Игорь Христофоров - Воровские гонки
Он делает еще шаг и от ужаса вскидывается. Вскидывается на самой громкой тональности мелодии. Перед глазами качается красивое лицо Босса, всплывшее на его пути во сне. Оно спокойно и уверенно. Топор знает цену этому спокойствию. Он еще не видел людей хитрее и злее Босса. Даже в зоне.
- Два арбуза! - выкрикнув, выгнулся на койке Жора Прокудин. - Два... Два... Два... Два... Два-а-а...
И затих, уплыв в сон.
В его голове, на тумбочке, - грязный халат сборщика дани на колхозном рынке. От него даже за три метра несет запахом гнилых овощей. Такое впечатление, что сборщик дани еще и подрабатывает уборщиком, причем вместо тряпки использует свой халат.
Поверх него белеет книжечка с квитанциями. В свете луны, нагло льющемся в комнату, она выглядит куском мыла. Наверное, потому, что Топору очень хочется смыть с лица и шеи липкий, как силикатный клей, пот.
- Два-а... Два-а... Два-а...
- Хум-м... Хум-м... Хум-м, - прожевала в ответ Жоре Прокудину Жанетка.
Ее голенькая ножка с жалкими тоненькими пальчиками виднеется из-под простыни. Если бы не Жора, Топор бы ее поцеловал. Но даже спящим Прокудин кажется ему подглядывающим. Есть что-то общее у Босса и Жоры. Такого никогда не будет у Топора. Пропало вместе с ровным носом.
Соскользнув с мокрой простыни, он босиком прошлепал на улицу, сел
на кирпичные ступеньки и долго смотрел на лужу. Так долго, что в
конце концов показалось, будто она похожа на лицо, а у лица разрез
губ как у Босса.
- Четыре дня... Четыре дня, - со стоном вслух напомнил он себе о том, что его ожидает в Приморске.
Если б не Жора с его мертвым сыщиком, он вразвалочку выписывал бы сейчас по улице в Нью-Йорке и пил пиво из банки. Нью-Йорк чудился ему городом, где баночное пиво растет на деревьях, а все жители поголовно миллионеры. Там он бы организовал турнир по метанию мячиков и сорвал бы куш не в тысячу долларов, а в миллион.
Четыре дня... Даже горячая Жанетка в Приморске перестала отзываться на его ласки. Может, обиделась, что он не защитил ее перед Жорой Прокудиным, когда тот внаглую отобрал остатки денег. А почему он должен был защищать, если сам не понял, зачем она грохнула столько миллионов на прозрачный мешок с веревочными бретельками.
Легкое облачко мазнуло по луне, закрыло ее. Двор стал синее и угрюмее. Топор повернул голову влево, посмотрел на дверь хозяйского сарая, в котором он вчера заметил бухту веревки и вдруг понял, что жизнь можно продлить на целых четыре дня.
Обувшись и натянув на грудь спортивную майку, он перочинным ножом отодрал петлю замка, загрузил на плечо канат, оказавшийся потяжелее автомобильной шины, и поплелся со двора. Собака, перевидавшая за последние три сезона не меньше тысячи человек во дворе и уже не воспринимавшая людей как вообще чужих, взбрехнула во сне от шагов Топора и снова уснула.
А он минут через сорок, старательно минуя редких ночных бродяг, притопал на улицу Привольную к дому номер семнадцать, по лестнице забрался на крышу, полюбовался луной, ставшей еще ближе и крупнее, размотал бухту и один ее конец старательно привязал к стальной ступеньке лестницы, ведущей с последнего этажа на крышу.
- Девять... Восемь... Семь, - нашел он взглядом нужный балкон.
Его пустоте могли позавидовать другие балконы дома. Везде что-то стояло, лежало, висело, а на этом даже не было деревянного настила. Как родили его строители, так и висел он во влажном ночном воздухе Приморска.
Топор с детства боялся высоты. Так боялся, что даже себя презирал, когда выбирал поезд вместо самолета если нужно было куда-то добраться по стране. Но сейчас высота плохо ощущалась. Приморск не был столь тщательно иллюминирован как Москва. Внизу лежала сплошная чернота. И уже в десяти метрах от глаз тоже была чернота. Он исчезала на время лишь в те минуты, когда облака открывали луну. Да только облака, словно заметив наверху Топора, стали открывать ее все реже и реже. Он спускался вроде бы не с крыши многоэтажного дома, а с газетного киоска.
Потерев ладони о пыльный битум крыши, Топор убедился, что они не
скользят, и только после этого спустился по канату на балкон
седьмого этажа.
Город молчал, наблюдая за ночным скалолазом. Город не мешал Топору.
Перочинным ножом он отодрал штапики с самого большого стекла, выставил его на балкон. Отдохнул с полминуты и сделал то же самое со вторым стеклом. Правда, оно плохо вынималось, и он в отчаянии уже подумывал его разбить, но стекло, словно почувствовав, что пришла пора его смерти, сдалось, как-то так напряглось, сжалось и все-таки выскользнуло из рамы.
В комнате Топор сразу бросился к стоящим в углу двум огромным сумкам. В таких клетчатых уродцах челноки всех мастей обычно возят товар по бескрайним просторам СНГ.
Свет фонарика скользнул по истертым бокам сумки, нашел замок-молнию, и он с неожиданной легкостью поддался Топору.
Сердце молотило помпой, откачивающей воду из бассейна. Глаза горели вулканическим огнем. Все существо Топора ждало денег. Ждало толстых сухих пачек с хрустящими купюрами. Он вообще не понимал, почему Жора Прокудин ждет этого банкира. Проще простого: деньги там же, где их хозяин. Почему Жора не додумался до этого? Нет, все-таки у него нет мозгов Босса. Босс бы точно послал Топора выпотрошить квартиру банкира.
Дрожащими пальцами он пошарил в сумке, но ничего твердого сверху не отыскал. Это не понравилось Топору. Пинком он свалил сумку набок и стал выгребать ее содержимое на пол.
Целлофан хрустел и переливался всеми цветами радуги. Под целлофаном в десятках пакетов скрывались женские комбинации, трусики, лифчики, майки, кофточки, колготки.
- Ур-род! - ругнулся на хозяина квартиры Топор. - Зачем ему это дерьмо?! Он же банкир!
Последним из сумки с самого дня выпал черный полиэтиленовый пакет. Он был размером с силикатный кирпич. Пачка денег чем-то похожа на кирпич. Наверное, не только формой, но и тем, что может неплохо ударить по мозгам.
- Деньги! - обрадовался Топор. - Денежки! Миленькие мои! - взасос поцеловал он теплый брикет.
Он разгрыз угол, сжал жесткий вонючий полиэтилен зубами и рванул
от себя пакет. На пол белым новогодним конфетти сыпанули таблетки.
- У-у, - не разжимая зубов, самому себе сказал Топор и ничего не
понял.
Пришлось выплюнуть невкусный полиэтилен.
- Ур-род! - опять отругал он банкира. - Инвалид он, что ли? Зачем ему столько таблеток?
Сев на корточки, он поднял одну из них с пола, понюхал, но ничего не ощутил. Таблетка пахла известью. В детстве, когда мама Топора белила стены в комнате, так пахло во всем доме.
Он куснул ее и тут же ослеп от яркого света.
- На пол! - рявкнул свет, плитой навалился на плечи и затылок Топора, припечатал его щекой на колючие таблетки и стал бесцеремонно закручивать руки за спину.
- Тьфу-у... У-у... Пу-усти, - вбок прохрипел, еле отплевавшись, Топор. - Ты это... того...
- Ну что? - спросил свет.
- Оружия нет. Если не считать перочинный нож, - ответил ему тот же свет, но уже другим, более грубым голосом.
На запястьях щелкнули наручники. Этот мерзкий звук Топор знал наизусть. Он разок, на всякий случай, дернулся, но разве можно спастись от света, если он навалился на тебя со всей силой.
- Переверните его, - потребовал свет.
Топора рванули вверх и развернули лицом к загорелому капитану милиции. У него были красные, будто сигнальные лампочки, глаза, и ощущение, что Топора свалил все-таки свет, а не этот капитан, стало еще сильнее. Глаза были слишком усталыми. Им не хватало силы.
- Фамилия, имя, отчество, место жительства? - безразличным голосом произнес капитан.
- Ты это... того, - ответил Топор.
За спиной капитана дыбились четверо омоновцев в засаленных бронежилетах. Еще двое стояли у окна, изучая его плотницкую работу.
Из-за серой стены омоновских грудей выполз седой мужичок в дурацкой полосатой пижаме а-ля пятидесятые годы, привстал на цыпочки и шепотом проскороговорил на ухо капитану:
- Ворюга! Точно - ворюга! Я сплю плохо. Вышел на балкон покурить. Я, знаете, "Приму" люблю. Сейчас, конечно, "Прима" не та. Обман один, а не "Прима". Но у меня еще есть запас со времен Горбачева. Не желаете?
- Что?-обернулся капитан.
- Я, говорю, канат заметил. И вроде как шебуршится кто надо мной. А я точно знаю, что сосед сверху в отъезде. Он вообще-то парень нехороший, не наш, не местный. С жильцами не здоровается, по ночам шумит, девок водит. Знаете, когда у тебя над головой стучат и стонут, мало приятного...
- Кто стонет? - не понял капитан.
- Ну, я же говорил, он девок водит...
- Так какая у тебя фамилия? - забыв о дедушке-стукаче обратился он к Топору.
Квадратный омоновец, собиравший с пола таблетки, оттер дедка от капитана и прохрипел командиру на ухо:
- Экстези. Наркота.
- Неужели это хаза курьера? - напрягся капитан.
- Похоже. А кривоносый, наверно, обычный наркоша. Знал, что здесь распространитель живет. А у самого, видно, ломка... Да вы на его губы посмотрите, товарищ капитан! Все в порошке. Он таблетки лопал...
