Смерть на фуникулере - Тони Бранто
– Я прошу прощения. Тамара сама изъявила желание прилечь?
– Нет, просто я знаю, что в таком положении ей становится легче.
– А! Вот как? – Адам кинул быстрый взгляд на Каннингема, тот с лёту ухватил мысль.
– Да, в лежачем положении у неё боли становятся легче. На фуникулёре, когда мы уже ехали, я чувствовала, что у Тамары сильный дискомфорт в теле. Она понемногу поднимала то правую ногу, то левую, чтобы снять онемение. И где-то на середине пути она повернулась к Джону и спросила, долго ли ещё ехать. Он грубо ответил, что не знает и что мы все терпим, поэтому она тоже должна потерпеть. Тамара сказала, что у неё всё затекло. Я вслух обратила внимание на её бледность, и после моей поддержки Тамара заплакала. Сказала, что у неё всё болит, а на неё все только кричат! Ах!
Эмили разрыдалась. Карлсен налил ей ещё стакан воды.
Минут пять девушка успокаивалась. И только потом смогла продолжить:
– Я достала травяной ликёр из сумки. Тамара не то чтобы очень его любила, но всегда принимала в стрессовых ситуациях, особенно перед полётами, – она боялась летать. Крышка у бутылочки очень надёжная, это чтобы дети не смогли открыть. У меня не получилось открыть, и я передала бутылку Джону. Он тоже не смог. Тогда он попросил консервный нож у Коннора, Коннор его не нашёл и сказал, что откроет сам. В итоге, он открыл бутылку и передал её мне через Мэри и Джона. Я стала потихоньку, маленькими порциями поить Тамару.
– Вы часто поили её из рук?
– Ну, не очень часто. Но мне нравилось за ней ухаживать. Я привыкла поить, кормить с ложечки. В войну я занималась этим каждый день по многу-многу раз, когда работала в госпитале. Это придавало мне сил. Я ощущала, что делаю добро.
– Понимаю, – кивнул Адам. – Что было после того, как вы напоили вашу сестру?
– Тамара чувствовала себя разбитой, у неё текли слёзы. Она говорила о том, как ей больно. Ах! Я знакома с этим её состоянием, я видела её такой неоднократно. Она приезжала ко мне в моменты депрессий, отчаяния. И когда у Джона случались срывы.
– Срывы?
– Это периоды пьянства, когда до него в очередной раз доходит, что как человек, как мужчина он ничего не достиг. Тогда он вымещает свою злость на Тамаре, оскорбляет её, бьёт посуду в доме. В такие моменты она старалась уезжать ко мне. Не всегда у неё это получалось, потому как она занималась детьми и не могла их ни на кого другого оставить. А приглашать меня к себе в такие периоды она не хотела. Думаю, боялась, что Джон однажды прикончит и её, и меня.
– Мистер Робинсон когда-нибудь поднимал руку на свою жену?
– О! Тамара мне ничего такого не говорила.
– Понятно.
Мисс Нортон достала свежий платок и высморкалась.
– Итак, вы в фуникулёре…
– Да. Я обняла Тамару, говорила ей, что всё наладится, хотя, честно говоря, не верила ни единому собственному слову. Но я должна была ей это говорить!
– Разумеется, – согласился Карлсен.
– Потом, некоторое время спустя мы приехали…
Эмили вдруг замолчала. Будто не решаясь сказать о том, что было дальше.
– Вы стали выходить? – подсказал Карлсен.
– Не совсем. В общем… Я сказала Тамаре: «Пойдём?» – а она сидела и плакала. Тогда уже начали выходить другие. Я спросила: «Ты хочешь посидеть ещё?» – а Тамара прошептала: «Эмили, мне так больно, я хочу умереть». Я не знала, что мне делать. Я обняла её, но она никак не реагировала. Мне вдруг показалось, что я её раздражаю. И ещё… Нет, этого не буду говорить. В общем, я решила, что Тамаре лучше побыть немного наедине с собой. Так будет лучше, сказала я себе. О, сейчас бы я ни за что так не поступила! Но тогда, наверное, я просто растерялась. Я подумала, что оставлю Тамаре ликёр, там оставалось буквально на один глоток. Вначале хотела оставить бутылочку на сиденье, но в итоге почему-то решила дать ей в руки. Тамара взяла бутылку, но тут же с отсутствующим взглядом просто бросила её на пол. Я поняла, что мне действительно лучше пока уйти с глаз долой.
Адам Карлсен некоторое время переваривал услышанное. Параллельно Эмили Нортон сморкалась и успокаивалась.
– Мисс Нортон, я задам вопрос, который вам может очень не понравиться. Но не задать я его не могу. Сейчас, когда вашей сестры нет в живых, вам не кажется, что все эти болезни или хотя бы некоторые из них были всего лишь плодами её воображения?
Поначалу казалось, что Эмили Нортон была ожидаемо потрясена (и даже возмущена) вопросом. Но в какой-то момент её лицо смягчилось, словно она всё-таки допускала вероятность симуляции недомоганий.
Она опустила взгляд, пальцы перебирали скомканные платки.
Она сказала:
– В моих действиях, в моём отношении к сестре всегда была только забота.
– Вне всяких сомнений, – подтвердил Карлсен.
– И я всегда верила ей. Как можно не верить самому близкому тебе человеку?
Она сглотнула.
– И вот эта поездка. Я давно знала со слов Тамары о выходках Джона, о том, какой бывает Мэри. Хотя в её случае, повторюсь, я всё-таки списывала всё на возраст. Но в поездке поняла, что всё не так и всё гораздо хуже. Я начала замечать, как всё чаще проступает в этих людях открытая ненависть, зло. Когда ты слышишь об этом – это одно, но когда всё случается на твоих глазах…
Тяжёлый вздох.
– Я всё это говорю, чтобы как-то оправдаться. За то, что сейчас скажу. Дело вот в чём…
И она поведала об эпизоде, который произошёл с миссис Робинсон на островной лестнице, и о том, как этот эпизод трактовала Вероника Бёрч.
– После её слов я впервые задумалась над тем, что моя сестра может выдумывать. Я перенесла шок.
Кивая головой, Карлсен заметил:
– Это, несомненно, очень интересная подробность. Как вам кажется теперь, мисс Нортон, ваша сестра действительно разыграла своё падение? Или же…
– Я не знаю, не знаю, – резко вставила Эмили. – Дело в том, что я прокручивала этот эпизод в своей голове вновь и вновь. И даже там, на фуникулёре, продолжала об этом думать…
– И на фуникулёре вы вдруг почувствовали, что Тамаре совсем не плохо, по
