Луиз Пенни - Последняя милость
— Сколько лет Кри?
Лемье сел на низенький стул в углу и достал свой блокнот.
— Тринадцать. Нет, погодите. Ей двенадцать. Хотя, дайте подумать, она…
О-хо-хо, подумал Гамаш, но вслух сказал:
— Все в порядке, мистер Лайон. Мы уточним это позже. Думаю, что нам с вами лучше поговорить без вашей дочери.
— О, не беспокойтесь, Кри не будет возражать. Правда, дорогая?
Молчание.
— Зато я буду, — сказал Гамаш.
Записывающий их беседу Лемье старался следовать совету старшего инспектора и не делать никаких скоропостижных выводов по поводу этого слабохарактерного, косноязычного, жеманного, глупого человечка.
— Кри, не могла бы ты ненадолго подняться наверх и посмотреть телевизор?
Кри продолжала сидеть, уставившись перед собой неподвижным взглядом.
На щеках Лайона вспыхнул легкий румянец.
— Кри, я к тебе обращаюсь. Пожалуйста, встань и…
— Полагаю, что нам лучше пройти в другую комнату.
— В этом нет необходимости.
— Есть, — спокойно сказал Гамаш, поднимаясь с дивана и жестом показывая Лайону, чтобы тот шел вперед. Маленький человечек послушно заковылял обратно в холл, направляясь в комнату, находящуюся за ним. В дверях Гамаш обернулся и еще раз взглянул на Кри. Она сидела в той же позе, напоминая откормленного и ощипанного бройлера, приготовленного к отправке в духовку.
Похоже, беда все же навсегда поселилась в этом доме.
Глава 13
— Да, мы были на благотворительном завтраке сегодня утром, — сказал Лайон.
— Все втроем?
— Да… — Лайон запнулся.
Гамаш ждал. На этот раз беседа проходила в столовой.
— Мы приехали разными машинами, Сиси и я. У нее была встреча с деловым партнером.
— Перед завтраком?
— У нее как раз был очень напряженный период. Очень важный период. Столько дел…
— Чем занималась ваша жена?
— А вы не знаете? — Лайон, казалось, был искренне удивлен.
Гамаш лишь покачал головой и вопросительно посмотрел на него.
Лайон встал и выбежал из комнаты, чтобы минуту спустя вернуться с книжкой.
— Это Сиси.
Гамаш взял ее и начал озадаченно рассматривать обложку. На абсолютно белом фоне четко выделялись черные дуги бровей, пронзительные синие глаза, ноздри и кроваво-красная прорезь рта. Казалось, что они парят в пространстве. Необычная, мастерски сделанная фотография производила впечатление. Она вызывала отвращение. Гамаш подумал, что фотограф, должно быть, ненавидел Сиси.
Книга называлась «Обретите покой».
Гамаш никак не мог вспомнить, где он уже слышал это название, но знал, что обязательно вспомнит. Под названием был какой-то черный символ.
— Что это? — спросил он.
— Ах да! Кажется, он не очень хорошо получился. По идее, это логотип компании Сиси. Орел.
Гамаш посмотрел на черную кляксу. Теперь, после слов Лайона, он видел, что это действительно голова орла. Крючковатый клюв был разинут в беззвучном крике. Конечно, старший инспектор не заканчивал курсов по маркетингу, но предполагал, что обычно компании стараются выбирать логотипы, которые бы говорили об их стабильности, творческом подходе, надежности, в общем, о каком-то положительном качестве, которое должно было располагать к себе. Логотип Сиси мог вызвать лишь раздражение. Птица выглядела просто отталкивающе.
— Можете взять ее себе. У нас еще есть.
— Благодарю. Но я так и не понял, чем же занималась ваша жена.
— Она — это компания «Обретите покой». — Похоже, Ричард Лайон никак не мог уяснить, что Сиси де Пуатье не была центром мироздания. — Дизайнерская фирма? Li Bien? Белоснежный цвет?
— Она занималась зубными протезами? — попробовал догадаться Гамаш.
— Зубными протезами? Конечно, нет. Домами, комнатами, мебелью, одеждой. Всем. Стилем жизни. Сиси создала новую жизненную философию, — Лайон воздел руки подобно ветхозаветному пророку. — Она была гениальна. В этой книге вся ее жизнь и вся ее философия.
— И что же это за философия?
— Ну, это как яйцо. Точнее, как краска на стене. Хотя она, конечно не на стене, а это Li Bien. Под стеной. Рисунок внутри. Ну, в общем, типа внутренней сущности.
Ручка Лемье замерла над блокнотом. Нужно ли записывать весь этот бред?
Господи, думал Лайон. Замолчи ты наконец. Заткнись. Ты жирный, уродливый, жалкий, тупой неудачник.
— В котором часу ваша жена уехала из дому сегодня утром? — Гамаш решил попробовать зайти с другой стороны.
— Когда я проснулся, она уже уехала. Боюсь, я сильно храплю, поэтому мы спим в разных комнатах. Но в доме еще пахло кофе, а значит, она уехала незадолго до того, как я встал.
— И в котором часу это было?
— Около половины восьмого. Когда час спустя я приехал в Уильямсбург, Сиси уже была там.
— Вместе со своим деловым партнером?
Гамашу показалось, что Лайон снова заколебался, прежде чем ответить.
— Да. С неким Саулом, не помню его фамилию. На время рождественских праздников он снял дом где-то неподалеку.
— И в чем заключалось их партнерство? — Гамаш надеялся, что у Лемье хватит такта сохранить бесстрастное лицо.
— Он фотограф. Делает фотографии. И эту фотографию тоже делал он. Красиво, правда? — Лайон показал на книгу в руках у Гамаша.
— Во время завтрака он тоже фотографировал?
Лайон кивнул. В его круглых опухших глазах застыло умоляющее выражение. Только вот о чем умолял его этот нескладный человечек?
И внезапно Гамаш понял. Не развивать дальше эту тему. Но старший инспектор не внял мольбам.
— На матче по керлингу фотограф тоже был?
Лайон снова кивнул. Вид у него при этом был разнесчастный.
— Надеюсь, вы понимаете, что это может означать?
— Это всего лишь слухи. Подлые, беспочвенные слухи.
— Это означает, что он мог сфотографировать человека, который убил вашу жену.
— А-а… — только и смог произнести в ответ Лайон. Но даже при всей своей проницательности Гамаш так и не смог понять, что выражало это междометие — радостное удивление или испуг.
— Как ты думаешь, кто это сделал? — Клара подала Питеру его красное вино, опустилась в мягкое кресло и отпила небольшой глоток из своего бокала.
— Руфь.
— Руфь? Ты действительно так думаешь? — Подавшись вперед, она впилась взглядом в мужа. Питер почти всегда оказывался прав. Иногда это даже пугало Клару. — Ты думаешь, что это Руфь убила Сиси?
— Я полагаю, что не так уж далек от истины. По крайней мере, насколько я могу судить, из всех, кто там присутствовал, только Руфь способна убить не задумываясь.
— Но ведь на самом деле ты так не думаешь? — Слова Питера удивили Клару, хотя нельзя было сказать, что она категорически не согласна с ними.
— Ну почему же, думаю. Это заложено в ее натуре. Если она до сих пор никого не убила, то только потому, что у нее не было мотива и возможности. А способность убить была всегда.
— Но разве стала бы она убивать кого-то током? Мне всегда казалось, что если бы Руфь решила отправить кого-то на тот свет, то воспользовалась бы для этого своей палкой. Может быть, застрелила бы или переехала машиной. Руфь никогда не отличалась особой утонченностью.
Питер подошел к книжным полкам и начал просматривать названия расставленных как попало и просто сложенных стопками книг. Здесь были и биографии, и романы, и книги по истории и искусству. Множество детективов. И поэзия. Замечательная поэзия, которая заставляла Клару вздыхать и напевать в ванной. Именно там она любила читать стихи, потому что поэтические сборники были, как правило, тоненькими, и их было легко держать скользкими руками. Питер даже ревновал жену к словам, которые доставляли ей подобное наслаждение. Читая их, она издавала такие звуки, как будто они ласкали ее, входили в нее и прикасались к ней так, как имел право прикасаться только он. Питер сам хотел стать причиной ее вздохов и стонов. Но она вздыхала над Этвуд, Ангелоу и даже Йитсом. Она напевала и стонала от удовольствия, когда читала Одена и Плеснера. Но самое большое наслаждение ей доставляли стихи Руфи Зардо.
— Помнишь этот сборник? — Питер снял с полки тоненькую книжечку и передал ее Кларе. Она наугад раскрыла ее и прочитала:
Ты бабочкой ночной летелаИ невзначай мою щеку заделаВо тьме.Убила я тебя.Не знала,Что ты всего лишь мотылекБез жала.
Клара быстро перелистала страницы, просматривая одно стихотворение за другим.
— Они почти все о смерти или об утрате, — сказала она, опуская книгу. — Я никогда не обращала на это внимания. Большинство стихотворений Руфи — о смерти.
Она закрыла тоненький томик. Это был один из самых первых сборников Руфи.
— Они не просто о смерти, — поправил ее Питер.
