Ирина Вец - Восьмое слово Киндры
Глаза пана Болеслава излучали досаду и раздражение. Анджей тут же сбавил обороты.
– Так как все-таки насчет Треубурга? Вы там бывали во время войны?
– Я в Олецко только в конце сорок пятого попал… Город был сильно разрушен. Мы там с матерью были недолго – она работу искала. Вернулись в Станички…
– А здесь в Станичках при оккупации что было? Какая-нибудь немецкая часть стояла?
– Нет. Крупных немецких частей здесь не было. Был взвод охраны железнодорожного тоннеля, что за виадуком… Да еще на месте этого особняка немцы оборудовали что-то вроде пансионата для господ офицеров. Второй этаж заново отстроили, электричество провели. Мы, мальчишки, сюда не совались – здесь тоже охрана была.
– Пансионат для немецких офицеров? – переспросил Грошек.
– Ну, да. Наверное, легкораненым офицерам с передовой поощрение, что ли… Летом мы с дружком на дальний конец озера рыбачить ходили, так видели, как они тут у берега купаются да галдят по-своему. Патефон у них часто играл…
– Там из местных кто-нибудь работал прислугой?
– Нет, никого к особняку не подпускали. Один раз как-то дружку моему конфету кинули и сразу же приказали проваливать…
– Странно!
– Что странно?
– А то, что для грязной работы – постирать, например, двор вымести, печь растопить – не привлекали местных жителей. Неужели все сами делали?
– При пансионате нижние чины были. Наверное, они убирались…
«Затребовать в архивах информацию?» – подумал Грошек, на время умолкая. – «Вдруг где-нибудь всплывет фамилия Генриха Каллера! Только что он мог делать в пансионате? Лечиться? Или лечить солдат Вермахта?..».
Как бы то ни было, Мартин Хайнштайн имел при себе карту окрестностей Треубурга, куда полвека назад прибыл с какой-то миссией его дед, сотрудник лаборатории доктора Эффельхорта. И, если внук оказался в Станичках, то вряд ли случайно, ведь он пытался проникнуть в подвал особняка и далее в подземный ход! Значит, он что-то знал! И это что-то, несомненно, было как-то связано не с вымышленными сокровищами пана Жуевского, а с тем, что здесь находилось во время войны. По словам Пеперика, в особняке располагался пансионат для легкораненых господ офицеров, хотя охранялся он и содержался как настоящий военный объект. Может быть, под вывеской лазарета скрывалась какая-нибудь диверсионная школа или база разведцентра для ведения радиоигры с противником? Так что из этого?
– А когда здесь оборудовали пансионат вы точно не знаете? – поинтересовался Грошек, прерывая затянувшееся молчание.
– Кажется, в начале сорок второго года, – припоминая, ответил пан Болеслав. – Когда немец под Москвой застрял… Тут поблизости еще лагерь для военнопленных собирались строить. Материалу навезли всякого, вышки поставили, колючую проволоку протянули. Один состав с восточного фронта пригнали, выгрузили пленных и работать заставили. Только через полгода всех угнали куда-то, а строительство прекратили. Даже вышки снесли…
– А пансионат для офицеров долго тут был?
– До лета сорок четвертого. Это я точно помню – Красная Армия Белоруссию освободила, вышла к нашим границам. Тогда все офицерье из пансионата за неделю выехало. Охрану с особняка сняли, и мы с мальчишками сюда повадились ходить за всякой всячиной – там котелок найдешь, там пуговицу солдатскую… Дружок мой штык-нож в одной из комнат обнаружил.
Казалось, Пеперику приятно было вспоминать события дней минувших, даже несмотря на то, что касались они сурового военного детства. Глаза у него по особенному вдруг засветились, морщинки разгладились, голос помолодел. Нет, не мог он желать зла Хайнштайну, это Грошек сразу понял. Все-таки удивительное свойство у времени – всё плохое забывается, былые невзгоды из памяти выветриваются, и остается с человеком только смутное ощущение прошлого с именами, датами и мелкими случайными подробностями, из которых складываются сухие строчки биографии. А вот вся гамма душевных волнений, что когда-то выживать помогала, словно испаряется. Потому как нацелена человеческая личность большей частью на настоящее и будущее. И не будь так, бегали бы еще люди друг за другом с каменными топорами, трясли друг друга за грудки, не помышляя о грядущем царстве справедливости и добра.
– В подвале вы тоже бывали? – спросил Грошек, продолжая разговор.
– Все излазили, – кивнул Пеперик. – Только ничего там не было. В ларях немного картошки осталось, мы её всю выгребли да по семьям разнесли…
– А комната, в которой вы недавно ларец обнаружили, тогда вам на глаза не попалась?
– Так не было никакой комнаты. Стены в подвале отштукатурены были, по углам всякий хлам валялся, битое стекло. Кажется, там еще пустые ящики стояли, из-под вина, наверное… Потом отступающие немецкие части здесь оборону вели, дом немного пострадал. А после войны особняк госхозу передали – все рамы пришлось заменить, заново тут всё побелить да покрасить…
Состоявшаяся беседа предоставила Грошеку пищу для размышлений. Во-первых, пришлось снять подозрения с Пеперика. Во-вторых, все внимание сосредоточить на Мартине Хайнштайне и его жене. Теперь уже не было сомнений в том, что благодушный австрийский турист занимался в Станичках поисками чего-то, что во время последней мировой войны нацисты старательно скрывали от людских глаз. Но что это могло быть? Простые армейские склады немцы, конечно, не стали бы размещать под землей. Может быть, подземный ход вел к тайнику, где во время отступления люди из ведомства Розенберга спрятали ценности, захваченные на оккупированных восточных территориях? Ведь до сих пор так и не ясна судьба «янтарной комнаты», например, или золотых украшений из погребения скифской царевны. А что уж говорить о множестве частных коллекций, что безвестно пропали в те грозные военные годы! Наконец самые страшные свидетельства былых преступлений, оставшиеся после массового уничтожения узников концентрационных лагерей – связки колец, брошек, горы золотых коронок… Не их ли искал Мартин Хайнштайн? Может быть, его дед дознался об одном таком тайном захоронении и даже смог составить карту, где указал точные координаты места?
Ночью Грошек спал как убитый, а на рассвете самостоятельно проснулся, стараясь удержать в голове обрывки прерванного сновидения. Лошади! Ему приснились лошади! Это была не просто игра пробуждающегося сознания – казалось, это был знак свыше. Теперь надо было не терять ни минуты…
Он быстро оделся и на цыпочках подошел к номеру Баси Ольшанской.
Из её апартаментов не доносилось ни звука. Грошек облегченно вздохнул и постучал – ему очень не хотелось нарваться на затянувшееся пиршество страсти. Когда молодая женщина открыла дверь, он, стараясь не смотреть в направлении спальни, где бы мог затаиться Рушальский, тихо проговорил:
– Простите, Бася! Мне нужна ваша помощь…
После сбивчивых объяснений дочка профессора окончательно проснулась. На её сборы ушло не больше четверти часа – наверное, в это утро она побила мировой рекорд среди женщин по готовности к выходу из дому. Даже роскошную копну своих каштановых волос Бася по его просьбе оперативно затянула в хвостик, уже спускаясь вниз.
Они вместе вышли на террасу. Грошек перебрался на дощатый навес и подошел к окну спальни, где проживали австрийцы. Просунув руку в открытую форточку, он отворил одну створку и влез в опечатанную комнату. Найти одежду Моники, в которой та совершала конные прогулки, не составило труда – коричневый, спортивного кроя жакет висел в шкафу. Завладев им, детектив вернулся в гостиную, схватил со стола непочатую сигару и через окно выбрался наружу.
– Больше ни слова! – напомнил Грошек, когда спутница на ходу стала натягивать на себя обновку с чужого плеча. – Пусть лошади думают, что мы Хайнштайны…
У ворот сарая они остановились. В рассветной тишине был слышен только слабый стрекот кузнечиков в траве под ногами. Пеперика нигде видно не было.
Анджей с отвращением подпалил сигару и, не затягиваясь, обкурил себя дымом. Только после этого он отодвинул засов, проник внутрь конюшни и подошел к деннику. Белая в яблоках Метель повела головой, встречая его как старого приятеля. Набросив на неё седло и затянув подпругу, детектив, не мешкая, перебрался в соседнее стойло. Оседлав каурую Планету, он снял со стены две уздечки, и уже через пару минут вывел лошадей во двор.
Бася молча перехватила у него повод Метели, спокойно дала ей возможность обнюхать себя, после чего сунула ногу в стремя и легко уселась верхом. Грошек последовал её примеру. Затем он слегка надавил пятками на бока Планеты и причмокнул, понуждая лошадь к движению. По бывшей липовой аллее всадники выехали на проселок и бросили поводья – дальнейший вояж теперь целиком зависел от их четвероногих подружек.
Предоставленные сами себе кобылы быстро поравнялись и медленно затрусили в направлении поселка. Вне всякого сомнения, это была обыденная прогулка для них. Именно на это и рассчитывал Грошек – по его разумению лошади должны были самостоятельно выбрать отложившийся у них в памяти привычный маршрут Хайнштайнов. Теперь надо было только не зевать и примечать все подозрительные объекты на пути их следования.
