Второй выстрел - Вера Михайловна Белоусова
Глаза у него блестели совершенно лихорадочно. Надо было, наверное, как-то это дело замять, отвлечь его, что ли… Л может, он только сильнее завелся бы… В общем, я плюнул на психологию и спросил:
— Когда это было, ты помнишь?
— Нет, — он сокрушенно покачал головой. — Точно не помню. Помню, что незадолго… в общем… тогда. Как ты думаешь, что это значит?
— Не знаю, Петь, — честно ответил я. — Что-то здесь не то. Не мог же он… себя самого… сам понимаешь… Наверное все-таки не про то… — а в голове у меня, между тем, стучало: «Наверняка про то! Наверняка! Хотя как это может быть — убей, не пойму! Выходит, он сам все запланировал? Абсурд какой-то!»
— Ладно… — разочарованно протянул Петька. — Пойду дальше думать.
Ну что я мог с ним поделать?
Теперь все, что я узнавал и о чем думал, раскладывалось у меня в голове по двум разным полочкам. На одной копилось то, что следовало при ближайшей встрече рассказать Мышкину, на другой — то, что я собирался пока оставить при себе. Петькин рассказ, например, пошел на «мышкинскую» полочку, а «Первая любовь» все еще оставалась на другой. Там же, причем в самом дальнем углу, хранился вопрос, который занимал меня чрезвычайно: каким образом моя мать оказалась в доме у Ольги? К тому времени я уже почти созрел для прямого вопроса, но мать, как на грех, улетела на три дня за границу, улаживать дела с какими-то партнерами, так что разговор поневоле откладывался.
Наша с Мышкиным следующая встреча произошла на нейтральной территории, чему я, честно говоря, был очень рад: мне совершенно не улыбалась перспектива столкнуться в коридоре с рыжим или с усатым, и вообще — идти в то здание было противно. Уж не знаю, понял Мышкин это или нет, и между прочим, ничуть не удивлюсь, если понял, — во всяком случае, он позвонил мне и предложил «пройтись». Мы встретились на бульваре, у памятника, и стали ходить взад-вперед. И вот любопытный штрих. Я был настолько уверен, что следствие по делу об Ольгиной смерти теперь-то уж, конечно, открыто, что даже не спросил Мышкина о его успехах по этой части. Думаю, что он удивился — но виду не подал.
Первым делом я пересказал ему то, что услышал от Петьки. Он реагировал как-то странно — удивился, конечно, но в то же время как будто был чем-то доволен.
— Ведь это бред! — закончил я, недоумевая. — Не может же человек планировать собственное убийство!
— Видите ли, Володя, — задумчиво проговорил Мышкин, — это, конечно, очень странно, но в основных моментах как раз вполне соответствует моей концепции. Ваш отец был каким-то образом вписан в эту ситуацию, но знал, очевидно, не все. По-видимому, на каком-то этапе его обманули. И было, очевидно, еще одно лицо, которое представляло себе ситуацию так же, как он. Иными словами, тоже полагало, что убийства не будет. Причем это лицо, то есть нашего с вами игрека, такой поворот событий не устраивал, и он решил вмешаться.
— Позвольте… — растерянно пролепетал я. — Так что же это выходит?..
— Я думаю, выходит так, — ответил Мышкин. — Если ваш брат ничего не путает, если все так и было, то это, скорее всего, значит, что ваш отец был в сговоре с асфомантами, но они его каким-то образом обманули. Он считал, что держит в руках все нити, но где-то что-то не заладилось, произошел какой-то сбой, и вот этот-то сбой и есть точка пересечения первого и второго выстрелов. Так мне, во всяком случае, представляется…
— Но как же… — я остановился и повернулся к нему. — Зачем ему понадобилось связываться с террористами? И потом, если уж на то пошло, как он мог так глупо влипнуть?
Мышкин тоже остановился и проговорил нехотя, отводя глаза:
— Он заигрался…
Он говорил слово в слово то же, что моя мать. Почему-то меня это ужасно поразило.
— Он вообще-то был хорошим игроком, — все так же не глядя на меня, продолжал Мышкин. — Только забывал, что среди прочих людей тоже иногда попадаются игроки, а не пешки.
— Вы что, знали его? — насторожился я.
— Да, немного… — неохотно подтвердил он. — Мы учились вместе.
(Не помню, говорил ли я, что мой отец закончил юридический. По специальности он, кажется, не работал ни дня.)
— Тогда объясните мне толком, что все это значит! — вдруг решительно потребовал я — как будто просвещать меня была его прямая обязанность.
— Не знаю, могу ли я… — он неуверенно покачал головой и наконец взглянул на меня. По-видимому, что-то в моем лице его убедило. — Ну хорошо… — он вздохнул. — Есть такой тип… Очень сильная личность, но… без таланта. Такому человеку нужна компенсация… не всегда, но как правило… Это один из способов — подчинять людей своей воле, видеть в них пешки или, если угодно, марионеток, которых можно заставить двигаться по своему усмотрению. И все это может идти вполне успешно, но никаких гарантий, как видим, нету. Надо меру знать… Если не уметь остановиться… — он умолк, глядя на меня в некотором смущении. Что-то во всем этом задевало его лично. Я тоже молчал, пытаясь переварить его слова. Он заговорил первым:
— Володя, вы не хотите спросить, как обстоит дело с расследованием убийства вашей знакомой?
— Ах да! — спохватился я. — Ну что, все в порядке?
— Как раз нет, — ответил он, глядя на меня с удивлением. — Совсем не в порядке. Начальство категорически против.
— Это еше почему? — возмутился я.
— Знаете, Володя, — сказал Мышкин. — давайте сядем, и я вам кое-что расскажу.
Мы сели на ближайшую лавочку.
— Я говорил вам, — начал Мышкин, — что асфомантами занимаемся не мы, а другая контора. Но когда все это только случилось, дня через два после той истории в театре, к нам пришла женщина… Она не вникала в тонкости — террористы — не террористы — и не разбиралась в нашем разделении труда, а рассуждала просто: раз убийство — значит, надо идти в уголовный розыск. В общем, она пришла к нам и сказала, что была в тот вечер в театре и хочет кое о чем сообщить. По ее словам, минут за пять, а может — за три до того, как началась вся эта петрушка, сидевший рядом с ней мужчина встал и вышел из зала. Сидел он, заметим, у прохода.
