Игорь Заседа - Бой за рингом
- Кончай, старина, сеанс одновременной игры с двенадцатью программами, - сказал Анатолий Власенко, входя без стука в комнату. Поехали!
- Любопытно, любопытно... - думая о чем-то своем, произнес Власенко, когда я коротко, без эмоций изложил факты. - Пожалуй, слишком много информации, взаимно исключающей друг друга. Это-то и настораживает.
- Почему исключающей? Все вяжется в логическую цепь, где, правда, пока что отсутствуют некоторые звенья.
- Не скажи...
Мы расположились в самой просторной из четырех комнат холостяцкой квартиры на Мексика-роуд, где все носило следы отсутствующей хозяйки и присутствующего хозяина. Нельзя сказать, что в квартире Власенко было неопрятно: два раза в неделю приходит служанка - убирает, готовит обед на три дня, отдает и забирает из стирки белье, приносит продукты из универсама и складывает в высокий, как шкаф, холодильник фирмы "Форд". Но небрежно брошенный на стол спортивный костюм и синие кроссовки "Тайгер" посреди комнаты, едва прикрытая покрывалом постель и переполненные окурками пепельницы из отливающего синевой металла у дивана, что как раз напротив "телека", и ни единой женской вещи, как я не пытался глазами отыскать их, красноречивее всяких слов говорили, что Толина жена давно отсутствует и здесь к этому привыкли и не ожидают скорого возвращения.
Власов подлил себе в бокал виски, а мне достал из холодильника блок запотевших баночек "Молсона" - кислого, как и "Лэббатт", пива, коим он потчевал меня в прошлый мой приезд.
- Да, - вдруг вспомнил Власенко, отставляя уже поднятый бокал. - Тебе пакет от Микитюка. Без твоего разрешения я не вскрывал его.
- И ты молчал!
- Забыл, знаешь, старина, голова с утра до вечера забита проблемами. Это только из Москвы или из Хацапетовки работа за границей выглядит чем-то наподобие овеществленного рая, на самом же деле крутишься, как белка в колесе: работа - дом - телевизор - работа. Держи!
Обычный стандартный конверт с... видом моей гостиницы в левом углу. Значит, Джон приезжал в отель, надеясь, что я возвратился? Но он ведь хорошо знал, когда я приеду! Странно...
"Мистер Олег,
не хочу показаться навязчивым, но обстоятельства заставили меня обратиться к Вам раньше, чем предполагал. Извините. Тот парень, я Вам говорил, и Вы помните его имя, объявился. В тюрьме. Его осудили на три месяца за хранение... наркотиков. Я попытался добиться разрешения на встречу с ним, но мне отказали как не родственнику. Это в корне меняет дело, ибо теперь трудно сказать, когда мне удастся переговорить с ним с глазу на глаз. Я очень надеялся на такую беседу, уверен, что он не отказал бы мне в правде.
Еще одно. Я разыскал его мать. Она лежит в госпитале матери Терезы. Мне удалось пройти к ней на свидание. Она действительно тяжело больна и очень переживает, что "сын так надолго уехал за границу" (вы понимаете, ей не сказали, где находится парень!). Она была благодарна мне, что я принес ей фрукты. Еще она сказала, что ни в чем теперь не нуждается, так как "сын выиграл важные соревнования и заработал много, очень много денег, которые положил в монреальский банк. Я спросил, когда он их заработал. И вот что выяснилось: он получил их в тот самый день, когда наш с вами общий знакомый прилетел в Монреаль! Она точно не знает, как назывались соревнования, где он так хорошо заработал, но если я зайду к ней домой, когда она выздоровеет, она покажет мне бумажку или бумаги, где все записано...
Вот вам мои новости.
Теперь буду размышлять, как пробиться к парню за решетку... Задал он мне задачку, сукин сын! Извините.
Ваш Джон.
24.ХII.1984 года."
Я протянул листок Власенко. Он быстро, но внимательно прочел. Но высказался не сразу. Я не торопил его. У меня у самого в голове был полный сумбур.
- Помнишь, когда я купил свой первый автомобиль? - спросил Анатолий, хитро прищурившись.
- Еще бы! Ты первый среди наших ребят стал владельцем "колес", только какое это имеет отношение к письму Джона?
- Ну, раз помнишь, когда купил, то, по-видимому, слышал, как из моего "Москвича" сделали гофрированную консервную коробку, когда на трамвайной остановке на Саксаганского в меня врезался сзади самосвал, а я в свою очередь ткнулся во впередистоящий автобус... Вот сейчас у меня такое же ощущение: ты не виноват, а наибольшие потери у тебя... Я не говорю о Добротворе, о тебе говорю...
- Обо мне?
- О тебе, дружище. Это письмо - как приговор твоей версии о случайности "дела Добротвора". Вез он наркотики, хотел заработать. Ну, чего там, он ли первый из спортсменов, пойманных на валютных операциях, спекуляции? Вез осознанно, перекупщику, по предварительному сговору...
А у меня перед глазами как укор, как наваждение стояла Татьяна Осиповна, знаменитая тетка Виктора Добротвора: сухая, чистая вобла, как смеясь называл старшую сестру отец Виктора - полная ей противоположность во всем, начиная от центнера живого веса, до снобистского, равнодушного отношения к происходящему вокруг. Он был "критический скептик", как сам себя характеризовал: он не верил ни в Сталина, ни в Брежнева, молился лишь на лишний рубль, за него готов был перегрызть глотку. Она же - старшая сестра - вместе с отцом, коммунистом с 1907 года, и матерью - беспартийной - прошла долгий путь лагерных мытарств с 1937-го по 1954-й. На свободу Татьяна Осиповна вышла одна: родители остались там, в Вилюйской тайге, где нет памятников погибшим и никто не покажет их могил; лишь в списке о реабилитации они навсегда остались рzдом. Так вот, Татьяна Осиповна сохранила верность идеалам, которые у нее вымораживали 50-градуснымb морозами и нечеловеческой работой на лесоповале, но так и не смогли убить в ее душе. Меня поражали ее неистребимый оптимизм и вера в наше прекрасное, такое трудное и славное дело; ни одна строчка ее стихов не была отдана злости или чувству мести, они дышали жизнью, где есть место и радости, и грусти, и где, как утверждала она, "нет места лжи, прикрытой "нужной" правдой"... "Вы знаете, Олег, я даже рада, что Виктор воспитывается у меня, - призналась она мне однажды, когда сидели мы у нее на кухне - крошечной, двое едва разойдутся, но такой уютной, что мы для бесед предпочитали ее трем комнатам квартиры на одиннадцатом этаже на бульваре 40-летия Октября с окнами на Выставку достижений, вернее, на ее рощи и сады. Из него получился человек. Пусть их, тех, кто рассуждает: а, боксер, да у него в голове... У Виктора чистая, умная голова, он будет полезным человеком для общества, ведь уже школу закончил с золотой медалью, и ничего, что политехнический - с трудом, во многом благодаря поддержке ректора... Он возьмет свое - у Виктора есть воля и честь. И эти качества - важнейшие в жизни..."
"Воля и честь", - повторил я про себя.
- Ты скажешь, что тут есть много неясного, - продолжал Власенко. Согласен. Но вот штука: нет никаких свидетельств, что они имеют прямое отношение к делу Виктора Добротвора. Мафия, заговор... Здорово попахивает эдаким романчиком в духе Джона Ле-Карра о шпионах и тайнах. Уж не задумал ли ты чего такое сотворить?
- Не мути воду, Толя, без тебя тошно...
- Брось, старина, ну, знал ты парня, а он оказался не таким, каким мы его себе представляли. Жаль, боксер он действительно от бога... Посмотрел бы, как он здесь дрался!
- Видел по телеку.
- По телеку! Я заплатил шестьдесят долларов за билет на финальные поединки, а из-за Добротвора - ведь его история была широко прокомментирована местными стервятниками пера - народ повалил, как сумасшедший. За билет просили пять-шесть номиналов, понял? А Добротвор просто-таки покорил публику... Но, видишь, есть в медалях и оборотная сторона...
- Ладно, Толя, каждый из нас останется при своем мнении, но если ты...
- Ой! - Власенко испуганно вскочил на ноги. - Черт! Сколько раз говорил себе ставить плиту на автомат... - Он ринулся на кухню, где у него была фирменная плита "Дженерал электрик", он мне еще хвастался, что она умеет все: варить, жарить, подогревать, сушить, выключаться в нужный момент и даже будить пронзительной сиреной зазевавшуюся хозяйку. - Нет, порядок, гусь что надо, пальчики оближешь. Настоящий рождественский! Наливай!
- Так вот, Толя, - продолжил я, когда ароматно парующий, покрытый золотой корочкой, истекающий янтарным жиром гусь был торжественно водружен на блюде в центре нашего праздничного стола, - останемся при своих. Пообещай, если Джон снова обратится с просьбой передать мне письмо, ты это сделаешь. А чтоб не нарушать инструкций... - Власенко обидчиво взмахнул рукой - мол, ну, ты уже далеко заходишь! - Да, именно чтоб не нарушать инструкций и не ставить тебя в неловкое положение, прошу обязательно вскрывать и читать. О'кей!
- Ладно, чего уж проще. Гусь остывает...
Я возвращался в Москву в аэрофлотовском Иле, полупустом в это время года, и стюардессы просто-таки не знали, чем нас удивить - мы пили, ели, слушали музыку за всех не полетевших пассажиров; узнали, что в Москве минус 18, но снега нет и не предвидится. Меня же больше интересовало, успею ли во Внуково, чтобы без задержки улететь в Киев, и мысли уже были далеко отсюда - нужно было решать, куда пойдем с Натали встречать Новый год...
