Марина Серова - У вендетты длинные руки
– Да так… Ничего особенного. Потом расскажу.
Я отключилась. Снег она убирает, как же! А голос такой, словно она стометровку бежала на скорость. Нет, Серафима, меня ты не проведешь! Так вот почему ты замялась, когда я тебя спросила про новое жилье… Никакую квартиру она снимать и не собиралась, похоже, эти деньги потратила совсем на другое… Хоть бы только адвоката действительно наняла!
* * *В вестибюле больницы было многолюдно. Все суетились, сновали в разные стороны с таким озабоченным видом, словно пришли сюда по важным государственным делам, а не из-за своих болячек. Я подошла к гардеробу. Над одной из секций висела табличка: «Вешалка для врачей». Значит, мне к другой стойке. Здесь меня «не повесят».
Потом я выстояла очередь в регистратуру. Оказавшись у окошка, я обратилась к девушке в белом халате:
– Мне нужно сдать анализ крови.
– Вы по направлению?
– Нет, я сама по себе.
– Тогда будете сдавать платно. Оплатите за анализы в кассу – окошко направо, потом подойдете ко мне без очереди, с чеком.
И почему регистраторы такие неграмотные? Выражение «оплатите за анализы» покоробило меня, как скрежет железа по стеклу. Я помню, что подобное не раз слышала в общественном транспорте: «Товарищи пассажиры, оплатите за проезд!»
К лаборатории стояла очередь. Немного, человек пять. Я спросила, кто последний, и стала ждать. За мной тут же занял молодой симпатичный парень.
– Простите, – обратился он ко мне, – вы случайно не знаете, на ВИЧ кровь берут из пальца или из вены?
– По-моему, из вены, – ответила я.
– А общий анализ?
– А вот общий – из пальца.
Парень запрокинул голову и закрыл глаза. Мне показалось, что он как-то напрягся и побледнел. Неужели боится?
Мимо нас прошли двое мужчин, один – врач, другой, судя по всему, – больной.
– Доктор, – спрашивал больной, – а по каким признакам можно определить развитие склероза?
– Я вам это вчера уже рассказывал…
Подошла моя очередь, я заглянула в кабинет. За столом сидела лаборант Ольшанская Тамара. Я ее сразу узнала. Протянула ей чек, села на стул и положила руку на стол.
– Фамилия, имя? – спросила она, не поднимая головы, что-то быстро записывая в свою тетрадь.
– Казакова Полина.
– Общий?
– Да.
Она взяла ватку, смочила ее спиртом и потерла ею мой безымянный палец. У меня неприятно похолодело в области солнечного сплетения. Резкий, болезненный укол металлической стрелочкой, и вот из кончика моего пальца выступила капля крови. Лаборантка взяла тонкую прозрачную трубочку, прислонила ее одним концом к этой капле, затем с силой сдавила мой бедный палец. Кровь поползла по тонкой трубочке вверх. Я наблюдала за ее манипуляциями и прикидывала, когда можно сделать то, ради чего я сюда, собственно говоря, и пришла.
Ольшанская взяла коричневую бумажку, свернутую конвертиком, развернула ее, достала оттуда стеклышко. Она размазала мою кровь по этому стеклышку и отложила его в сторону. Я запрокинула голову, как тот парень в коридоре, закрыла глаза и тихо застонала.
– Вам плохо?
– Голова кружится…
– Зачем же вы тогда на кровь смотрели? Сейчас я вам нашатырь дам понюхать.
Она отвернулась к столику, стоявшему сбоку, и взяла оттуда пузырек и вату. Я быстро сунула под крышку стола руку и прикрепила «жучок». Ольшанская повернулась ко мне, дала мне ватку и велела понюхать. Та пахла жутко противно, но пришлось нюхнуть несколько раз. Мне и правда стало получше.
– Как вы?
– М-м… Нормально.
– Я заканчиваю, потерпите еще полминуты…
Когда я вышла из кабинета с прижатой к пальцу ваткой и еще одной, противно пахнувшей, которую я держала у своего носа, парень, занявший за мной, посмотрел на меня с таким испугом, словно я вернулась живой со смертной казни. Вот ему сейчас точно понадобится нашатырь! Он еще и в кабинет не вошел, а у него уже цвет лица стал как у Шрэка.
Я оделась, вышла из больницы, села в свою машину, выбросила ватку в открытое окно и включила прослушку. Ничего интересного для меня я, конечно, не услышала. Ольшанская брала кровь у пациентов, из прослушки только и доносилось: «Фамилия, имя?.. Общий?.. Ваше направление…» Я чуть было не уснула.
Но вот прием был закончен, Ольшанская крикнула кому-то: «Наташ, у нас там все?» – «Все!» – ответили ей. – «Слава богу!» Я не очень любила сидеть у прослушки. Можно было провести так несколько дней, прежде чем услышать что-нибудь стоящее. Время тянулось ужасно медленно, проколотый палец противно ныл.
Зазвонил мобильник.
– Алло?
– Полина, это Надежда. Ты не представляешь, что я только что узнала!
У нее был такой голос, словно она узнала великую тайну индейцев майя.
– Что же?
– Ты сейчас где? К тебе можно подъехать? А то разговор долгий.
– Я сижу в машине возле городской больницы.
– А что ты там делаешь?
– Я же говорю: сижу!
– А-а… Понятно. Ну, так я сейчас подъеду!
Через полчаса Надежда прыгнула ко мне в машину, отдышалась и заговорила:
– Ой, сейчас такой концерт дома был! Илюшка никак не хотел меня отпускать, плакал… Не любит он с бабушкой оставаться. Та уж и погремушки ему дает, и по комнате с ним ходит, тетешкает его… Он – ни в какую! Плачет, тянет руки ко мне. Понимать стал.
– Так бабушку не любит?
– У нее же нет молока. А он до сих пор грудь сосет. Нет, надо переводить его на смеси, я уже устала кормить, ему почти шесть месяцев.
– Большой… Так что ты хотела мне рассказать?
– А, да! Забыла уже, зачем ехала. – Надежда поправила спадавшие на лицо кудри, которые тотчас упали обратно, и набрала в грудь побольше воздуха: – Значит, так. Я сегодня утром пошла в магазин и встретила там своего одноклассника, Сережку Шигонцева. Мы с ним после окончания школы так и не виделись. А он, оказывается, окончил в областном центре медицинский институт и вернулся к нам в город. Сейчас в какой-то частной клинике врачом работает. До сих пор не женат, между прочим…
Я слушала Надежду и пыталась понять, какое отношение имеет ее одноклассник Сережка к нашему делу? Даже если он – неженатый врач частной клиники?
– …Я говорю: «Сереж, а почему ты до сих пор не женился?» А он: «Не нашел ту единственную и неповторимую, с которой хотел бы прожить всю жизнь!» Во как! Он у нас и в классе всегда такой серьезный был. Все могли хулиганить, уроки прогулять, а он…
– Слушай, Надежда, я, конечно, рада, что твой одноклассник никогда не прогуливал уроки, но при чем здесь вообще какой-то Сережка? Нам-то что с того, что он такой правильный?
– Так я сейчас расскажу, ты же меня перебила… Так вот, Шигонцев у нас в классе лучше всех знал химию. Просто жуть как любил этот предмет! Вот лично меня от нее тошнило, и еще человек пять в классе перебивались по химии с тройки на двойку, а он не просто ее знал – он ее обожал. Представляешь, Полина? Любить химию! Для меня она всегда была чем-то вроде китайской грамоты. Сижу, помню, слушаю, что Анастасия Андреевна у доски говорит, – и ни единого слова не понимаю. Какие-то кислоты, какие-то щелочи… Нам-то они зачем? А Шигонцев как выйдет, бывало, к доске, как формулу химическую напишет длиною в три метра! И все про какую-то эквивалентность да про летучие соединения шпарит. Мы, помню, слушали его, открыв рты. А Анастасия Андреевна говорила, что Шигонцев – химическая гордость школы, и на олимпиады по своему предмету его посылала. Он потом в институт медицинский сразу поступил, химию свою на «пять» сдал!
– Молодец твой Шигонцев. Что дальше? – устало спросила я.
– Так вот, я Сережке возьми и расскажи все.
– Что – все?
– Про мужа моего, Валентина! Как его взорвали в доме Дьяченко. И что это очень странно, что он петарду ту чертову в руки взял. А что он ее зажигал – так это вообще полный бред! Я Сережке так и сказала: ни за что не поверю, что мой Валентин отважился сам эту штуковину зажечь. Но почему тогда, говорю, она взорвалась? А он мне знаешь что ответил? Оказывается, есть такие химические соединения, которые, высыхая, сами взрываются в присутствии кислорода! Еще и посмеялся надо мной. Говорит – если бы ты, Белохвостикова (это моя девичья фамилия), в школе лучше химию учила, ты бы это сама знала.
– Подожди, как это они взрываются? – не поняла я.
– Вот! Сразу видно, что ты с химией тоже не в ладах!
– Ну, вообще-то, я… так… кое-что знала…
– Ты – кое-что, а он в химии – ас!
– И он тебе объяснил, как петарда могла взорваться сама, без всякого зажигания?!
– Да! Он сказал, что Дьяченко могли пропитать ее таким составом, который в сыром виде безопасен, а, высыхая, вступает… сейчас… как это?.. А! В реакцию с кислородом и взрывается, да еще задействуется само взрывчатое вещество из петарды, и происходит очень мощный взрыв. Вот примерно так. Точнее только сам Шигонцев может сказать.
– Здорово! То есть никто ничего не зажигал?! Они могли дать ему петарду в руки, допустим, просто подержать. Или подарить. Мол, дома зажжешь, если захочешь. Он думал, что выбросит ее по дороге, взял просто из вежливости, чтобы не отказывать хозяевам, а она через несколько минут подсохла и рванула! А сами Дьяченко отошли в сторону, чтобы их не задело. Лихо придумано!
