Оксана Обухова - Боже мой, какая прелесть!
Вот так, слово за слово, кот за кота, обида за обидой и разошлись подруги «неразлейвода». Я каталась между ними, как бильярдный шар между битком и бортом. Сердце со всех сторон отбито. Я понимаю и Викусю – кота было необходимо кастрировать, он начал прицельно метить детскую кроватку… Но и Риткину всепоглощающую любовь к животным одобряю.
К дому Кулеминой мы подъехали только в половине шестого. По дороге Антон рассказал мне, как едва-едва успел сбежать из моего дома. Как чудом не столкнулся со здоровенным типом в пиджаке, что пошел обходить участок с тыла. Как вовремя спрятался вначале за угол, а потом за сараем и через его крышу вскарабкался на забор и дальше через поле к автобусной остановке.
Как умолял контролера не выгонять его без билета, как ловко просочился в метро…
Мальчишка старался, догадываясь, что натворил много глупостей, и ждал одобрения.
Я ожиданий не обманула. Одобрила и похвалила:
– Молодец. И ловкий парень. Хоккеист и будущая звезда.
В последнем определении Антон совершенно не нуждался, так как и без моих восхвалений был уверен – он уже звезда. Пусть и детского хоккея.
Ритусик открыла дверь в майчонке и трусах. Увидела меня с кавалером и извинилась так:
– Ой! Я думала, ты с шампанским, а ты… В общем, извиняйте, братцы, я мигом. – Накинула ха латик, вопя из спальни: – Такая жара, просто задохнуться можно! – И вернулась в прихожую:
– Маргарита, – протянула гостю раскрытую ладонь.
Мой кавалер ладонь с достоинством пожал:
– Антон Сиротин.
На светлой футболке моего центрфорварда чернели полосы, оставленные моим забором. Колени на черных спортивных штанах, наоборот, были белесо-пегими; как ни старались мы их оттереть, следы все равно остались.
– Рит, у тебя здесь какая-то Андрюшина одежда есть?
– Есть, – кивнула Кулемина и критически осмотрела центрфорварда. Ритусин племянник Андрей был на целую голову выше Антона.
– Переодеться дай. Мы у тебя пару дней поживем.
– Да ради бога, – обалдело сказала Ритка. – Мама на даче. Андрюшу пасет…
В десять лет племянник Андрюша был пойман с сигаретой. В одиннадцать с клеем «Момент» и измазанным пакетом. В двенадцать с бутылкой портвейна «Три семерки».
Родители Андрюши пропадали на работе, и тетя Света, Ритина мама, пасла внука денно и нощно с переменным успехом. В следующем году его собирались по блату запихнуть в Суворовское училище, а пока – бдели.
Оболтус тот еще. Пить, курить и нюхать клей он в принципе не затянулся, но попытки устроить какую-то каверзу изобретал постоянно. С Ритусей его мирило одно – Андрюша обожал котов и прочую живность. (Хотя поил эту живность валерьянкой и строил закрытые со всех сторон «домики», откуда звери истошно вопили.)
Мы отправили Антона в ванную, мыться и переодеваться. Бедный ребенок наверняка решил, что Саша ненормальная чистюля, все его помыть старается! Сами пошли на кухню и плотно прикрыли дверь. Хотя, по большому счету, закрывать ее было абсолютно бессмысленно. Квартирка у Риты с мамой небольшая, с крохотной кухней и тремя малюсенькими комнатами, из ванной в кухню выходило небольшое прямоугольное окошко под потолком. А слух у нашего мальчика, как я успела убедиться, был отменно чутким.
В крошечной шестиметровой кухне стояла несусветная жара. На плите шкварчали две сковороды с картошкой и курицей, на подоконнике кипел и булькал электрический чайник со сломанным автостопом.
Ритуся выругалась, выключила чайник и, обернувшись ко мне, повторила:
– Я думала, ты с шампанским придешь…
– По какому поводу?
– Так Мишина твоего повязали! Я сегодня утром повтор криминала видела. Ты позвонила – я думала, есть повод отметить.
– Отметим позже, – пообещала я и грузно осела на табурет.
Как и перед сегодняшним дядей Димой, в гостях у Риты не надо притворяться. Мальчик, перед которым я старалась выглядеть стойкой и взрослой, шумел душем в ванной. Я сгорбила спину, опустила плечи, скукожилась вся, как древняя старуха, и, распустив лицевые мышцы, почувствовала себя лет на тридцать старше. Я показалась себе смертельно усталой бабой, уставшей жить и бороться.
– У тебя что-то случилось? – тихо спросила Рита.
– Да. Помешай картошку, горелым пахнет.
– Ой! Это курица!
Пока хозяйка колдовала над едва не пригоревшим ужином, я сидела на табурете и, глядя в одну точку, не двигаясь, думала. Привычная, почти родная обстановка прожаренной зноем Риткиной кухни, казалось, остужала перекаленные испугом нервы. Внутри меня бушевали совсем другие, не кухонные температуры. Как после ядерного взрыва. Сегодня днем ко мне домой влетела атомная бомба…
Заставив почувствовать себя тренером в призовом матче, я взяла тайм-аут, остановила ядерный матч и вознамерилась внести корректировку в игру. Нельзя весь день носиться по полю, ловчить и нападать, брать мяч у пола и совершенно не успевать обдумать расстановку сил даже на одну подачу… Сейчас же, вот прямо сейчас, до разговора с Риткой, мне необходимо решить наиглавнейший вопрос: бороться дальше за победу, принять поражение как факт или согласиться на ничью?
И получалось так, что позвонить Коновалову, отдать флешку и отмазать мальчика – возможно.
Но как сказать Антону: мы проиграли? Осудить Анатолия Андреевича за убийство твоей тети если и получится, то только путем многих тревог, трудов, опасностей. Согласится ли мальчик с этой дилеммой?
Не потухнет ли огонь в его глазах – все люди гады, нет в жизни справедливости?.. Ведь он такой хороший, чистый мальчик!
А если еще приплести в размышления российский спорт? Что, если решением не биться до конца за справедливость я уничтожу в маленьком форварде необходимые бойцовские качества?..
Ну как тут быть?!
Представив, что две головы всегда лучше одной, я рассказала Маргарите все с самого начала, практически без прикрас и утайки, и спросила:
– Что делать, Рита? Куда мне идти?!
Остывший ужин так и остался на плите. Ритка сидела, упираясь горячей спиной в прохладную стену, и смотрела то ли на меня, то ли на верхушки лысеющих тополей за окном.
– Не ожидала от тебя такого, – сказала наконец.
Я сложила брови домиком, изображая непонимание, и подруга внесла определенность:
– От тебя теперешней не ожидала. Моя прежняя, знакомая Сашка поступила бы именно так, но ты… Не ожидала.
Мои брови совсем уползли под влажную челку, Кулемина усмехнулась:
– Ты подруга совсем в амебу превратилась, жир ком обросла… А ведь какой ты, Сашка, была? Как Ирина Игоревна говорила, а? «Если Санька у сетки, я спокойна. Санька – боец!» Помнишь?! Помнишь, как блок со сломанными пальцами держала?! – наседала Ритка. – А, Санька?! Ну, вспомни!
Я опустила выщипанные подкрашенные бровки и, как китайский болванчик-собака, помотала-покрутила головой. Тут в самом деле было что вспомнить.
Наш звездный год. Финал. Четвертая партия – 24:23, по сетам ведем 2:1.
Ирина Игоревна подводила нас максимум к полуфиналу. Пик формы прошел в одной четвертой, одну вторую выиграли только на кураже и адреналине…
Финал играли на морально-волевых. Первые два сета держались сцепив зубы, третий профукали по глупости, в четвертом – почти легли.
Соперники, бесспорные лидеры, двигались как черти. Их подводили к финалу, в том, что они до него пройдут, никто не сомневался, мы были теми самыми темными лошадками, на которых никто не ставил. Противопоставить свежим, словно не игравшим полуфинал противникам могли только стиснутые зубы и спортивную злость… поскольку мастерства, по совести говоря, на противоположной стороне поля было больше.
И вот каким-то чудом, везением, добытым потом и чуть ли не слезами, на табло 24:23. И пропускать нельзя. Забить, казалось, невозможно, соперники «непробиваемы», но знаем – в пятом сете нас порвут. Мы – «сели».
Девчонки в мыле; хлесткий удар по мячу, и он летит на нашу половину в пустой угол, куда еще не встала Ритка, вытянувшая рикошет едва ли не с трибун. Я неловко падаю, беру мяч почти с паркета. В руке что-то хрустит и стреляет, но через мгновение я уже у сетки, взлетаю и ставлю блок. Корявый, спонтанный, злой.
Мяч падает на сторону противника, скользнув между локтей высокорослой девчонки напротив.
Девчонка пучит глаза, оборачивается сначала на мяч – он катится по их полю, потом на судью, – мол, я коснулась сетки…
Но на табло 25:23.
Поздним вечером, когда после рентгена и составления пазла из сломанных костей мизинца и безымянного пальца усталый врач спросил:
– Вы что, сломанной рукой еще и бельишко застирывали?
Я, почти теряя сознание от запредельной боли, помотала головой:
– Нет… блок держала…
Сезон закончился на золотом пьедестале, восстановительные сборы я провела с героически загипсованной рукой, потом ее ломали вновь…
