Дик Фрэнсис - Серый кардинал
— Но я и так не буду этого делать, — запротестовал я.
— Легко так говорить, пока ты молодой. Но со временем ты обнаружишь, что жизнь полна соблазнов.
— Обещаю, — согласился я.
— Этого мало, — покачал он головой. — Я хочу, чтобы мы оба написали. Я хочу, чтобы потом ты мог посмотреть и вспомнить, что ты обещал. Конечно, это ни в коей мере не законный документ и речь не идет о претензиях.
Это только подтверждение намерения. — Он помолчал, щелкнул шариковой ручкой, немного подумал и написал быстро и просто, на одном листе бумаги. Потом подписал и подвинул свое обещание мне.
Я прочел: «Я никогда не стану причиной скандала и не совершу постыдный или нарушающий закон поступок».
«Вау», — подумал я. Мне бы не хотелось воспринимать эту историю, скажем, слишком серьезно.
— Довольно исчерпывающее обещание, не находишь?
— Иначе не стоило и затевать. Но ты можешь написать и собственный вариант. Напиши то, что считаешь нужным.
Я не видел смысла в том, чтобы обрекать себя на бесповоротную святость.
Поэтому написал так: «Я не сделаю ничего, что могло бы осложнить политическую карьеру моего отца или бросить на его имя тень. Я сделаю все, что смогу, чтобы уберечь его от всякого рода нападений».
С легким сердцем подписав страницу, я протянул ее отцу.
— Так годится?
— Вполне. — Он прочел и улыбнулся. Потом он сложил оба листа вместе, взял свадебную фотографию и положил лицом вниз на стекло рамки. Обе подписанные страницы пакта он поместил на фотографию в тыльной части рамки и застегнул ее на кнопки.
— Вот так, — проговорил отец, поворачивая рамку лицом к нам. Каждый раз, когда ты будешь смотреть на мать и на меня, ты вспомнишь обещание, которое лежит за фотографией. Ничего нет проще.
Он поставил снимок на стол и без лишних слов протянул мне паспорт и свидетельство о рождении.
— Держи их в безопасном месте.
— Хорошо.
— Ладно. Тогда займемся выборами.
Мы задержались еще на минуту, чтобы положить в конверт мои документы и отдать их управляющему отелем, чтобы тот держал их в сейфе. Потом отправились в новую штаб-квартиру, чтобы забрать Мервина, листовки, Фейт и Лаванду и начать утренний круг хождения от двери к двери в трех районах Хупуэстерна, где, как сказали две ведьмы-активистки, живут рабочие электролампового завода. Мервин очень гордился, что нашел замену мегафона. Принтер его друга продолжал выпускать потоки «ДЖУЛИАРДОВ». И Мервин хоть раз в жизни казался довольным всем миром. Но его день засиял еще ярче, когда появилась Оринда, объявив, что она готова приступить к работе. С Фейт и Лавандой, холодными, и Мервином, разгоряченным, мы вшестером втиснулись в «рейнджровер», оставив в штаб-квартире Кристэл (постоянно озабоченную) и Мардж (вытирать пыль и подметать).
Через восемь дней все будет кончено, размышлял я. Интересно, что я тогда стану делать? Оставалось три или четыре недели до начала занятий в Эксетере. Я мысленно пожал плечами. Мне будет восемнадцать. У меня есть велосипед... можно поехать во Францию...
Я механически вел машину, останавливаясь там, где командовал Мервин.
Оринда надела скромные брюки и жакет оранжево-алого цвета. Как обычно, золотые цепочки. Нежный, безукоризненный макияж. Младенцы получили свои поцелуи. Отец подходил к группкам гуляющих с детьми мужей, свободных от смены рабочих, и узнавал о структуре ламповой нити. Я болтал с пьющими утренний кофе старыми леди, которые не успокаивались, пока отец не пожимают им всем руку. (Любезные улыбки. Оживленные голоса.) Оринда встречала старых друзей. Мервин подготавливал улицы к нашему появлению, устраивая музыкальные увертюры, вроде торговца, продающего с фургона рыбу и чипсы. Фейт и Лаванда не оставили ни одной двери без своего звонка.
Когда мы, закончив обход, уезжали по улице последнего района, то увидели на окнах всего одного или двух «ТИТМЕССОВ», ни одного «УИСТЛА», не говоря уже о «БЕТЬЮНАХ». Но во многих окнах теперь заявляли о приверженности «ДЖУЛИАРДУ». Что в таком случае можно испытывать, кроме надежды.
Мервин и отец решили проехать еще по одной длинной улице. На этот раз с отличающимися друг от друга и более процветающими домами. В тот день я так наелся хождением от двери к двери, что этого мне хватит на несколько жизней. Но у других вроде бы был неутолимый аппетит. Глаза отца по-прежнему сияли энтузиазмом. Люди, не соглашавшиеся с его политическими взглядами, не только не обескураживали его, а еще больше возбуждали. Мне казалось, что он никогда не уставал обращать в свою веру язычников.
Особенно не надеясь, я спросил Фейт и Лаванду, не полагают ли они, что уже сделано достаточно? И как насчет ленча? «Нет, нет, — лихорадочно запротестовали ведьмы, — каждый голос на счету».
Только Оринда выглядела озабоченной и погруженной в себя. Ее обычное положительное и экстравагантное "я" куда-то исчезло. И под конец, когда мы вдвоем, стоя на тротуаре возле «рейнджровера», ждали, пока остальные закончат оживлять стариков в доме для престарелых, я спросил, что случилось.
— Ничего, — ответила она, и я не стал давить на нее.
— Видите там белый «БМВ» на обочине дороги? — сама заговорила она минуту или две спустя.
— Да. — Я нахмурился. — Я видел его и раньше в одном из районов с муниципальными домами.
— Он преследует нас.
— Кто преследует нас? Ушер Рудд?
— Ох, нет! — Она нашла мое предположение невероятным, что в свою очередь удивило меня. — Нет, не Ушер Рудд. Алдерни Уайверн.
— С чего бы вдруг он стал преследовать нас? — Теперь недоумевал я, и в моем вопросе слышалось 1 изумление.
— Он все еще в ярости, что я поддерживаю вашего отца, — мрачно бросила Оринда.
— Да... Я заметил. Но почему?
— Вы слишком молоды, чтобы понять.
— Я могу попытаться.
— Деннис обычно делал все, что говорил Алдерни. Я имею в виду, что продвижение Денниса фактически обеспечивал Алдерни. Алдерни всегда говорил ему, что надо сказать. Он очень умный в политическом смысле.
— Почему же он не добиваются места в парламенте для себя?
— Он утверждает, что не хочет. — Оринда помолчала. — Откровенно говоря, его трудно понять. Но я знаю, он надеялся, что я буду избрана и займу вместо Денниса как его вдова. И он обрабатывал людей, вроде жуткого Леонарда Китченса с его подрагивающими усами, чтобы добиться моего избрания. И потом, вопреки ожиданиям, центр партии в Вестминстере решил, что им в парламенте нужен Джордж Джулиард. Он приехал и своим блеском ослепил избирателей, которые фактически всегда прислушиваются к мнению Полли. А она стоит за вашего отца, как тонна кирпичей... Кстати, Алдерни нечего делать при вашем отце. Я иногда думаю, что он мечтает о такой власти, чтобы стоять за сценой и дергать за веревочки марионеток.
В тот момент это мнение мне показалось довольно сомнительным. (Мне еще многому предстояло учиться.) — И вот с тех пор, как я перешла на сторону вашего отца, — продолжала Оринда, — я уже не так прислушиваюсь к Алдерни. А раньше я привыкла делать все, что он предлагал. Мы всегда так делали. Деннис и я. Алдерни говорил нам: на политической сцене произойдет то-то и то-то. И почти всегда он оказывался прав. А сейчас я много времени провожу с вами и с вашим отцом...
Вам покажется смешным, но я почти уверена, что он ревнует!
Мне это не показалось смешным. Я видел, какое сильное впечатление производил отец на каждую женщину в Хупуэстерне. Начиная от злоязычной Лаванды и кончая сотнями других. Меня бы не удивило, если бы ревность, будто хвост кометы, летела за ним по всему избирательному округу. Правда, ему были нужны мужские голоса так же, как и женские. И я наблюдал, как он держался на тактичном расстоянии от жен.
Алдерни Уайверн вышел из машины, стоявшей у обочины, и в агрессивной позе стоял на тротуаре, уперев руки в боки и глядя на Оринду.
— Пожалуй, я подойду к нему и поговорю, — решила она.
— Лучше не надо, — инстинктивно посоветовал я.
— Я знаю его много лет. — Оринда улыбнулась, услышав тревогу в моем голосе.
Я еще не сталкивался с тяжелой мужской зрелой разновидностью ревности, только с бессильной яростью взросления. Но я интуитивно почувствовал, какая огромная и опасная перемена произошла с А. Л. Уайверном.
При каждом случае, когда я видел его, он всегда по собственному желанию стремился стушеваться. Он запомнился мне спокойной замкнутой манерой поведения, словно он хотел оставаться незамеченным. Теперь все это исчезло.
Плотная фигура вроде бы отяжелела, плечи ссутулились. Лицо исказилось от злости, что было видно даже с такого расстояния. Он выглядел как потерявший самообладание бунтовщик или воинственный забастовщик.
— Не ходите, — попросил я Оринду.
— Не говорите глупости.
Она доверчиво пошла к нему в своем отважном оранжево-алом костюме.
До меня донесся его голос, низкий, с рыкающими нотками. Она ответила беззаботно и чуть поддразнивая. Потом положила ему на предплечье руку, нежно поглаживая. Он сильно ударил ее в лицо.
