Галина Романова - Стервами не рождаются!
— Перестаньте орать, — совершенно спокойно ответила она, за время многолетней практики привыкшая к любым проявлениям человеческого негодования. — Я не знаю… Мой мальчик, он был… Он же был трусоват по натуре… Он никогда и никого не мог обидеть… Это все она!!! Она виновата!!!
— Кто?! — Валентин Иванович, так звали следователя, мгновенно насторожился, приняв стойку охотничьей собаки, и еще раз переспросил: — Кто?!
— Идемте…
Пожилая женщина прошаркала мимо него и, пошатываясь от горя, повела его в сторону сыновней комнаты.
Зося подготовился к встрече основательно. Постель была заправлена китайским пледом, извлеченным все той же матерью из своих запасников. Мебель протерта от пыли и накрыта накрахмаленными ажурными салфетками. А на столе, над которым висел портрет Алевтины, в хрустальной вазе стоял великолепный букет желтых роз. Именно к этому столу и подвела Валентина Ивановича Зосина мать. Сморкаясь в платок и вытирая припухшие глаза, она протянула вперед дрожащую руку и, волнуясь, произнесла:
— Вот она! Вот злодейка, погубившая моего мальчика!
Валентин Иванович, сумевший к тому времени справиться с душившей его злобой, мгновенно отреагировал и, усевшись на край кровати, попросил:
— Расскажите мне об этом…
Разительная перемена, происшедшая со служителем закона, не прошла не замеченной ею. Женщина согласно кивнула головой, уселась на другой край кровати и начала свой рассказ.
Валентин Иванович слушал, время от времени направляя ее в нужное русло, когда она, движимая воспоминаниями, начинала говорить не о том.
— Я вошла в квартиру спустя минуты три после ее ухода, — всхлипнула горестно она, подводя черту под своим повествованием. — До этого я дежурила у окна своей соседки, которая живет этажом выше. Никто, кроме Алевтины, не входил и не выходил из подъезда за это время. Я спустилась к себе, удивленная ее быстрым уходом. Я бы даже сказала — бегством. Потому что она летела, как… чумовая, простите…
— Выстрела вы не слышали…
— Нет… — Зосина мать звучно высморкалась в скомканный платок. — Я вошла и увидела. О боже!!! Лучше бы мне умереть прямо там!!! Мой мальчик лежал в луже крови, а вместо лица…
Не выдержав, она зарыдала.
Валентин Иванович сделал знак врачу и, еще раз взглянув на портрет молодой женщины, вышел из комнаты. Что-то во всем этом рассказе ему не нравилось. И не столько то, что единственной подозреваемой оказалась красивая женщина с честным и открытым лицом, сколько то, что не находилось мотива убийства. В криминале, судя по всему, парень не был. Трудился в частной фирме, причем вполне солидной. С женщинами и их мужьями тоже проблем никаких. Сегодняшнего свидания ждал как праздника. За что его можно было убить? Причем так профессионально. Выстрел произведен с близкого расстояния, пистолет наверняка с глушителем, раз никто ничего не слышал.
— Чертовщина какая-то! — выругался Валентин Иванович, усаживаясь в машину.
— Куда? Домой? — обернулся к нему дежурный водитель Игорек.
Валентин Иванович, вспомнив разобиженную супругу, оставленную за праздничным столом, решил, что своим возвращением положения уже не спасет, а лишь до конца испортит себе вечер ненужными объяснениями.
— В отделение, — буркнул он и прикрыл глаза.
Ему всегда лучше думалось, когда он прикидывался спящим. Присутствующие посторонними вопросами не достают. Окружающие предметы в глаза назойливо не лезут. Сиди себе и кумекай. А кумекать он любил и умел. За многолетнюю службу у него было лишь четыре глухаря. Да и те в связи с исчезновением подозреваемых, по следу которых он, подобно ищейке, шел долгие месяцы. Но вот эти самые долгие месяцы начальство-то как раз и не жаловало. Им нужен был план, высокая степень раскрываемости, черт их дери. А ему, Валентину Ивановичу Скоропупову, нужна справедливость. Он не смог бы жить с мыслью, что отправил в тюрьму честного человека. «Ошибка следствия» — это то, чего он всегда больше всего опасался.
«Мы не имеем права на ошибку, — любил поучать он молодежь. — Как и врачу, следователю вверены человеческие судьбы, и ломать их мы не вправе!..»
Молодежь втайне посылала его куда подальше и обходила в званиях в рекордно короткие сроки. А Валентин Иванович продолжал ходить в капитанах, несмотря на свой совсем уже не молодой возраст…
— Приехали, — отрапортовал Игорек, останавливая машину у парадного крыльца.
Валентин Иванович вышел из машины, зашел в здание ОВД и, минуя дежурную часть, поднялся к себе в кабинет на второй этаж. Это его мир, его цитадель, где он любил работать долгими вечерами. День обычно был наполнен многоголосой суетой, приемом посетителей, допросом подозреваемых и свидетелей, а вот вечер… Вечер в его полной власти. Он включал электрический чайник, доставал пачку чая в пакетиках и, доливая то и дело кипяток в стакан, медленно, шаг за шагом пробирался по тернистому пути расследования.
Третий стакан чая подходил к концу, когда он наконец понял, что его так беспокоит. Конечно же! Как он мог забыть об этом!
Валентин Иванович метнулся к столу, выдвинул нижний ящик и, покопавшись, достал с самого дна тонюсенькую папочку, на которой его аккуратным почерком написано «Медбратья».
О существовании этой папки никто не знал. Вел он это несуществующее ни для кого дело самостоятельно, потихоньку накапливал материал, подпитывая его в основном информацией стукачей-осведомителей. Он и сам затруднялся сказать себе сейчас, что натолкнуло его на мысль завести эту папку. Услышав о том, что за городом начинается строительство фармкомбината, он поинтересовался у кого-то о хозяевах, а когда ему сообщили, что это два брата, когда-то промышлявшие полулегально, то он сразу насторожился. Сыграло ли тут роль его профессиональное чутье или просто человеческое неверие в то, что братья вдруг решили стать честными людьми, но Валентин Иванович, выпросив в канцелярии скоросшиватель, надписал его черными чернилами и держал в глубине стола до поры до времени.
С тех самых пор прошел не один год, но сейчас, листая пусть и скудную информацию, подшитую в папке, Валентин Иванович гордился собой как никогда. Интуиция не подвела его и на этот раз. Нечисто там в их стерильном учреждении, ох нечисто!
Мыслимое ли дело: за последнее время третье убийство! Пусть эти сыскари-специалисты трактуют это как хотят: несчастный случай в гараже, пропал человек, может, уехал и не хочет давать о себе знать…
Его не обманешь! Он за версту чует, когда пахнет жареным. А теперь и еще одного замочили. Что-то там у них происходит…
Он перевернул еще одну страницу и выхватил взглядом фотографию молодого мужчины и девушки, идущей чуть позади него. Снимок сделан «Полароидом». С годами кадр потускнел, и уже в некоторых местах начало исчезать изображение, но сходство этой девушки и той молодой женщины, чей портрет висел в комнате убиенного, было несомненным.
— Ее-то мне и надобно найти, — щелкнул Валентин Иванович пальцем по фотографии. — С нее и начнем…
Глава 42
Алька стояла, прислонившись спиной к высокому забору, и тряслась от холода и страха.
Тоненькая курточка на рыбьем меху, которую она, не подумавши, надела в ночной дозор, не спасала от пронзительного осеннего ветра. Ко всему прочему небеса разверзлись и сыпали мелкой снеговой крупкой.
«Только этого мне не хватало!» — запаниковала она, представив свои следы на запорошенной снегом земле.
Ветер неистово метался в открытом поле, покрывая чернозем ровным белоснежным покрывалом.
Алевтина спрятала нос в воротник и попыталась придумать правдоподобную причину, побудившую ее оказаться в это неурочное время с северной стороны забора фармацевтического комбината. Но сколько она ни ломала голову, таковой не находилось. Разумный человек назвал бы ее поступок по меньшей мере идиотским. А как еще охарактеризовать действия человека, три часа назад едва не наступившего ногой на распростертый на полу труп, человека, который мчался из опасного дома подобно молнии, дабы побыстрее укрыться от смерти, незримо витающей в воздухе, а сейчас этой самой смерти ищущего?
«Дура ты, дура! — укорил ее совестливый червячок, сидящий глубоко внутри. — И чего ты забыла-то здесь? Хочешь иметь такую же дырку в черепе, что и у Зоси?»
«Не хочу!!! — хотелось крикнуть ей в полный голос. — Совсем не хочу!!! Но это никогда, наверное, не кончится! Я просто должна знать, что здесь происходит?! Почему неизвестно куда пропадают деньги, а за ними следом люди?! Почему начался отстрел совершенно безобидных на первый взгляд парней?!»
«Ишь ты, любопытная…» — хмыкнул ее воображаемый оппонент и, поворчав еще немного для порядка, замолчал.
Нет, любопытством это чувство, засевшее внутри, Алька бы не назвала. Это скорее какая-то одержимость, злость на всякого рода непонятности, творящиеся вокруг нее. От вопроса: «Когда же это все кончится?» ей хотелось орать, выть и скрежетать зубами.
