Иван Черных - Роковой рейс
— А надо ли? — предостерег Парамонов.
— Надо помянуть товарищей.
— Это так, — согласился техник. — Я тоже до сих пор успокоиться не могу. Ночью всякие кошмары снятся. Составлю тебе компанию.
Геннадию никого не хотелось видеть, тем более делиться с кем-то, даже с техником самолета, своими переживаниями. Он, как приучил его с детства отец, никогда не жаловался на свою судьбу, не выставлял напоказ душевные муки.
«Мужчина в любых ситуациях должен оставаться мужчиной и не терять в глазах других своего достоинства», — не раз советовал он.
Отец — сильный, волевой мужик. Геннадий брал с него пример и подражал ему. Заповеди отца не раз помогали в трудную минуту. А их при нынешней службе выпадало немало…
Парамонов принес две бутылки водки, белый батон и кусок колбасы.
— На душе так муторно, что хочу до чертиков напиться, — пояснил он, заметив неодобрительный взгляд второго пилота.
— В таком случае напиваться будешь дома, — категорично заявил Геннадий. — Забирай все и шагай.
— Да ты что, Гена?! — заблажил техник. — Не русский, что ли? Я ж по обычаю.
— По обычаю выпьем по рюмке. Дома — как хочешь.
Геннадий откупорил бутылку. Рюмок в его номере не было, пришлось разливать по стаканам. Выпили молча. Парамонов, прожевав дольку колбасы, начал было рассказывать, как его допрашивал полковник, Геннадий осадил:
— Помолчи. Не тереби душу. — И когда техник, закусив, потянулся к бутылке, сказал требовательно: — Забирай бутылку и топай домой. Там допьёшь. А мне хочется побыть одному.
Парамонов, к удивлению, сразу согласился.
— Понял, командир. Ухожу. — Взял нераспечатанную бутылку. — Не беспокойся, всё будет в порядке.
Геннадий проводил техника и, вернувшись, сел в кресло. Сообщение о том, что в керосине якобы обнаружено присутствие непонятного вещества, вызвавшего кристаллизацию топлива, повергло второго пилота в еще большее уныние: есть все основания подозревать его — последний, кто осматривал самолет и проверял заправку, не полетел… А тут еще эти сто тысяч. Возницкий, конечно же, не поверил ему; да и другие вряд ли поверят. Не поверят, что Аламазов отвалил такую кругленькую сумму Ларисе. Геннадий пару раз заходил с ней к прикованному к постели бизнесмену, и поставщик иномарок не показался добрым дядюшкой; скорее он был похож на бальзаковского Гобсека или на гоголевского Плюшкина: худой, долговязый, с цепким и подозрительным взглядом поблекших, но все еще осмысленно шарящих по своим богато обставленным хоромам жадных глаз. Не очень-то радушно и доверительно встретил он у себя и жениха своей дипломированной сиделки… Мог ли такой жадюга расщедриться на сто тысяч? — впервые задал себе вопрос Геннадий. И тут же его отмел: не украла же Лариса. А старик, чтобы досадить своим бессердечным чадам, отдал ей. Да больше ему и некому было отдать…
Вот так доброе дело оборачивается иногда злом… Может, из-за того, что исходило оно от недоброго человека?.. Как бы там ни было, а Геннадий влип в эту неприятную историю основательно, и как из нее выпутаться, он пока не знал. Возницкий вцепился в него мертвой хваткой и будет лезть из кожи, чтобы доказать виновность второго пилота, — настоящего преступника с его умом вряд ли удастся найти, — а упустить шанс получить генеральские лампасы он ни за какие коврижки не захочет.
Геннадий налил еще полстакана водки и выпил. Неторопливо закусывал и раздумывал, как вести себя дальше. Послать Возницкого к чертовой матери и попытаться объяснить генералу, что он и за сто тысяч долларов не согласился бы стать предателем, тем более погубить своих товарищей? Неужели он похож на сумасшедшего или на бессердечного человека без стыда и совести? Но напрашиваться на прием к генералу и оправдываться не имеет смысла — могут и так понять: коль пришел доказывать свою невиновность, значит, что-то за этим есть… Нет, надо полковнику прочистить мозги, чтобы он занялся поиском настоящего преступника, а не ковырял у себя под носом, чтобы убедился — не мог второй пилот ставить свою жизнь на карту: а если бы врачиха не обратила внимания на повышенное давление и не отстранила его от полета? Он сам бы согласился на гибель? Нет, с полковником надо разговаривать только на его языке и его аргументами: клин клином вышибают…
Несколько успокоенный, он допил водку и собрался ложиться спать, когда дежурная позвала его к телефону.
— Ты ещё не спишь? — поинтересовалась Лариса. — Извини, раньше я не смогла позвонить. Как твои дела?
— Всё нормально. Собираюсь ко сну.
— А не хочешь ко мне приехать?
Раньше он был бы рад такому приглашению, но теперь… Теперь ему никого не хотелось видеть. Даже невесту. Слишком пакостно было на душе, чтобы говорить ласковые слова, не раскрывая своего душевного состояния. А посвящать ее во все свои неурядицы незачем: буквально накануне катастрофы она сказала ему, что, кажется, забеременела; волновать ее нельзя. Ко всему, он под домашним арестом…
— Уже двенадцатый час… И у меня завтра трудный день.
— Но мне надо сказать тебе что-то очень важное. И я так соскучилась…
— Встретимся завтра. Я постараюсь освободиться пораньше и заскочу к тебе в поликлинику.
Она помолчала.
— А ты о ресторанной драке ничего не слышал?
— О какой драке? — не понял он, совсем забыв о стычке с подручными Желкашинова.
— Ну… — замялась Лариса. — Ты, когда ходил в туалет… Ничего с тобой не случилось?
«Откуда она узнала? И что?» — обеспокоился Геннадий.
— А что могло случиться? Я же вместе с вами уходил, — не стал он раскрывать свои карты, решив выпытать у неё, что говорят о драке. — Может, в фойе драка была?
— Нет, говорят, в туалете какой-то лётчик так избил парня, что он дома умер.
Геннадия обдало холодом. Что за чушь! Он ударил один раз. Правда, изо всех сил и в солнечное сплетение. Но чтобы до смерти…
— А лётчиков, — Лариса сделала паузу, — в ресторане двое было, и только один из них заходил в туалет.
— Ерунда какая-то. От кого это ты слышала?
— Да у нас в поликлинике только и говорят об этом.
— Кому-то надо, наверное, распускать такие сплетни, — не поверил Геннадий. — Никакой драки там не было, и никого я не убивал, если это тебя волнует. Ложись и спи спокойно.
Лариса не спешила положить трубку. Слышно было, как она дышит, собираясь сказать еще что-то.
— А мне не спится, — сказала грустно. — И на душе тревожно. Может, ты все же приедешь?
— Не могу. И я очень устал. Прости. Целую, спокойной ночи.
— Спасибо, — наконец согласилась она. — И я тебя целую. — Лариса положила трубку.
Геннадий вернулся в номер, разделся и лег в постель. Еще раз вспомнив короткую схватку в туалете, окончательно убедился, что удары его ни в солнечное сплетение, ни в промежность не могли быть смертельными. Просто кто-то решил либо попугать его, либо насплетничать Ларисе — вот, дескать, какой у тебя женишок… А от того, что Лариса позвонила, было приятно — беспокоится за него, любит. Страшнее другое: как обернется дело с катастрофой? Обвинить Геннадия в причастности к диверсии полковнику, конечно же, не удастся — нет таких доказательств, а биографию испортить может. А коль посеет к нему недоверие, вряд ли оставят Геннадия в авиации. Куда тогда податься? В Москву, к родителям? Лариса вряд ли согласится: здесь у нее хорошее место, приличная зарплата, а что ждет ее в Белокаменной? Как-то с полгода назад, когда над эскадрильей нависла угроза расформирования, у них был разговор на эту тему. И Лариса на предложение Геннадия уехать в Москву покачала головой.
— Нет, миленький, я знаю, что такое жить в одной семье с родителями. Не сомневаюсь, что они у тебя добрые, чуткие, прекрасные. Но я привыкла к самостоятельности, к свободе. А примеры показывают: мирное существование двух женщин на одной территории мало кому удается, — заключила она с улыбкой…
Она, конечно, права. Тем более что мать у Геннадия не из покладистых, мягкохарактерных женщин.
И оставаться Геннадию после случившегося в Волжанске будет невыносимо. Нет, надо сделать все, чтобы снять с себя все нелепые подозрения и остаться в эскадрилье. С этой мыслью он и задремал. Именно задремал, а не заснул: когда в коридоре раздались шаги и у его двери кто-то остановился, он тут же услышал. А когда в дверь постучали, он подхватился и поспешил открыть, посчитав, что это все-таки приехала Лариса.
В комнату, не спрашивая разрешения, вошли двое военных в камуфляжной форме. Оба молодые, крепкие, уверенные в себе. Один с усиками, похожий на кавказца; второй белобрысый, рыжебровый, с непонятного цвета глазами, от взгляда которых сквозило неприязнью и жесткостью.
— Майор Федеральной службы безопасности Васин, — представился усатый. — Собирайся, поедешь с нами, — приказал тоном, не терпящим возражения.
