Смерть на жемчужной ферме - Ад Бенноэр
Мне казалось, что я вижу этого человека, вижу, как он сидит в полном одиночестве на палубе около ящика с золотом, напряжённо прислушиваясь и с широко открытыми глазами, так как боится заснуть из-за кишащих кругом чудовищ и чего-то, еще более ужасного, что мерещится ему в воспаленном мозгу.
– Старк, – вдруг воскликнул, обратившись ко мне, Форбс, – я не думаю, что мы потеряем очень много времени, если чуть свернем с нашего курса, чтобы пойти за «Мэри Коллен». Можете отнести письмо на бак и показать его команде. Я вычислю наше место в полдень и затем мы поставим «Гермозу» на юго-восток.
– Есть, сэр, – ответил я и отправился с письмом на бак. Итак, мы пошли по следу «Мэри Коллен», как полицейская собака-ищейка. И, действительно, на баке была настоящая свора бешеных овчарок, летевших по кровавому следу, а на корме их вожак. Они все обезумели, почуяв запах золота где-то впереди. Странный это металл, превращающий человека в дикого зверя.
И этот металл быстро обнаружил настоящую натуру негодяев. Я услыхал их разговор, от которого у меня заледенела кровь в жилах. Они обсуждали возможность исправления «Мэри Коллен» и затем увода ее вместе с драгоценным грузом к какому-нибудь необитаемому острову, – совсем как это описывается в романах.
Меня испугал не их проект, а то, как держали они себя при обсуждении. Им, видимо, было решительно все равно, услышу я их или нет. Они абсолютно не считали нужным считаться с Форбсом и со мной.
В течение ряда дней мы неслись, не дотрагиваясь ни до одного шкота, не опуская ни одного паруса. Дряхлый, избитый ветрами корпус «Гермозы» дрожал и скрипел, пока она двигалась к югу под распущенными парусами, и несколько раз она едва не пошла ко дну под тяжестью заливавшей ее трюмы воды. Но мы выкачивали воду досуха, клали заплаты на ее несчастные искалеченные бока и снова гнали вперед.
Мало-помалу люди начали протестовать против работы у помп и дошли до такой наглости, что потребовали выбросить копру из трюмов за борт, чтобы облегчить этим ход шхуны.
Но хитрый и расчетливый шотландец твердо сказал: «Нет, синица в руках лучше журавля в небе», и убедительно подтвердил свое доказательства парой кольтов.
Таким образом, мы шли все дальше и дальше. От времени до времени нам попадались опять бело-сине-красные бутылки капитана Грента. Каждый раз он сообщал, что его несет к зюйд-зюйд-осту, и все время мы гнались по его следам сравнительно медленно, но настойчиво.
Я не в состоянии описать попеременно охватывавшие нас надежды и страхи и то напряженное состояние, в котором мы находились. Наши нервы обратились буквально в мочалку. Человек испуганно вскрикивал, если вы неожиданно дотрагивались до его плеча, и хватался за нож, если вы пробовали сделать ему выговор за что-нибудь. Люди на баке ссорились даже между собой и давно бы уже убили Форбса и меня, если бы их нт приводили каждый раз в радостное настроение письма Грента.
Наконец, мы поймали последнюю, какую нам пришлось увидеть, сине-бело-красную бутылку.
Измученный Грент писал, что больше выдержать не может. Без сна, без людей, только с акулами кругом и не зная, попадают ли кому-нибудь в руки его бутылки, он сходит с ума. От времени до времени, – писал он в этом последнем послании, – с ним бывают припадки, такие припадки, что у него изо рта выходит пена, но все-таки припадков болезни, от которой умерли остальные, он не чувствует.
После этого мы не имели больше о нем сведений. Проходили дни, затем недели, и мы все-таки шли по его следу, слепо и упрямо.
Форбс, наконец, несмотря на всю свою жадность, устал и начал подсчитывать, водя пальцем по карте, сколько лишних миль мы напрасно прошли к югу.
Это был несчастный момент, когда он приказал рулевому повернуть на другой курс, чтобы идти к Сан-Франциско. Рулевой категорически отказался выполнить команду. Форбс сначала остолбенел от изумления, затем, не понимая, какого сорта людей взял на судно, стремительно сбежал вниз и схватил оружие, – обычные свои неоспоримые аргументы. Я тоже должен был вооружиться револьвером, и мы с Форбсом вдвоем встретили взбунтовавшихся людей.
Они все сбежались на корму, вооруженные ножами и нагелями.
Сначала, видя, насколько неравны силы, Форбс попытался воздействовать на них словами. Но слова были бесполезны. Было ясно по виду этих людей, что они хотят нас убить. И с диким воем они бросились на нас.
Через две минуты из семи нападавших осталось только четверо, но зато наши револьверы были пусты. Мы схватили их за дула и бросились врукопашную. Мне казалось, что по крайней мере сорок ударов обрушилось на меня в течение небольшого числа секунд. Я чувствовал, что и сам раздаю удары с немалым успехом. Но было очевидно, что наше дело плохо. Мы с Форбсом прислонились спинами к поручням борта, сражаясь не на жизнь, а насмерть, без всяких шансов на успех, когда стоявший у руля вдруг закричал:
– Парус впереди!
Надо было видеть, как эти бандиты выронили свои ножи и бросились наверх по вантам.
Но я не могу их упрекать за это. Это был тот крик, услышать который они жаждали в течение долгого, измотавшего все их нервы, месяца.
Не менее сильное впечатление произвел этот крик и на меня с Форбсом. Но у нас хватило присутствия духа снова зарядить наши револьверы, прежде чем проявить какой-либо интерес к новой сцене.
– С какой стороны парус? – загремел после этого Форбс таким властным тоном, какой когда-либо от него можно было слышать.
– Впереди с правого борта, сэр, – ответил рулевой.
В тот же момент Форбс и я были наверху. С мачты мы увидели приблизительно в двух милях от нас с правого борта остов судна, неуклюже качавшийся на мертвой зыби. Мачты его были голы, бушприт исчез. Судя по оснастке, судно было когда-то бригом, и его мотало на волнах во все стороны так, как будто оно потеряло руль.
– К шкотам! Все по местам! – взревел Форбс, и шесть человек, в том числе двое раненых, бросились выполнять команду.
Мы быстро повернули к бригу и через десять минут могли уже разобрать надпись на корме: «Мэри Коллен, Сан-Франциско».
Все, бывшие на «Гермозе», за исключением лишь одного, лежавшего мертвым на палубе, испустили дикий крик. Я кричал не менее громко, чем остальные, и можно было думать по охватившему меня возбуждению, что и на меня подействовала близость золота. Но это было не то. Просто долгий период напряженного ожидания, наконец, кончился, мои нервы, натянутые до последней степени, не выдержали, и я поддался общему настроению.
На «Гермозе» были оставлены двое раненых, чтобы смотреть за кораблем, а остальные вместе с Форбсом и со мной сели в шлюпку и направились к бригу. Все море кругом было сплошь покрыто акулами, – немыми, похожими на привидения чудовищами, величественно плававшими и неутомимо поворачивавшимися то хвостом, то передней частью туловища.
Довольно трудно было взобраться на борт раскачивавшегося во все стороны брига, и нам пришлось подняться через бак. Как только мы ступили на палубу, нас как будто охватило какой-то тяжестью. Не произнося ни звука, мы медленно двинулись на корму, плотно сгрудившись. Это была плавучая могила, у нас захватывало дыхание. И, идя по палубе, мы чувствовали, что ступаем по крышке гроба.
Проход по палубе на корму был загорожен камбузом и кладовой, и мы не могли видеть кормовой палубы, пока не ступили на нее. Форбс шел впереди и первый обогнул кладовую. Когда он вышел туда, он вдруг остановился как вкопанный, с перехваченным от изумления дыханием, и глаза его чуть не вылезли на лоб.
Он не мог говорить и только указал рукой. Мы взглянули.
Перед штурвалом стоял открытый ящик, а около него сидел человек. Он вполголоса то бормотал что-то самому себе, то невнятно произносил проклятья. Глаза его горели и блестели, как у змеи. И все время он нагибался к ящику, засовывал туда руки, вытаскивал пригоршни кусочков золота и злобно бросал их затем через борт акулам. Он, казалось, совершенно не обращал внимания ни на нас, ни на «Гермозу», и продолжал безостановочно лепетать, бесноваться
