Анатолий Безуглов - Змееловы
— Гешенька, наконец-то! Антон Романович ответил!
Геннадий вопросительно посмотрел на нее.
Она надорвала конверт и поспешно развернула листок, исписанный мелким аккуратным почерком.
— «Уважаемая Вера! Не буду писать о том, что письмо Ваше меня порадовало. Как Вашего педагога и просто как человека. Это не шаблонная фраза, которую я отписываю всем своим бывшим ученикам, хотя пишут мне многие. Ваше решение поступить в нашу заочную аспирантуру одобряю. Предлагаемая Вами тема реферата, по-моему, выбрана более чем удачно…» — Вера передохнула, счастливо взглянув на мужа.
Геннадий курил, прищурив в улыбке глаза. Волнение и радость жены передались ему…
— «Вы обратились к проблеме, которая носится в воздухе, — читала она дальше. — Говорят, спорят и пишут об этом очень много. Не бойтесь вихря страстей, бушующего вокруг нее. Материал, который у Вас в руках, дает Вам все основания ее разрабатывать. Советую не тянуть с рефератом. Я посылаю Вам приблизительный список литературы. Просмотрите эти книги. Больше внимания противникам, их надо знать. Иностранным языком начинайте заниматься сразу. Приемные экзамены осенью. Но помните, что время бежит, увы, быстрее, чем мы думаем, и уж во всяком случае быстрей, чем это высчитали астрономы. Писать мне не стесняйтесь. У Вас, наверное, есть семья. Передавайте мои поклоны близким. Желаю Вам успеха. Профессор Успенский».
Вера закончила читать и поспешно сунула листок в конверт, почувствовав вдруг неловкость перед Геннадием за свою радость и за те слова, которые были сказаны о ней в письме.
И муж выручил ее. Выручил своей бесхитростностью, своим умением точно понять настроение жены, своей способностью принимать все так, как есть.
— Хорошее письмо, — сказал он, — радостное.
У Веры отлегло.
— Какой это человек, Гешенька! В двадцать восемь лет стал доктором наук. Писала ему, а сама боялась: вдруг не ответит или напишет, что я дура, и больше ничего. Он это может. Знаешь, как однажды Успенский выступил на защите кандидатской диссертации? Вышел на кафедру и сказал всего одну фразу: «В связи с тем, что диссертация не представляет никакой научной ценности, я считаю, что отведенное для ее защиты время целесообразнее провести с максимальной для всех пользой: рядом в кинотеатре идет великолепный фильм с Фернанделем и Тото». Старикан страшно любит кино.
— Ну, а этот, кто защищал?
— Конечно, провалился. Все продолжалось, как надо: выступали, голосовали.
Геннадий улыбнулся:
— Смелый человек. Так и должно, наверное, быть.
— Вот и я не сказала тебе, что написала ему, — как бы оправдываясь, произнесла Вера; Геннадий помолчал. — Экзамены, значит, скоро. А как же я поеду? С ребенком? Придется еще годик подождать. Лучше подготовлюсь…
— Мать возьмешь с собой.
— Куда, Гешенька, в аспирантское общежитие?
— У Георгия остановитесь. Полковник как-никак. Квартира у него просторная. Потеснятся с супругой на месяц-другой.
— Так же нельзя, Гена, люди они немолодые. А тут нагрянут две женщины, да еще с грудным младенцем.
— Георгий не откажет. Брат все-таки. А потом, на лето они на дачу уезжают.
— Нет, Гешенька, погодить придется.
— В наши годы, Вера, годить уже нельзя. Нынче не соберешься, а там другое, третье. Причину всегда найти можно. Человек такое письмо прислал. Доверяет…
— И это верно. Заварила я кашу, как теперь расхлебывать, ума не приложу.
— Не дело говоришь. — Геннадий затушил папиросу. — Обедать будем?
Вера захлопотала над плитой.
27
Когда Христофор Горохов вошел в кабинет, Вера Петровна почувствовала, что его сковывает напряжение, которое он не в силах преодолеть.
Горохов был небрит, неряшливо причесан, и это еще больше выдавало его внутреннюю скованность.
— Вас все называют Колумбом. Причем упорно.
Фармацевт пожал плечами:
— Это так, шутя. Вообще-то прямая ассоциация из-за моего имени.
— Понятно. Я уж вас буду называть настоящим именем. Знаю, что вы заняты очень, но мне нужно кое-что у вас узнать, Христофор.
— Мне ничего не известно, — произнес мрачно Горохов. — Совершенно никаких сведений, которые открыли бы что-нибудь новое для вас, я не имею.
— Сколько людей, столько взглядов и мнений на одно и то же событие.
— У меня нет мнения, потому что вся эта история мне самому не ясна. Да и нет времени копаться. У меня экзамены осенью…
— Знаю.
— Вот видите.
— Я знаю, что вы очень хорошо работаете в экспедиции. Но вы ведь, помимо этого, еще сдаете лекарственные травы для фармацевтической промышленности?
— В этом есть что-нибудь нечестное? — угрюмо посмотрел фармацевт на следователя.
— Наоборот. Вы зря думаете, что я сейчас начну вас на чем-то ловить.
— Я не думаю. Но травы я больше не собираю.
— Почему?
— Новый бригадир запретил, Клинычев, — усмехнулся Горохов. — Главное, говорит, больше змей ловить.
— У вас большая семья?
Горохов кивнул.
— Мать, сестры, братья на руках?
— Я живу с женой и со своими детьми. Только.
— И стоит вам, совсем еще молодому человеку, так нагружать себя работой?
— Значит, стоит, — буркнул Горохов.
— Сколько у вас детей?
— Пятеро.
— Сколько, сколько?!
— Пятеро.
Вера Петровна молча уставилась на него. Она не знала, как себя вести: улыбаться — как бы не к месту, сочувствовать — тоже неудобно.
— Не может быть! — протянула она удивленно.
— Может, как видите.
— Так сколько же вам лет?
— Двадцать пять.
— А детям?
— Двоим по два с половиной, а трое еще грудные, им по шесть месяцев.
— Понятно. Двойняшки и тройняшки. (Горохов кивнул.) Как же ваша жена управляется с ними?
— Горздрав няню выделил.
— Да, конечно, случай, можно сказать, выдающийся. Наверное, квартиру?..
— Да, и квартиру дали четырехкомнатную.
— Ясно, ясно. Пятеро душ — не шутка. А с другой стороны, что-то есть в этом значительное…
— Сто двадцать пеленок в день. А если запоносят, то все двести.
— Жена ваша работает?
— Разумеется, нет.
— Да, как я об этом не подумала. Вам тяжело?
— Как вам сказать… — произнес Христофор и впервые улыбнулся. — Действительно, есть в этом что-то значительное, как вы сказали.
— А почему вы выбрали фармацевтический факультет? С детства увлекались?
— Нет. Просто так получилось. Раз уж пошел по этой дорожке. Ведь сначала медучилище закончил. Работал фельдшером.
— Скажите, Христофор, когда в тот вечер Гриднева упала в обморок, вы, кажется, были рядом, в операционной?
— Да.
— Вы, как человек, имевший дело с больными, ничего подозрительного не заметили?
Горохов стал отвечать на вопросы осторожно.
— Нет, не заметил.
— Это был настоящий обморок?
— Да, настоящий. Пульс ослабел. Отлив крови от конечностей, потливость, слабость…
— Значит, все было естественно?
— Все было естественно.
— Кто прибежал на крик Гридневой в лабораторию?
— В самой лаборатории уже находился Пузырев, потом прибежала Зина, а потом Чижак и Клинычев. Они прибежали одновременно.
— Значит, в комнате побывали все члены экспедиции, которые в тот момент находились в лагере?
— Да.
— Когда вы прибежали из операционной на крик Гридневой, сейф был открыт?
— Не помню.
— Потом, когда вы прибирались, сейф был открыт или закрыт?
— Не помню. Я на это не обратил внимания.
— А если бы он был открыт, вы бы обратили внимание?
— Наверное, обратил бы.
— Значит, он был закрыт?
— Не помню.
— Хорошо. Вы, змееловы, в экспедиции на хозрасчете: сколько добудете змей, столько и получите. Верно?
— Верно.
— Когда вы получали деньги в последний раз за отловленных змей?
— Мы, собственно, еще за них не получали денег. Это будет сделано по окончании экспедиции.
— А на что вы сейчас живете?
— Когда ехали, взяли с собой деньги из дома на весь сезон. Здесь скинулись на еду, мыло — в общем, хозяйственные нужды. Живем общим котлом.
— А личные расходы?
— Анна Ивановна выхлопотала для нас аванс, небольшой, правда. Скоро должен прийти. Переводом.
— Значит, ни у кого из ребят денег нет?
— Не знаю. У меня — нет.
— У Клинычева?
— Не знаю.
— У Чижака?
— Не знаю.
— У Пузырева?
— Не знаю.
— У Азарова?
— Нет.
— Вам это точно известно?
— Да.
— Откуда?
— Недавно я попросил у него взаймы пятьдесят рублей. Домой надо было послать. Он сказал, что ему тоже надо посылать старикам. Он одолжил у Кравченко сто рублей. Пятьдесят дал мне, а остальные, наверное, послал своим родителям.
