Едкое солнце - Тони Бранто
– Всё равно, – прошептала синьора рядом со мной и положила сухую кисть в кружевах и перстнях на мою руку, – лучше бы это была Бенедетта.
Заговорил священник:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь…
– Аминь… – раздалось следом со всех мест.
– Милость господа нашего Иисуса Христа, любовь Бога и Отца и причастие Святого Духа да будет всегда с вами…
Но мне стало дико интересно, с чего все решили, что у меня непременно должна быть девочка. Это что, наказанье в некотором роде? Она будет блудницей, а я буду страдать? Так, что ли? Мне кажется, я бы больше страдала из-за сына: ревновала бы его, как синьора Флавио своего пушистого зайчика Нино…
– …Исповедуюсь Господу всемогущему, творцу неба и земли, и Сыну его единородному Господу нашему Иисусу Христу, и преблагословенной Деве Марии, и святому Иоанну…
Я наблюдала затылок Пьетро в густых зарослях волос. Как бы мне хотелось уткнуться в него носом и вдыхать с закрытыми глазами…
– …и святому Михаилу Архангелу, и апостолам Петру и Павлу…
…В эти минуты я верила в бога. Как не верить? У меня перед глазами были доказательства его существования – волосы, шея, спина, этот наклон головы… Передо мной был его триумф, венец его творения. А если не его, если бога всё-таки нет, то всё это могли создать только руки, дотянувшиеся в двадцатый век откуда-то из чинквеченто[7]. Уж столь торжественным, праздничным, возвышенным, как самая светлая католическая церковь во время венчания, напоминавшая воздушный пряник, являлся Пьетро. Его улыбка озаряла всё вокруг, способна была разогнать любую печаль. И он даже об этом не подозревал.
– …и всем святым, и всем моим братьям в том, что я совершил множество грехов помышлением, словом, делом и упущеньем…
Я представила, как мы венчаемся, как нежна и невесома фата на мне, как сокровенно таинство нашей любви. Каким тихим и бесконечным могло быть счастье на земле среди войн, катаклизмов, лживых взглядов, политиков, глупых умов и предрассудков. Всё это мне открылось, всё это могло бы с нами случиться. Я поклялась, что буду думать об этом тихо-тихо, чтобы не спугнуть.
– Боже, непорочным зачатием Девы Марии ты уготовил достойное лоно…
Но меня всё равно выдавал мой вид – полагаю, блаженный, – пока я наблюдала призраков – Пьетро, меня, священника, благословлявшего нас, облака вокруг. Я ощущала, как прилипли ко мне чьи-то взгляды. В ответ я, глядя только на священника (живого, а не призрака), подарила всем лёгкую улыбку.
По окончании службы Валентина велела положить мою салфетку у статуи Мадонны. Это мой ей подарок. Я совершила этот жест под всеобщим наблюдением синьор, под стук их перстней и бус о неумолимо дёргавшиеся веера. Я чувствовала себя вавилонской блудницей, в которую вот-вот полетят плевки и камни. Я поняла: их возмущало то, что я занималась сексом и не оказалась беременной, то есть, по сути, не несла никакого наказания. Положение забавляло, и я даже думала выкинуть какой-то дурной фокус, но, завидев выходящих Пьетро и его бабушку, планы изменила и поспешила к Валентине, чтобы скорее отчалить.
Мы встретились с ними на улице. Валентина приветствовала пожилую синьору, они обменялись любезностями. У синьоры Джаннотти, бабушки Пьетро, оказался негромкий хрипловатый голос и очень красивое имя – Розабелла. Валентина представила меня. Синьора подарила мне тёплый лучистый взгляд, исполненный одобрения. И как я хотела в тот миг спрятать всё своё прошлое с его равнодушием к миру, с его снобизмом подальше от умных глаз синьоры Джаннотти! Я хотела предстать перед ней чистой помыслами, телом и душой, чтобы, не дай боже, не уловила она во мне моих недавних вульгарных настроений.
Да, я хотела ей понравиться, ведь кто, если не она, сопроводит Пьетро в церковь на наше торжество? И это было вовсе не притворство с моей стороны – я хотела стать лучше на самом деле, чтобы быть достойной Пьетро. Мы попрощались, загрузились в наш автомобиль и стали отъезжать. Я смотрела из окна, не желая расставаться с Пьетро взглядом. Они стояли и глядели нам вслед. На лице Розабеллы застыла улыбка, преисполненная их фамильной светлой грусти.
Глава 4
Ничего важнее встречи с Пьетро и его бабушкой в то воскресенье не случилось, так что остальной день я опущу и перейду к утру следующего, когда я вспомнила, что собиралась написать письмо маме. Я сидела на террасе, не зная, чем из недавно пережитого поделиться с бумагой, когда услышала милые сердцу звуки красного мопеда. Приехал Пьетро. Я подскочила, зажглась, щёки вспыхнули румянцем. Нет, ничего не ушло, всё осталось со вчера – частый стук сердца, неровное дыхание, желание любить, любить ещё больше. Пьетро! Его улыбка. Я подарила в ответ свою – простую, самую уязвимую, что нашлась у меня. Его сильные руки в закатанных рукавах. Мои были открыты до самых плеч. Его держали ящик, чем-то наполненный. Мои чувствовали скованность, одна держала другую за локоть. Его лицо, безмятежное, несколько отстранённое. Моё, розовощёкое, с волнением в глазах. Он поставил ящик на кухонный стол, и подоспевшая крёстная, взглянув, сообщила мне, что эти овощи передала синьора Джаннотти со своего огорода.
Пока свет был ещё утренним – мягким и золотым, Валентина с Пьетро отправились наверх поработать. Я была вновь предоставлена самой себе, я взяла вечное перо, постучала по бумаге, постучала ногой о стол, постучала пальцем по голове, закрыла глаза. Чтобы понять моё тогдашнее состояние, представьте пустыню, покрытую ровной сухой землёй, полную безотрадной меланхолии, замаявшуюся от жары и зноя, и где-то в её середине – остатки растения, горящие огнём. Это я. Пылала от мук.
Я тихо поднялась по лестнице и приоткрыла дверь в комнату. Валентина стояла ко мне спиной, в руках она держала кисть и муштабель. Один Пьетро был с ней рядом, почти дышал ей в лицо, они почти целовались. Другой – позировал у балконных дверей. Лица обоих Пьетро были обращены в мою сторону. Оба – настоящие, оба – живые. Во взглядах обоих – торжественный свет грусти. И тот, что стоял у балкона, вдруг заметил меня, устремился прямо в мои глаза, в его лице ничего не поменялось, и я продолжала смотреть на него сквозь щель. И вдруг – он улыбнулся мне. Тогда я едва не потеряла равновесие.
Как вам объяснить? Он стоял полностью обнажённый, уязвимый, совершенный.
