Лилия Беляева - Игра в дурочку
- Правда? - детски-доверчиво отозвалась старушка в цилиндре. - Я пойду и узнаю, мир полон новостей, новости украшают жизнь...
Я не смогла не подумать: "Одна из потенциальных читательниц твоих, Татьяна, "светских сплетен". Благодарная! А ты говоришь!" И усердно терла кафельный пол в ванной. Ученый старик оценил мои усилия:
- Красиво орудуете тряпкой! Приятно смотреть! Однако в вашем возрасте вам более пристало сидеть за институтской партой, получать образование. Вы об этом думали?
- Ага. Не вышло... Я сама из Воркуты... там тяжело, тут, в Москве, хоть работа есть... Вообще хочу в медицинский.
- Ну, ну, - полусогласился он со мной. - И все-таки, как это печально, когда молодые люди сегодня вынуждены работать, а не развиваться, выживать, а не жить! Разве об этом мы мечтали, когда поддержали горбачевскую перестройку!
Я улыбнулась ему извинительно как бы и за неказистость собственной биографии, и за горбачевскую дурь, и произнесла с чувством:
- Вы, сразу видно, хороший человек, все понимаете...
- Ну, не настолько, - отрекся Георгий Степанович, но не сдержался и отблагодарил меня за приятные слова. - Если вам что-то потребуется - я всегда готов помочь...
- Ага, ага... - механически кивала я, потому что только тут сообразила, что неспроста приходил этот Володя, ой, неспроста... И как раз в то время, когда я убирала... Увидеть хотел? И какие-то выводы сделать? Или, все-таки, он, действительно, выполнял привычное дело?
Но вот вопрос: почему именно ему подарил исчезнувший Сливкин дачу погибшей Мордвиновой? Акт благотворительности? Только-то? И что же это за Сливкин, откуда он взялся? И почему такой добренький? Никакой родней Мордвиновой не был. Почему именно ему подарила дачу Мордвинова? И точно ли её подпись стоит на казенной бумаге? Была ли она в тот момент в ясном сознании? Случайно ли она погибает в пожаре через месяц после того, как эту бумагу подписала? Если подписала... Если бы этот старик разговорился... Может, он что знает, добавил бы...
Вполне вероятно, что мысль материальна. Георгий Степанович произнес:
- Уже уходите? Все сделали? Спасибо. Вы, вероятно, знаете, чем прославилась квартира, в которой я теперь живу? Что здесь произошло?
- Нет, не знаю, - ответила я, уже держась за ручку двери.
- О! - многозначительно протянул старик. - Здесь в огне задохнулась некогда прекрасная актриса... При невыясненных обстоятельствах. В результате меня перевели из угловой, сыроватой комнаты сюда. Чужое несчастье обернулось моим счастьем. Вот как бывает...
- Бывает, - кивнула я, ни на миг не выбиваясь из роли вялой на соображение девицы, к тому же достаточно равнодушной. - Всякое бывает... Вон у нас в Воркуте парень безработный из окна сиганул и насмерть...
- О да! Нынешняя жизнь для многих не сахар! - согласился старик, плотнее усаживаясь в кресле. - Живем как на вулкане...
Увы! Разговориться ему помешал стук в стену.
Он встал.
- Ой! - пискнула я. - А лоджию я забыла прибрать!
- Прибирайте! - разрешил он и пошел к двери.
Вернулся довольно скоро, походил по комнате, произнес:
- Бедная Фимочка! Она уже совсем плоха. Видимо, скоро умрет.
- Это она вам стучала?
- Нет, медсестра Аллочка. Я ей помогаю Фиму переворачивать, чтообы сменить постельное белье. Мы ведь с Фимой давно знакомы. Когда-то, в пятидесятых, я писал рецензии на кинофильмы, где она играла. Ее называли "королева комедии", и вот...
- Мне сказали, она с плохим характером...
- Миленькая, - старик воздел руки кверху, - кто же это к старости сохраняет хороший характер! Я, например, бываю тоже звероват...
И он вдруг так посмотрел на меня, таким тяжелым взглядом, что мне стало страшно. Или он уже понял, раскусил мою игру?
Но наглядно оробеть и струсить? Это было бы ещё хуже. И потому я, улыбнувшись, сказала:
- Старые люди не виноваты, если у них характер портится... Они много пережили...
- Куда уж больше! И Мордвинова, и Серафима по пять лет в лагере отсидели, под Магаданом.
- Значит, они подружки?
- Ничуть не бывало! - старик замотал головой, словно стряхнул с неё нечто налипшее, посмотрел на меня исподлобья и внезапно произнес врастяжку:
- Серафима грозилась Мордвинову уничтожить... убить... да... вот именно...
Я сделала широкие глаза.
- Именно, именно... Уничтожить. Она мне так и говорила: "Убью! За все!"
- Боже мой! Такая старая женщина и такое... Почему? Зачем? Есть же Бог! Грешно-то как...
Старик накинул на плечи шелковый синий халат, сел в кресло, сгорбился.
- А потому, миленькая, что Фимочка претерпела от Мордвиновой кровную обиду. Мордвинова что в жизни, что на сцене - хрусталь, героиня, порыв и чистота... Фимочка же... Фимочка в лагере вела себя... скажу мягко... куртуазно, легкомысленно. Охранникам нравилась. За это и получала поблажки. Мордвинова же и там держалась Любовью Яровой. Еще прежде, ещё в тридцатых, Табидзе был около года мужем Фимочки. Ушел без вещей к Томочке Мордвиновой и навсегда. Фимочка этого до сих пор простить не может... Но зачем я тебе это все рассказываю? Да некому еще... Один я! Жена умерла... Человеку нужен другой, душу отвести... Или неинтересно?
- Что вы, что вы, ужасно интересно!
- Последней ядовитой каплей для Фимы стало то, как восприняла её мемуары Мордвинова. В мемуарах этих под названием "Осенние думы" она насочиняла, естественно, с три короба. Про единственный поцелуй в снежную метель, когда встретились колонна мужчин и колонна женщин. Про особый аромат этого божественного поцелуя. Она этот отрывок решилась читать здесь, на воскресном вечере... Ей аплодировали со слезами на глазах. Одна Мордвинова встала и брякнула: "Завралась ты, Фима! Всю себя сахарной пудрой осыпала. Побойся Бога!"
- Ну и дела! - отозвалась "Наташа из Воркуты". - Вот как бывает-то...
Старик призакрыл рот расставленными пальцами и проговорил:
- На третий день после этого вечера и погибла Мордвинова. Кто-то повесил ей в комнату кипятильник всухую. Ну и тот вдребезги, ну и пожар... Сижу, думаю: как? Кто? Или Фимочка, все-таки, сдержала слово и сотворила... отомстила? Могла! Могла!
В дверь постучали. На пороге появилась хрупкая девушка с осиной талией, в белоснежном халате.
- А вот и Аллочка! - словно бы уж очень обрадовался старик. - А вот и наша "скорая помощь"! Медсестричка наша!
Аллочку я узнала сразу. Такое миниатюрное курносенькое, глазастенькое создание с кукольным лицом. Это она суетилась возле тела гардеробщицы, делала ей уколы... Чтобы казаться повышел, носила туфли на высоком каблуке и высокий, как папаха, кокон из жестко накрахмаленной марли.
На меня она посмотрела с доброжелательным интересом:
- Новенькая? Будем знакомы - Алла. А вас? Георгий Степанович, наверное, вас немного заговорил? Ничего не поделаешь - у нас удивительно интересный народ, все таланты, у всех потрясающие биографии. Георгий Степанович, ну как бы я без вас! Володя уехал... Не лежать же Серафиме Андреевне на грязных простынях... Огромное вам спасибо!
- Что вы. Что вы! - явно польщенный, Георгий Степанович развел руки так, словно собрался Аллочку обнять, если, конечно, она захочет того.
- Какая досада! - прихмурила темные бровки эта не то чтобы красивая, но миловидная девушка. - Завтра у Серафимы Андреевны юбилей.
- День рождения? Разве? - подал голос старик.
- Нет. Но тоже дата. Шестьдесят лет её творческой деятельности. Если бы она была в силах... Спит и спит. Виктор Петрович заказал торт "Триумф". На всякий случай... Вдруг ей полегче станет, а тут как раз розы, торт... Приятно же! Чего думать о худшем? Правда ведь?
Мне показалось, что мое присутствие уже совсем не обязательно, и я вышла в коридор, утаскивая ведро, тазики, тряпки и пылесос. Вслед мне раздалось:
- Девушка! Наташа! Я даже вас конфетами не угостил! Вернитесь!
Я приоткрыла дверь, отозвалась:
- Спасибо! Не надо! В другой раз!
Там, в коридоре, в это самое время разыгрывалась громкая, величавая сцена. В раскрытую дверь одной из квартирок грузчики вносили старинный шкаф, блестевший медными загогулинами. Затем последовала широченная двуспальная кровать, два мягких кресла сиреневой кожи, круглый стол на одной толстой ножке... А когда были внесены большие и маленькие коробки появилась, наконец, и хозяйка всего этого добра в сопровождении Виктора Петровича, который любезно поддерживал её за локоть и уверял:
- Тишина обеспечена, Софья Борисовна. Окна выходят в зелень.
- Стало быть, солнца не будет? - старая дама в длинном темно-лиловом платье с вырезом каре произнесла этот вопрос надменно и неподкупно.
- Что вы, что вы, и солнце, и зелень... там сирень... второй этаж, наш лучший этаж, где все примерно одного возраста... воспоминаний... привычек... цвет интеллигенции, - семенил голосом Виктор Петрович. - Будьте любезны... Не знаю, насколько удачно... с двуспальной кроватью... не тесновато ли будет...
- Нет. Я скорее лишусь части окружающего пространства, чем возможности спать на широком... Привычка, знаете ли...
