Колин Харрисон - Кубинский зал
Больше того, у меня сложилось впечатление, что компании «Буду Лимитед» настолько не терпелось отделаться от здания на Рид-стрит, что она даже не потрудилась уточнить характер права собственности на земельный участок Рейни. Я, во всяком случае, так и не нашел среди документов специальной справки, в которой перечислялись бы все задолженности, заклады, аресты, налоговые недоимки — или же констатировалось отсутствие таковых. С другой стороны, приобретая дом на Рид-стрит Джей Рейни не требовал произвести ремонт и не оговаривал порядок компенсации в случае, если при эксплуатации здания обнаружатся какие-то скрытые дефекты Герзон ловко воспользовался этим, чтобы вставить в текст договора статью, написанную гладким юридическим языком, но тем не менее абсолютно противозаконную, согласно которой Джей не мог требовать по этим основаниям ни расторжения сделки, ни компенсации убытков.
То, что в сделке не участвовал банк, тоже было необычно. Я знал, что все компании — как крупные, так и самые маленькие — охотно прибегают к банковскому кредиту для финансирования сделок купли-продажи недвижимости, так как это позволяло им экономить драгоценные наличные. Но коль скоро сделка фактически представляла собой обмен двумя объектами недвижимости, это действительно могло иметь положительные налоговые последствия… Но чтобы досконально во всем этом разобраться, мне нужно было время. Если бы подобный контракт попал ко мне, когда я еще работал в фирме, на его анализ ушло бы как минимум несколько дней. То, что сделка не сопровождалась залогом, тоже настораживало. Участие банков хотя и осложняло процедуру передачи собственности из рук в руки, служило своего рода гарантией против явной глупости или слишком наглого мошенничества, так как банки в большинстве случаев нанимали независимых инспекторов для обследования предлагаемой в качестве залога собственности. Но в этом случае ни о чем подобном речи не шло. Контракт, который лежал передо мной, был, что называется, «разовым», и я готов был спорить на что угодно, что у Рейни не оказалось адвоката по той простой причине, что ни один здравомыслящий юрист не стал бы участвовать в подобной сделке, не настояв предварительно, чтобы договор был переписан заново с первой до последней страницы. Возможно, впрочем, с точки зрения закона обе стороны были уязвимы. Мне было очевидно, что либо продавец, либо покупатель готовится сорвать большой куш, но я не мог понять — кто.
Дверь слегка приоткрылась, и в бельевую заглянула Элисон.
— Ну как, ты закончил? — жизнерадостно спросила она.
— Я не могу в этом участвовать, — мрачно ответил я.
— Почему?
— Потому что это не договор, а черт знает что.
— Прошу тебя, Билл, я…
— Я пытаюсь защитить его интересы, Элисон.
— Я уверена — он понимает, что рискует.
— А вот я в этом сомневаюсь.
— Это здание много для него значит, Билл, хотя я и не понимаю — почему.
— Но пойми и меня, Элисон! Я только сегодня познакомился с Рейни, и…
— А он очень много значит для меня.
Я быстро пролистал лежащие на столе бумаги.
— Я уверен, что кто-то хочет кого-то надуть, и я намерен сказать об этом Рейни.
Через минуту мы снова были в Кубинском зале.
— Ты как раз вовремя, — заметил Джей, посмотрев на часы.
На столе перед моим местом дымился огромный бифштекс (который я не заказывал) и лежал шоколадный кекс, а на галстуке Баррета появились свежие жирные пятна. Я также обратил внимание, что, пока меня не было, Джей успел опрокинуть стаканчик-другой виски.
— Ну как? — спросил он. — Можно подписывать?
— Мне нужно поговорить с тобой наедине, Джей.
Герзон показал на свои огромные часы-будильник:
— Между прочим, уже одиннадцать пятьдесят три. Я ждать не стану, так что поторопитесь.
Я наклонился к Джею и прошептал ему на ухо:
— Как я понимаю, ты намерен подписать этот контракт, каким бы сомнительным он ни был и как бы я ни советовал тебе этого не делать.
Джей посмотрел на меня и чуть заметно кивнул.
— У тебя нет другого выхода?
Снова безмолвный кивок.
— Вероятно, — добавил я, — ты уже догадался, что Герзон, скорее всего, получил указание подписать этот контракт, даже если ты потребуешь увеличения цены.
Джей покачал головой.
— Ладно, если ты не против, попробую тебе показать один фокус. — Я посмотрел Герзону в глаза и сказал громко: — Мой клиент не станет подписывать этот договор, если вы не прибавите еще триста тысяч долларов. Наличными.
Лицо адвоката сморщилось, словно он вдруг оказался в аэродинамической трубе.
— Что-что? — вырвалось у него.
— Мы вычеркнем из контракта четыреста тысяч и впишем семьсот тысяч долларов — первые два слова с большой буквы. Это довольна легко сделать, — сказал я.
— Да вы с ума сошли!
— Такое часто делается, спросите у Дональда Трампа [14].
— Сами спросите.
— Мне незачем спрашивать, я сам видел, как Трамп вписал новую цену, когда его прижали как следует.
— Да вы просто выжили из…
— Баррет, вы когда-нибудь видели исправленные суммы? — перебил я, испытывая необычайный душевный подъем.
— Да, конечно.
Джей повернулся ко мне:
— Дело в том, Билл, что я…
Я положил ему руку на плечо:
— Молчи, ничего не говори. Твой адвокат знает, что делает.
Элисон следила за нами широко открытыми от возбуждения глазами.
— Ну так как, мистер Герзон?…
Он уже достал свой мобильный телефон. Скорчив недовольную гримасу, адвокат вышел из комнаты.
— Теперь сделка сорвется! — воскликнул Джей, не сдерживая злости. — Что ты наделал!..
— Но может быть… — нерешительно произнесла Элисон.
Джей смотрел на меня так, словно не мог поверить собственным глазам.
— Ты что, — прошипел он, — не понимаешь, что теперь чертова сделка сорвется?
— Я так не думаю.
Некоторое время мы сидели молча и ждали; только Баррет засовывал в рот куски моего шоколадного кекса.
— Он возвращается!
Вошел Герзон, складывая на ходу телефонный аппарат.
— Сто пятьдесят, — объявил он, садясь на место. — Это все, что я мог сделать.
— Триста.
— Двести.
— Двести семьдесят пять, — сказал я. — Банковский чек нам не нужен.
— Двести двадцать пять.
— Двести семьдесят.
— Да бросьте, Уайет, это…
— Двести семьдесят, — повторил я.
— Двести пятьдесят, черт бы вас побрал!
Я не ответил.
— Я сказал — двести пятьдесят тысяч!
Я повернулся к Джею:
— Кстати, тебе известно, что в последнее время плодородная земля на океанском побережье Лонг-Айленда приносит до шестисот процентов прибыли?
— Нет.
— Если ты подождешь еще лет пять, ты сумеешь выручить за свою землю как минимум вдвое больше.
— Но я не…
— Двести пятьдесят! — выкрикнул Герзон.
Я наклонился к нему и сказал с расстановкой:
— Двести. Семьдесят. Тысяч.
— Двести шестьдесят — мое последнее слово.
— Двести шестьдесят пять — и по рукам, — ответил я.
— По рукам.
— О'кей, — сказал я. — Можете пожать мне руку.
— Да пошел ты!.. — огрызнулся Герзон.
— Я знаю, как вы ко мне относитесь, но давайте все-таки обменяемся рукопожатием.
Нехотя Герзон протянул руку, и я повернулся к Джею:
— Теперь ты получишь за свою землю лишние двести шестьдесят пять тысяч наличными.
Джей никак не мог опомниться и только кивнул в ответ.
— Вот это да! — выдохнула Элисон. — Это было… это было… — И она посмотрела на меня. Мне показалось, Элисон хочет сказать — «сексуально», но она промолчала.
— Вероятно, вы не откажетесь получить наличные немедленно, — сказал Герзон, ставя на стол свой второй кейс.
— Наличные? — переспросил Джей. — Банкнотами?
— Да.
— Думаю, не откажемся… А почему?…
— Так мне было сказано. — Герзон открыл кейс, но держал его так, чтобы мы не видели его содержимого, и я подумал, что, наверное, мог бы потребовать и больше. Герзон тем временем отсчитывал пачки банкнот в банковской упаковке по десять тысяч в каждой.
— Вам придется написать расписку.
— Отмываете кокаиновые деньги, Герзон? — спросил я.
— Пошел в задницу!.. — снова сказал он. — Деньги чистые.
Джей переглянулся с Элисон.
— У тебя найдется мешок или что-то в этом роде?
— Конечно, найдется. — Она отошла к стойке бара.
— Вот, — сказал Герзон. — Можете пересчитать.
— Обязательно, — ответил я и пересчитал пачки. Все было верно. Тем временем Элисон вернулась с большой картонной коробкой из-под сельтерской, и я положил деньги туда.
— Ну что, теперь можно подписать? — спросил Джей.
Я быстро исправил экземпляры контрактов.
— Да.
Потом началась бумажная работа. У нас оставалось всего четыре минуты.
