Фридрих Незнанский - Опасное семейство

— Я точно вспомнила! Сумка висела на спинке стула. А когда я вышла из кабинета, Игнат стоял возле двери, как будто подслушивал. И лицо у него, как всегда, было каменное, противное такое. Он когда смотрит на человека, будто его не видит. А что, выходит, это он?

— Проверим. Он же не в перчатках был, так?

— Какие перчатки?

— Ну вот, значит, когда он открывал сумочку и прикалывал эту шайбу, наверняка оставил отпечатки своих пальцев. Не волнуйся, криминалист разберется.

Позже криминалист подтвердил, что это довольно чувствительный микрофон, правда, устаревшей конструкции, но вполне в рабочем состоянии. Снял он и следы двух отпечатков пальцев — большого и указательного. И теперь следовало искать самого Русиева, чтобы идентифицировать эти следы. Однако Игнат, по утверждению прислуги в доме Киреевых, выбыл в неизвестном направлении, якобы в отпуск. Ребята Старкова, работающего вместе с Вячеславом, уже начали его поиски.

Успокоив Лиду и строго предупредив ее, чтобы она никому о находке не рассказывала, Турецкий попрощался и уехал на химический комбинат, где у него была назначена встреча с Филиппом Алексеевичем Савельевым.

Вообще-то говоря, бывший генеральный директор на встречу согласился неохотно. Мотивировал тем, что уже «расплевался» с этой проклятой должностью и к прошлому больше возвращаться не желает. Турецкий возразил в том смысле, что не мог же директор быть в единственном числе, наверняка и сторонников имел, которым после его ухода с поста стало гораздо хуже, а значит, им тоже найдется что рассказать о положении на производстве.

— Да производство тут при чем? — продолжал проявлять неуступчивость Савельев. — Оно-то как раз налажено, оно идет и будет идти вне зависимости от того, кто им станет в ближайшее время управлять. А вот потом может начаться обычная катавасия.

— Что вы имеете в виду?

— Будто вы не знаете сами, что происходит с производством, когда там резко меняется руководство с той целью, чтобы сменить, скажем, профиль продукции?

— А это вам разве грозит? Простите, грозило? Что, какие-то люди решили перепрофилировать работу крупнейшего предприятия?

— Я думаю, что весь сыр-бор мог разгореться и по этой причине.

— Может быть, в вас личная обида говорит, Филипп Алексеевич? Столько лет возглавлять такое предприятие, а никакой благодарности?

— Нет, помилуйте, ни в коем случае. Какие обиды? На кого обижаться-то? Тут у нас все гораздо сложнее. В двух словах не объяснить. Да и в трех, честно говоря, тоже. Жаль, что вам не удастся переговорить с Москаленко. Вот тогда была бы полная ясность.

— Так мне бы и самому не хотелось мимолетных объяснений. Впрочем, если у вас нет желания ехать на предприятие вместе со мной, я настаивать не буду. Могу и к себе пригласить. Как вам удобнее? Но я думал, вы меня познакомите со своими соратниками, так сказать. Чтоб дальнейшие беседы не носили официального либо случайного характера.

— Ну что ж, если вы так ставите вопрос, давайте встретимся у проходной. Я близко живу, пешочком доберусь, это вам далеко ехать. Вам объяснят как?

— Расскажут. А почему вы вспомнили о Москаленко? Вам известно что-нибудь о нем и его товарищах?

— Вероятно, то же самое, что вам. И всему городу известно… Да-а… — Он вздохнул. — Если желаете, вот вам тема для размышлений, пока вы будете добираться до комбината. Ведь если Миша убит, значит, дело уже зашло слишком далеко. И речь не только о перепрофилировании производства, хотя и этого нельзя исключить, а о прямом владельце открытого акционерного общества «Химкомбинат».

— В каком смысле?

— А я вам скажу по секрету, хотите — верьте, хотите — нет. Я был в какой-то степени номинальным руководителем. Я и сейчас не владею акциями. Я отвечал за уровень производства и его номенклатуру. За те доходы, процент от которых отчислялся в краевой и федеральный бюджеты. А вот вопрос процентов — он меня почти не касался, для этого существует правление акционерного общества. И там верховодили двое — Миша Москаленко и Юрий Киреев. И когда на производстве такого уровня, как наше, начинаются внутренние разборки для выяснения, чья власть сильнее, вот тогда и убирают одного из претендентов на абсолютную власть. Я понятно говорю?

— Конечно.

— Тогда вам должно быть ясно, что убирать меня, иначе говоря, убивать им нет никакого смысла. Можно просто отодвинуть в сторону и назначить другого послушного менеджера.

— А вы были послушным?

— Да как вам сказать? С Мишей, во всяком случае, мы понимали друг друга. А Киреев? Он был нашим главным поставщиком сырья, являясь гендиректором «Кубаньцемента». Такой вот расклад…

Александр Борисович. Так что подумайте, стоит ли вам терять время на беседы со мной? Тем более что в их играх я не участвовал категорически. Оттого, вероятно, и жив сегодня.

— Знаете, теперь вы мне, Филипп Алексеевич, вдвойне интересны.

— Это вам так кажется. Но раз я обещал, буду ждать у центрального входа.

2

У Вячеслава Ивановича перед проведением обыска в квартире Трегубовых чуть было не возникла неожиданная проблема. Оперативник, которого Гряз-нов послал в жилотдел, заявил начальнику ЖЭКа о том, что опечатанную квартиру будут вскрывать для проведения в ней обыска и его присутствие там необходимо. А тот сказал оперу, что в жилотделе уже была пожилая женщина, которая представилась старшей сестрой погибшей супруги вице-губернатора, показала свои документы, подтверждающие ее слова, и потребовала, чтобы любые следственные мероприятия в квартире Трегубовых проходили обязательно при ней. Это известие было, с одной стороны, кстати, а с другой — осложняло роль Гали Романовой в качестве «дальней родственницы» погибшей. Но Галя тут же предложила свой вариант действий, и с ней согласились и Грязнов, и Старков.

Девушка немедленно отправилась по адресу старшей сестры погибшей, которую звали Ульяной Петровной Машковой. Идея оказалась правильной. Галя без труда сумела убедить «тетю Ульяну», что для изобличения преступников необходимо ей, Романовой, на время как бы стать их родственницей. Это тем более просто сделать, поскольку она довольно долго жила в этом городе, многих знает, да и ее еще не забыли. Надо только пустить слух, что Романовы и Машковы происходят от одного казацкого рода, никто ведь проверять не станет. Раз говорят, значит, так оно и есть.

Как ни странно, они были даже немного похожи — обе крепенькие, что называется, подбористые, черноглазые, чуть скуластенькие. Только Ульяна была вдвое старше черноволосой Гали и с обильной сединой в волосах.

Подивились «родственной» схожести Грязнов со Старковым и решили, что так тому и быть.

Двое пожилых понятых — муж и жена, жильцы того же дома, — немедленно принялись сочувствовать «родственникам». Они, оказывается, были знакомы с Трегубовыми, во всяком случае, здоровались при встрече, болтали о том, о сем, больше с Лилией Петровной, такой милой и вежливой молодой женщиной. И очень переживали по поводу ее нелепой гибели.

Грязнов краем уха услышал и поинтересовался — почему «нелепой»? Оказалось, что Павел Иванович, приглашенный в качестве понятого, был уверен, что Лилию Петровну ограбили и убили. Это была новая версия, и Вячеслав Иванович немедленно заинтересовался ею.

Бывший второй секретарь крайкома партии Павел Иванович Закутский, по его глубокому убеждению, имел все основания говорить так. Он вообще словно бы изрекал, а не разговаривал с собеседником — типичная привычка ответственного в прошлом партийного работника. Он и московскому генералу изложил ситуацию так, как воспринимал ее лично. А у Вячеслава Ивановича создалось ощущение, что этот семидесятипятилетний старик успел провести собственное расследование и его точка зрения не совпадает с официальной.

Грязнов настроился на долгий и подробный разговор, пока сотрудники угрозыска вместе с Галей проводили в огромной трехкомнатной квартире обыск.

Итак, по мнению Закутского, Трегубова стала жертвой обычного ограбления. Во-первых, при ней не было обнаружено кошелька с деньгами, без которого женщины на улицу не выходят. Во-вторых, при ней не оказалось хозяйственной сумки. Апельсины рассыпались по асфальту, а того, в чем она могла их нести, не было — не в охапке ж она их держала! Как не оказалось на месте преступления и обрезка железной трубы, который валялся возле низкой оградки газона. Видел его Закутский до приезда милиции, обратил внимание — кривой такой, изогнутый обрезок трубы с рваным краем. Он тогда подумал о превратностях судьбы — вот стукнет кто-нибудь человека этакой штукой по голове и — он покойник.

Грязнов тут же взглянул в протокол осмотра, составленный вечером на месте происшествия дежурным следователем. Никакого упоминания об апельсинах там не оказалось, хотя не заметить их, конечно же было нельзя, слишком яркие фрукты. Впрочем, так ли уж это важно? Ну, может быть, их уже кто-то успел подобрать? Зачем фруктам валяться? Но в протоколе осмотра трупа фигурировало глубокое, проникающее черепное ранение тупым тяжелым предметом и ставшее причиной смерти. А вот о самом орудии, которым преступник нанес смертельное ранение, не упоминалось. Тогда когда же Закутский этот обрезок видел? Странные дела тут творятся…