Даниил Корецкий - Настоящее имя
- Ладно, - сказал Зимуха. - Хорошо. Сколько положишь?
- Сколько положу, все твои будут, - сказал парень. - Идем.
Они прошли два квартала, потом ещё два, причем Зимуха успел разглядеть у него пакете примерно треть батона вареной колбасы и половинку ржаного хлеба с треснувшей корочкой, и банку с консервированной капустой, и... точно, это была бутылка, ноль-семь, зелено-белая этакетка с темным золотом. "Московская". Зимухин желудок под курткой издал протяжный вопль - парень услышал, наверное, покосился на Зимуху.
- Жрать хочешь, что ли? - спросил.
Зимуха не стал мяться и сказал прямо:
- Ага.
Они подошли к переулку, заставленному кривыми строительными заборами с козырьками и табличками "Реставрацию проводит СУ такое-то", в дальнем конце которого еле-еле проглядывал стеклянный краешек универмага "Московский".
- Здесь, - сказал парень, легко отодвигая одну штакетину. Видно было, он не первый раз сюда ходит. - Полезай.
Зимуха первый пролез в щель, парень последовал за ним. Здесь стоят дома старого московского предместья, неведомо кем и когда выстроенные; реставрационные работы велись не первый год, но как-то не слишком бойко, а после Нового Года строители сложили свои пожитки, погрузили бытовки на тягачи и вообще отсюда смылись. Здание, у которого оказались Зимуха со своим провожатым, было обскублено до кирпичей и дранки, вместо крыши вверху торчали крест-накрест потемневшие от снега доски, внизу валялись кучи строительного мусора. А в глубине, за обломками лестничных маршей, высился похожий на ракету цементный бункер.
- Видишь? - спросил парень.
- Вижу, - сказал Зимуха. - Но оттуда, наверное, весь цемент вывезли.
- Не боись. На нашу долю тоже осталось кое-чего... - парень оглянулся на дом. - Водку пьешь? Колбасу ешь?
Зимуха от неожиданности отвесил мокрую нижнюю губу.
- Ну это... Конечно.
- Молоток, - похвалил его парень. - Как зовут?
- Зимуха.
- А что, человеческого имени у тебя нет?
- Есть, почему же... - Зимухе стало вдруг стыдно. - Георгием меня зовут. Жора то есть.
- Другое дело. А меня зовут Василий. То есть Вася.
Руки ему, правда Вася не подал. В одной он держал пакет, а другую прятал в кармане куртки.
- Холодно, - сказал он, поежившись. - Пошли, Жора, примем по сто пятьдесят сначала. И пожрешь... Чтобы ветром не унесло.
Это была в высшей степени здравая мысль. Они вошли внутрь дома, здесь были только мусор и голые перегородки, да в одной из комнат по углам насыпаны невысокие холмики из засохшего раствора, притоптанные сверху, там остались ровные следы от лески и вмятины от пальцев. Зимуха вдруг вспомнил, как это называется у строителей: "маяки".
Вася остановился в одной из угловых комнат, здесь лежали крашеные полусгнившие доски. Он достал из пакета газету, расстелил её на досках, поставил банку с салатом, разложил колбасу и хлеб. Потом появилась бутылка. "Московская", сорок "оборотов", языкастые орлиные головы на акцизной марке грозно таращатся в стороны. Настоящей водки Зимуха не пробовал очень давно, полгода, а может и год. Если человеческое милосердие иногда снисходит до того, чтобы накормить бомжа свежей горячей едой, то предложить тому же бомжу качественной водки оно не считает нужным. Пили на Казанском чаще всего самопальную брагу (варенье крали на дачах или в городских подвалах), иногда желтоватый технический спирт, от которого во рту начиналась судорога, и через это дело многие поумирали.
Пока Зимуха смотрел и радовался, Вася успел нарезать колбасу и хлеб, и теперь ковырял снизу перочинным ножиком крышку банки с салатом.
- Погоди, - сказал Зимуха. - Это надо не так.
Он взял у Васи банку, установил её хорошенько на доску и, выбрав нужную точку на крышке, надавил сверху своим острым локтем. Здесь нужна только ювелирная точность, никакой силы. Крышка бесшумно вогнулась, края её сорвались с банки и задрались вверх.
- Молоток, - похвалил снова Вася.
Он уже держал в руке распечатанную бутылку "Московской". Заводчики налили от души, под самое горлышко, на поверхности плавали два крошечных пузырька, слитые воедино, как орлы на акцизной марке.
- Значит, Жора, за знакомство, - сказал Вася. Он сделал длинный глоток, на горле запрыгал кадык, жидкость закипела в бутылке.
Потом бутылка перешла к Зимухе, Зимуха тоже отпил, у водки был вкус сырого зерна и жаркого сухого огня, у него даже дух захватило, как это все-таки здорово - настоящая водка. Он поставил бутылку на доску, натолкал в рот хлеба, колбасы и салата, вспомнил широкомордого работника "Гороховской кормилки", и ещё хлеба сверху натолкал. А тут Вася ткнул его в бок, показывает открытую пачку "Явы":
- Будешь?
Почти полная пачка, и фильтры на концах белоснежные, а не коричневые и не черные, как у окурков, которые Зимуха обычно подбирает на тротуаре.
Счастье, оно ведь такое маленькое бывает, скукоженное, и все равно счастье. Наверное, это и был звездный час Зимухи, самый счастливый момент его бродяжьей жизни. В желудке водка, во рту хлеб-салат-колбаса еле помещаются, а перед ним стоит ещё водка, и ещё колбаса, а когда он прожует, то достанет сигарету из пачки, и там почти незаметно будет, что что-то убыло.
- Спасибо, - сказал Зимуха, глуповато улыбаясь. Он вдохнул полной грудью дым, а потом выдохнул. Перед глазами все поплыло, стал тепло и приятно. Он готов был расцеловать этого парня с угрюмым, по-крестьянски серьезным лицом.
Вася кивнул, глядя в окно - не за что, мол.
- А цемент, наверное, для ремонта? - с несмелой развязностью спросил Зимуха. - Плитка там, стяжка, да?
Вася взял бутылку, сунул ему в руки.
- Пей и жри, не болтай.
- А ты?
- Я потом.
Добрая душа! Зимуха не заставил себя уговаривать. Второй глоток, потом третий. В голове покатились, зазвенели колесики. Обожженный язык настойчиво требовал общения.
- А я ведь тоже когда-то работал на стройке. Вон ту самую громадину, универсам этот... "Московский", - Зимуха проглотил, почти не жуя, огромный кусок колбасы. - Это мы строили. Финский кафель в подсобках... Через мои руки его столько квадратных километров прошло... Белый, как снегурочка. Этот кафель днем с огнем тогда было... По четвертному за ящик, эх!.. Как я загудел тогда, ё-о-о... А? Что?
Под нос Зимухе ткнулось прозрачное горлышко - пей! Вася смотрел исподлобья, над бровями изогнулись морщинки. Сам не пьет, брезгует, наверное, после бомжа-то... Но хоть не говорит ничего, не обижает. Воспитанный. Зимуха глубоко запрокинул в себя бутылку, чувствуя, как теплым винтом стекает по пищеводу зелено-белая "Московская".
- Нет, Ва-ась... ты неправильно на все это смотришь, честно. Ты хороший чело... век. Не хмурься так, Вась. Я ведь универсам этот... "Московский", да? Я его строил! Хочешь, я тебе тоже плит... ку эту выложу на кухне от и до? До потолка! И в ванне, и в туалете, везде? ... А? Вась. У меня ведь руки... - Зимуха с преувеличенной осторожностью, тщательно целясь, поставил бутылку на доску, поднял грязные ладони с растопыренными пальцами, громко икнул. - Золотые! У меня четвертый раз... ряд, Вас-сь!
- Молоток, - сказал Вася довольно хмуро.
- Я такое могу!.. Хочешь плит... ку? - пьяно вопрошал Зимуха. - До потолка!
Вася молчал. Конечно, хочет. Кто ж в наше время не хочет плитку?
- Правильный ты человек, Вась. Серь... езный. Ты хочешь, чтоб... красиво. У тебя лицо такое хмурое. Не хмурь... ся, пожалста. Ты все правильно делаешь. У тебя курт... ка. Эти... джинсы, да? Квартира. Девуш... ка, да? Все серьезно. Все красиво...
Зимуха вдруг понял, что сейчас заплачет, нет, он уже плачет, сидя жопой на грязном земляном полу, поджав ноги. Он смотрит и видит себя как бы со стороны, как в кино: жалкий придурок, отброс, развалина. Почему он раньше себя не видел? Вот рядом стоит Вася, Василий, хороший правильный человек, как все нормальные люди, он тоже смотрит на него, на Зимуху, внимательно так. Хмурится. Видно, тоже думает, какой Зимуха отброс.
- Но я ведь не всег... да такой был. Вась. Я ещё могу... Как ты. У меня ведь тоже... Девушка. То есть... Жена. В Сыз-зрани жена, - Зимуха потянулся за бутылкуй, неловко опрокинулся на спину. Медленно встал, посмотрел кругом, вспомнил, почему он здесь оказался. Бутылка, ага. Зимуха схватил бутылку за горлышко, отпил.
- Так наверное, жена твоя в Сызрани дает кому кому попало, - долетел до него Васин голос. Вася уже не хмурился, даже улыбался немного, у него мелкие зубы, чуть черненые по краям никотином. - Она там трахается, а ты здесь бомжуешь, дурак.
Зимуха повесил губы, ответил тихо:
- Не.
Улыбка стала ещё шире.
- Точно тебе говорю.
- Не... правда, - Зимуха помотал головой, качнулся на нетвердых ногах. - Ты её не знаешь... Она такая... - Он попытался представить свою жену, которая в далекой Сызрани, запах домашней готовки, обои в синий колокольчик, воскресную уборку. А водка почему-то показалась Зимухе невкусной и гадкой. - Она совсем другая, Вась... Совсем. И ты знаешь что?..
Зимуха поставил бутылку на место. Он вдруг все понял. Понял, как надо жить дальше и что делать. До него дошло. Прямо просветление какое-то.
