Александр Горохов - Приговоренный к власти
— Ну да! Подруги это так расшифровали, что она хотела великой пианисткой стать, но руки не было, так решила на рояльной струне повеситься. А вышла бы за Меринова замуж, детей нарожала, и вся дурь из головы вылетела б. И про свою руку забыла бы!
— Простите! — вспыхнула Алена. — Но ведь это так скучно: дети, семья! То есть в тридцать лет, конечно, не скучно, а прекрасно! Но в двадцать! Хочется петь, танцевать, ездить по миру… У вас есть дома девушка?
Лешка засмеялся:
— В армии всегда почему-то после вопроса: «Как идет служба?» — спрашивают: «А девушка у тебя дома осталась?» Так что, если служба идет хорошо, а дома девушка осталась, то все в порядке. — Девушки у меня не осталось, хотя и переписываюсь с однокурсницей из техникума, но мы ничего друг другу не обещали, да и нечего обещать.
— А вы с ней, со своей однокурсницей… — нерешительно начала Алена.
— Нет, — прервал Лешка. — Я с ней, со своей однокурсницей, — нет. У меня других знакомых всяких было много. Я ведь до армии по вечерам в ресторане подрабатывал, на барабане играл.
Она вскинула брови, сросшиеся на высоком лбу в одну широкую пушистую полоску.
— А после армии в ресторан вернетесь?
— Нет. Этот период жизни закончен, а сегодня у меня вообще все в голове перепуталось, честно сказать.
— А! Это мой папа изложил вам свою теорию смысла жизни! Жить надо с напором, ставить перед собой заведомо недостигаемые цели, чтобы достигнутое все равно получалось достойной вершиной! Вы ему не поддавайтесь.
— Почему?
— Потому что при всех своих теориях он самый одинокий человек на свете. У него, кроме меня и мамы, никого и ничего на свете нет. В общем-то, как я подозреваю, глубоко несчастный человек.
— Несчастный человек! — с насмешливой язвительностью повторил Лешка. — Таким несчастненьким каждый хотел бы быть!
— Как это? — неприязненно спросила она.
— Да так! Хорошая служба, высокий чин не по годам, любимая жена, прекрасная дочь, дом, перспективы в жизни, ну, чего еще-то надо, объясните вы мне? Какого рожна?! Да и вы-то сами чего стонете?! Подумаешь — хромота! Ах, какая неизмеримая беда! Глаза видят? Руки для работы есть? Да вы представляете, сколько девчонок по всей стране вам до кровавых слез завидуют? Все эти вагоновожатые, официантки, проститутки, штамповщицы на конвейере! У них месячная зарплата не потянет на один ваш завтрак! Да они бы обе свои ноги дали отрезать по самую задницу, чтоб жить так, как вы!.. Извините, я все-таки пьяный, папа ваш меня накачал.
Он замолк. Молчала и Алена. Лешка прикидывал, когда его теперь вышибут из дому — поутру или сейчас: закричит, завопит, прибежит сверху разъяренный папаша, вызовет караул, и отправят его, Лешку, непочтительного и неблагодарного хама, прямо на гауптвахту.
Она ответила тихо и чуть виновато:
— Вы, наверное, правы… У Антона Павловича Чехова в пьесе «Три сестры» такая же ситуация. Все три сестрички всю пьесу жалуются на жизнь и рыдают: «В Москву! В Москву! Хотим в Москву!» А дело-то, даже по тем временам — сядь на поезд, да поезжай.
— Бросьте вы эту литературу, — уверенно посоветовал Лешка. — Это ж, в общем, фантазии писателя. А жизнь куда веселей.
— Кому как. И смотря как на нее смотреть. Как бы вам поточнее сказать… Не всем дано все. Я вот, к примеру, ни с кем никогда ни разу не танцевала. С мужчиной, я имею в виду.
— Вот проблема — это проблема! — разозлился Лешка, оглянулся, тут же обнаружил мощный заграничный радиоприемник, метнулся к нему, включил, и через несколько секунд услужливый эфир выдал тягучую мелодию с расплывчатым неясным ритмом.
— Сейчас и станцуем! — Он уверенно шагнул к Алене.
— Но я же не умею! Меня никто не учил!
Он схватил ее за руки и вытянул из кресла:
— Сейчас и научу!
— Но я даже не знаю, как ногами двигать! — она отчаянно пыталась сопротивляться.
— И знать нечего! Обними меня за шею, прижмись покрепче, как в трамвае во время толкучки, и ноги сами будут двигаться! Это уж моя забота! Танцуем танго!
— Танго?
— Танго, танго! Его все умеют, там и уметь нечего.
Лешка уверенно обвил ее руками свою шею, а сам обнял за талию и прижал тонкое теплое тело к себе с такой силой, что она тихо простонала. Смысл простейших шагов и поворотов она усвоила тут же, тем более что учитель ее провел на танцевальных площадках, в дискотеках куда больше времени, чем в читальных залах. Ее сразу захватило незнакомое и острое ощущение близости сильного мускулистого тела, и она затаила дыхание, уже ни о чем не думая. Интересно, однако, и то, что глубоко заволновался и учитель. Непривычные, резкие колебания ее тела при каждом шаге, гибкая стройная спина под руками и полная отрешенность от всего придавали танцу что-то ранее неизведанное. Никакого танго в строгом значении слова они, конечно, не исполняли. Просто медленно двигались, а когда музыка на краткий миг смолкла то молча стояли, не отрываясь друг от друга.
Минут через десять даже не заметили, что двери открылись и с подносом в руках на веранду вошла Мария Федоровна. Серебряный поднос украшали тонкий кофейный сервиз и высокие бокалы под шампанское.
Мария Федоровна несколько секунд постояла в дверях. В теплом сумраке веранды хрипел Луи Армстронг, в дальнем углу веранды почти стояли на месте и чуть раскачивались ее дочь и этот утром еще незнакомый солдат, который поначалу спас мужа, а теперь втянул в свою жизнь и ее дочь. Пусть будет так, потому что в последнее время девочка начинала чересчур озлобляться, становилась нетерпимой ко всему, и зреющая ненависть в первую очередь обрушивалась на родителей.
Мария Федоровна тихо поставила поднос на стол и спустилась вниз. Прошла в боковое крыло дома и приоткрыла дверь в небольшую теплую комнату, где у круглого стола сидела Наталья Васильевна и читала английский роман, время от времени заглядывая в словарь.
— Наталья… Наша девочка танцует.
— Слава Богу, — Наталья Васильевна сняла очки и сдержанно улыбнулась. — Когда-то должна была потанцевать и она. Во сколько им надо будет закончить эти танцы?
— Я думаю, через часок.
— Хорошо, иди ложись спать. Я выключу везде свет и запру.
Мария Федоровна кивнула и пошла в свою спальню.
Танцевали на веранде еще около получаса, пока Лешка не понял, что она устала с непривычки, да и сам он чувствовал себя вконец разбитым от этого странного дня, странной девчонки, в которой соединялись злость и беспомощность, нежность и грубость.
Он выключил приемник, и на мгновение молодые люди замялись, глядя друг на друга, словно не зная, как быть дальше.
Помощь пришла извне: негромкий голос позвал из гостиной:
— Алеша, пойдемте, я покажу вам ваши апартаменты.
— Это тетка Наталья! — весело сказала Алена. — Самый главный командир в доме!
Они вернулись в гостиную, и Лешка первый раз разглядел эту тетку Наталью, которая в течение дня мелькала то там, то здесь, и, кажется, он с ней даже знакомился, но толком не разглядел. Теперь он увидел, что ей было около сорока — крупная стройная женщина с внимательными глазами.
— А чайку еще на ночь не попьем? — спросила Алена.
— Не надо, милая, на ночь. Спать будешь неспокойно. Пойдемте, Алексей, я вам покажу, что здесь у нас и как, в смысле туалета, ванны и прочего.
Алена тронула его за руку и сказала мягко:
— Спокойной ночи, Леша. У нас еще завтра целый день, да?
— Да, да, конечно! — торопливо ответил Лешка, вдруг радостно осознавая, что завтра действительно еще целый день увольнения.
Наталья Васильевна заметила:
— И завтра целый день, и потом еще целая жизнь.
Алена пошла на второй этаж, на лестнице приостановилась, оглянулась и негромко позвала:
— Леш, я разработаю на завтра очень большую и очень интересную программу, хорошо?
— Хорошо, согласился Лешка, даже не подозревая, что никакой программе не суждено осуществиться и что увидятся они очень и очень не скоро.
Наталья Васильевна провела Лешку в комнату, которая, как он понял, в основном служила библиотекой — стеллажи до потолка с книгами, стол с уютной зеленой лампой и просторный диван. Диван был уже застелен, и возле него стояли тапочки.
— Все удобства — налево по коридору. В ванне пользуйся любыми полотенцами и прочими приборами. Все стерильно.
В ее голосе Лешка впервые почувствовал легкую насмешку, но обращать на это внимания было ни к чему.
— Я бы хотел немного прогуляться. Свежим воздухом перед сном подышать, а то что-то, понимаете…
— Понимаю, — так же ровно сказала она. — Такими дозами, генеральскими дозами, вам пить еще рановато. Дверь наружу в конце коридора. Вернетесь, не забудьте заложить засов.
— Конечно, — сказал Лешка, почувствовав, что определение «генеральские дозы» было сделано со значением, словно женщина ставила его на свое место.
