Ингрид Нолль - Головы моих возлюбленных
Кстати, отец совершенно не интересовался своим внуком, видя в нем просто досадную помеху. Меня еще больше оскорбляло, когда в пьяном виде он подходил к кроватке Белы и с отвратительной сентиментальностью лепетал «тю-тю-тю», а мой глупый сын визжал от восторга.
Но вообще-то недооценивать Хеннинга тоже не следовало. Во-первых, он узнал от профессора, что Кора ежемесячно получает деньги на обучение, во-вторых, он решительно отказывался верить, что мой отец когда-то угрожал мне и Беле, а в-третьих, установил, что его супруга так и не перестала принимать пилюли.
И, чтобы она потом не вздумала отпираться, он целую неделю контролировал ежедневный прием, подсчитывая число оставшихся таблеток. Если было на свете что-то, чего Хеннинг терпеть не мог, – это когда его принимали за дурака. Был большой скандал. С другой стороны, ему было совсем не по нраву, что Кора явно польстилась на его деньги, а познакомился он с ней тогда, когда она совершала очередную кражу. В молодости, как утверждал Хеннинг, он тоже не брезговал никакими способами, чтобы разбогатеть.
Когда Кора поднималась по лестнице впереди мужа, тот не упускал случая ущипнуть ее. В ответ Кора тоже щипалась. Порой Хеннинг ошибался и вместо Коры щипал Эмилию или меня. Благодаря моей молниеносной реакции со мной этот случай больше не повторялся.
К своему двадцатилетию Кора обещала отказаться от пилюль, в конце концов, есть и другие способы кроме пилюль, думалось ей. Примирение в кровати было слышно на весь дом, так что из всех обитателей происшествие осталось тайной только для Белы. На другое утро Хеннинг был сама заботливость, принес букет белых роз, а в дальнейшем пил исключительно лишь минеральную воду. Моего отца, моего ребенка и меня он называл «семейство беженцев», причем насмешливый тон мне не нравился. Во мне крепло недоброе предчувствие, что мои дни здесь сочтены.
Кора сказала: «Раз его деньги принадлежат мне, значит, это и твои деньги». Вот и отец в эти дни ничего не пил. Попытки Хеннинга побудить его к выполнению легких работ в запущенном саду успеха не имели. Отец слишком опустился. Однажды утром в состоянии шока он под вой сирен и с мигалками был доставлен в больницу. Открывшуюся обильную кровавую рвоту приписали расширению вен пищевода. Результат цирроза печени, объяснил врач в отделении интенсивной терапии. Я очень надеялась, что отец так и не придет в сознание.
Но когда несколько дней спустя мы навестили его по инициативе Хеннинга, отец встретил нас словами: «Сорняки – они живучие». И сообщил, что его собираются оперировать лазером. Потом он с подмигиванием попросил Хеннинга при следующем визите принести не цветы, а что-нибудь выпить.
Без отца жизнь у нас снова наладилась. Хеннинг, как и прежде, не требовал более двух бокалов вина к обеду, и всем было очень весело. Порой он рассказывал нам о женщинах, которые у него были раньше.
– Вы напоминаете мне мою первую подружку. В ту пору я был молод и неопытен, еще не богат и не женат. Познакомился я тогда с одной китайской девушкой, которая тоже совсем недавно обосновалась в Рио. Мери Ван, из Шанхая, разговаривала на пиджин-инглиш и была очень мила.
– Ну и что у нас общего с этой девушкой?
– Ваше стремление к dolcefarniente[11] и ваша неуемная жадность.
– А я-то думала, что китайцы прилежные как пчелки, – сказала я обиженным тоном, потому что именно в этот день собственноручно выкрасила садовые стулья.
– И был у Мери Ван такой девиз, вы только послушайте: «Me no savvy…»
– А что такое savvy? – перебила его Кора.
– Это заимствовано из французского, от слова «savoir», что означает «знать».
– Давайте еще разок:
Me no savvy,Me no care,Me go marryMillionaire.
If he die,Me no cry.Me go marry —Other guy.[12]
Мы рассмеялись. Нам понравилась песня китаянки, хотя и не понравилось выражение лица Хеннинга. А вообще-то мы вовсе не были такими лентяйками, как он думал. Правда, если по утрам хозяин уходил в свой гольф-клуб, завтрак весьма затягивался, но затем была полноценная дневная программа. Почти каждый день к нам приходили рабочие, ими занималась Кора. По ее заказу они строили ателье. А у меня, в конце концов, был ребенок, о котором надлежало заботиться. Более того: благодаря тесному общению с Эмилией я надумала изучать итальянский по учебникам Коры. Эмилия спрашивала меня по тексту, исправляла мои ошибки и чувствовала себя вполне признанной и оцененной и как учительница, и как нянька.
– А что было дальше с Мери Ван? – спросила я как-то Хеннинга после ужина.
– Стала проституткой, а не «зеленой вдовой» вроде тебя.
Кора не любила подходить к телефону, она не испытывала ни малейшего желания беседовать со своими родителями. Мне почти всегда приходилось отвечать, что ее нет дома.
– А моя дочь Корнелия не выкинула наконец из головы этот злосчастный брак? – всякий раз интересовался профессор. Я же неуверенным голосом советовала ему спросить у нее самой. Фрау Шваб рассказывала, что брат Коры сдал выпускные экзамены и порвал со своей невестой. В самом непродолжительном времени он собирался побывать в Германии и уж наверняка захочет навестить родную сестру.
А Йонас звонил нечасто, разговоры с заграницей по телефону он считал для себя непозволительной роскошью. Но поскольку и у меня не было ни малейшего желания выслушивать его упреки, Йонасу приходилось самому проявлять инициативу, если он хотел услышать что-нибудь про своего Бартеля.
* * *Порой мы с Корой рассуждали о будущем. Ну, с ней-то все было ясно: как только будет готова студия, она начнет каждый день рисовать, возможно, будет брать частные уроки и наконец прославится. Имя Хеннинга при этом даже не упоминалось.
У меня же все выглядело по-другому. Могла ли я просто остаться во Флоренции, жить у Коры и Хеннинга? Значит, я такой же дармоед и прихлебатель, как мой отец? И разумно ли было без всякой видимой причины отшить Йонаса? Ведь он не сделал мне ничего дурного. Вот если бы он мог жить и учиться во Флоренции, все было бы просто чудесно. Что касается профессии, я мечтала изучить итальянский и в конце концов стать переводчиком.
– Знаешь, кто мне порой мешает? – спросила Кора. – Ты, может, не поверишь, но это Эмилия. Ну конечно же, очень удобно, что она убирает и стряпает. С другой стороны, ее две комнаты в мансарде подошли бы под ателье куда лучше, чем северная комната на втором этаже. Но я знаю, что ты ее любишь, потому что она очень хорошо ухаживает за Белой.
Правда, я любила Эмилию не только за это, но еще и за то, что она вылавливала пауков в моей комнате и выносила их в сад. Я нередко навещала Эмилию в ее квартирке. Она перетащила туда с чердака сосновый сундук, отвинтила крышку и переделала в кроватку для Белы. И он теперь куда чаще спал у нее, чем в собственной комнате. Эмилия обычно забиралась к себе очень рано и, лежа на постели, смотрела телевизор. Бела лежал рядом с ней в своем сундуке и был вполне доволен жизнью. Поскольку по вечерам я, как правило, уходила куда-нибудь ужинать с Хеннингом и Корой, то заглядывала в комнату Эмилии лишь очень поздно, чтобы увидеть, как там спит мой ребенок. Порой я даже испытывала нечто похожее на ревность по отношению к самозваной бабушке, которая сотворила столь совершенный симбиоз с Белой. Она даже пела для него «Ma come balii bene bella bimba», и при слове «Бела» он шлепал ладошкой по столу.
Установилась жара, началось тосканское лето. Хеннинг то и дело заводил разговор о том, чтобы поехать с Корой к морю. Мое участие в этой поездке было, судя по всему, не запланировано. Мы купили пластмассовую песочницу и наполнили ее водой. Бела мог плескаться, я – охлаждать ноги. Родители Коры сообщили о своем предстоящем визите, Кориного брата ожидали домой из God's own country,[13] и они всей семьей собирались отдохнуть в Colle di Val d'Eisa – так вот, не желаем ли мы принять участие в этой поездке. О том, что их дочь успела за это время выйти замуж, они и не догадывались. Кора не желала говорить об этом, а меня попросила как можно деликатнее известить родителей о ее отказе.
И тут нам стало известно, что Хеннинг – запойный пьяница. Он и сам признался, что страдает приступами алкоголизма. Когда он был молод, это случалось каждые три месяца, сейчас – через неравные промежутки времени.
– Знаешь, – сказала мне как-то Кора, – он меня здорово подставил. Ну и произошло то, что ты предсказывала…
– А что я тебе предсказывала?
– Ну-у, один молодой человек…
– Ты влюбилась, что ли?
– Ну, не сказать, чтобы влюбилась. И не раздражай меня, пожалуйста, не читай мораль. Просто я обманула Хеннинга.
– Это с кем же? Мы ведь повсюду бываем вместе.
– Руджиеро.
Никакого Руджиеро я не знала. Кора объяснила, что Руджиеро – подмастерье у стекольщика. Ему семнадцать лет, и он на редкость хорош собой. К сожалению, говорила она, окна в ее ателье уже почти готовы. В доме воцарилось обманчивое спокойствие. Кора обманывала своего мужа, я ожидала возвращения своего выздоровевшего отца. Не исключено, что и Йонаса, который намеревался увезти домой меня и своего Бартеля. Хеннинг порой вел себя так, будто Бела его родной сын. Он ходил с нами гулять по вечернему холодку, толкал перед собой детскую коляску, демонстрируя меня и Кору как красивое приложение к ребенку. Перед выходом он заставлял нас приводить себя в порядок. И хотя по отношению ко мне он держал себя очень дружелюбно, я почти не могла его выносить. Я страдала от жары, нервы совсем расшатались. О том, когда и кто собирается уезжать, речи не заходило, а если собирается, то кто, когда и с кем. Эмилия же в своей душной мансарде, казалось, меньше других страдала от жары. Однажды она пропела мне по-немецки: «Мысли всегда свободны».
