выезд и выступления. Почему? Потому что Тайсон – огромная фирма. На нем зарабатывает миллионы куча людей, это – бизнес. Его выпустили, а вашего очкарика они же элементарно приговорили бы к электрическому стулу. Ну как? – торжествующе посмотрел Зильбер на Турецкого. – Съели?
– Это частный случай… – забормотал Турецкий, уже окончательно побежденный напором и темпераментом ученого старца.
– Да никакой это не частный случай, – поморщился Зильбер. – Это – закон, поймите вы! Единственно верный и признаваемый во всем мире закон. Закон силы, закон природы, в которой, при внешней простоте, все устроено вовсе не так уж и просто.
– Ну нет, – сказал Турецкий, – нет…
Он не знал, что ответить Зильберу.
– Не убедил? – хитро посмотрев на Турецкого прищуренным глазом, проговорил Зильбер.
– Нет.
– Ладно, бог с вами. Только не думайте, что я сам живу по этим законам. Нет, наоборот, я как раз – старый непротивленец, и если есть на моей совести несколько мелких грешков, то не больше, чем у других добропорядочных граждан. А вы… вы, Александр Борисович, придет время, доживете до моих седин – вспомните. Но поймите главное: тот, кто вам скажет, что все просто, достоин того, чтоб ему плюнули в физиономию. И это – истинная правда. Можете даже сослаться на меня, доктора медицинских наук, профессора Зильбера Станислава Густавовича. Вашего покорного слуги.
К чему теперь вспомнились старик и, особенно подробно, беседа с ним? Какие ассоциации вернули в прошлое, не такое уж, впрочем, и далекое? Вряд ли с ходу ответил бы Александр Борисович. То, что бандиты, с которыми он разговаривал и коих представлял этот Иван Иваныч, живут по своим понятиям – так они для себя определяют и законы, – несомненно. И, возможно, полагают, если судить по Зильберу, что сильные – именно они. А остальные, как стадо слабых, судит их по другим понятиям, по своим собственным. И ты, Александр Борисович, в их глазах, так уж получается, олицетворяешь это стадо, все-таки очень опасное для них. Вот и хотят они избавиться от тебя – откупившись. Поскольку считают, что те три сотни тысяч баксов – достаточная компенсация для твоей «непримиримой» совести. И верно. Как ответил тот алкаш, которому продавщица винного отдела посоветовала купить вместо бутылки водки рубашку, зима же на дворе: «Не надо, Тома, здоровье дороже…»
