Реджи Нейделсон - Красная петля
Толя упоминал об этом. Сонни всегда его недолюбливал.
– А ты знал, что Сид голубой?
– Все знали, – ответил Сонни. – Одно время он был весьма знаменит. «Таймс». Си-би-эс, Пи-би-эс… Всего не упомнишь. Каждый бывает знаменит в свое время. Я дал ему информацию по одному делу, когда он работал в «Таймс», слышал об этом? С тех пор он мне названивал, предлагал сотрудничество. Думал, что я господь бог, блин, – Сонни фыркнул. – Он был славный. Оказывал мне кое-какие услуги. Помог разобраться с ядерными бомбами, которые провозили в город через Бруклин. Примерно тогда, когда ты распутывал историю с красной ртутью, потом еще телевизионщики к нам приставали, хотели кино снять про это, помнишь? – Он засмеялся. – Мы с тобой чуть звездами не стали. Кто тебя должен был играть? Какой-то смазливый придурок. Не помню, кто именно.
– Думаешь, в Ред-Хуке бомбы?
– Да хоть и бомбы. Распихали эту ядерную дрянь по бакам и притаранили на ливанском сухогрузе. Откуда мне знать, Арти? Может, вообще случайность, секс, наркота или расовые разборки. Я сделал один звонок. Попробовал. В Бруклине меня ненавидят. Сыты по горло. Я проверял многие их делишки, а когда в позапрошлом году взялся за детское насилие… Они меня знать не желают. Но кое-кто мне должен, тем не менее.
– Спасибо.
Вдруг Сонни подобрался, будто вышел из некоего тумана. Поставил бокал на пластиковый столик. Встал, протер глаза, поднял с пола телефон и ушел в комнату. Я смотрел на реку. Было жарко, я вспотел. Сонни в комнате негромко разговаривал по телефону, слов разобрать я не мог.
Когда Сонни вернулся, я спросил:
– Ну и?
– Я сделал, что мог. – Он нагнулся за книгой, лежавшей на заляпанном бетонном полу балкончика, взял ее и протянул мне. – Читал? – он показал обложку. Это был «Моби Дик». – В ней есть все – заявил он.
– Мне пора, Сонни. Если удастся помочь мне с Маккеем или его братом – позвони, ладно? Просто позвони. Мне нужно съездить на окраину. Потом наведаюсь в больницу. Постарайся ради меня, прошу. Сид был хорошим мужиком, а теперь он, считай, мертв. Так что давай, а не то я раздарю твой домашний телефон всем желающим, – я выпустил пар в его адрес безо всякой на то причины. Он не обиделся. Просто принял мою злость, а может, уже слишком напился.
– Ладно. – Он взял бутылку, зашел в комнату и включил телевизор, где друг на друга орали политики.
13
Сначала я поехал в больницу в Бруклине. Посетителей не пускают, сказали мне там. Я не сумел пробиться к Сиду. Я опаздывал на работу. Оставил машину у своего дома и поехал на метро. Вышел рядом с «Мэдисон-Сквер-Гарденс». Площадь ограждали бетонные блоки, наподобие Берлинской стены. В этой стене были оставлены проходы. Металлоискатели на каждом шагу.
По бокам стояли копы с автоматами. Целые эскадроны полицейских на мотоциклах и мопедах. Были и пешие агенты ФБР, в синих куртках с надписью на спине или в дрянных штатских костюмах, которые они обычно носят. Парни из контрразведки, киношные супермены с короткими стрижками, толклись повсюду и докладывали в отворот пиджака о прибытии и разгрузке очередного лимузина с делегатами.
В нескольких кварталах, где были огорожены протестующие, слышалось пение – или же мне показалось. Интересно, Лили среди них? Решил было о правиться туда, но она ведь сейчас с людьми, которые ненавидят копов. Вышел приказ: повязать к можно больше оппозиционеров. Я постарался вы бросить из головы мысли о ней.
«Не разберешь, то ли республиканцев здесь заперли, то ли всех остальных снаружи», – сказал кто-то. «Чертова политика», – сказал другой.
Повсюду, в поисках людей для интервью, парами и тройками рыскали новостные бригады, вдоль улиц выстроились колонны машин от телевидения. Я достал телефон и позвонил человеку, которому потребовалось мое знание русского. Минуту спустя он подкатил на машине без номера, бордовой «краун-виктории». Вылез, пожал мне руку.
– Спасибо, что пришли, – сказал он и потащил меня за полквартала. Там, опершись на патрульную машину, стояла русская дама лет пятидесяти в мокрой от пота футболке с портретом Буша. Дама была дородная, с выпирающим животом. На заднем сиденье съежился перепуганный мальчик лет одиннадцати. Рядом с ним сидел коп.
– Что случилось? – спросил я женщину по-русски. Она подняла глаза и объяснила, что увидела на улице этого мальчика, и он показался подозрительным. У него был странный рюкзачок. Из него торчало что-то круглое, вот она и закричала: «Бомба!» В толпе оказался полицейский, он и задержал парня. «Бомба» на поверку оказалась футбольным мячом.
Я успокоил женщину, и она поведала, что прибыла на съезд из Москвы в составе делегации русских политиков. Решили посмотреть демократию в действии, сказала она.
Подобное уже случалось. Как-то в июне, ранним утром я шел по Таймс-сквер, на улице почти ни души. И у самого отеля «Мариотт-Маркиз» я заметил парнишку лет, наверное, тринадцати. День был жаркий, а пацан почему-то в зимней куртке, в серебристом пуховике. На долю секунды я решил, что он чокнутый. Чуть не прошел мимо, как вдруг увидел провод, свисающий у него из штанины – будто косичка на пейсах у хасидов с 47-й улицы.
Навстречу шел полицейский, нам с ним удалось задержать мальчишку. Мы вызвали саперов. Парень был заряжен от души, в его куртку запихали столько взрывчатки, что всю Таймс-сквер мог разнести.
Обошлось – и слава богу. Об этом не рассказывали. О живых бомбах, едва не пробравшихся на самолет, на стадион во время матча «Янки», на 6-й поезд на станции «59-я улица», под Блуминтдейлом. Об этом не рассказывали. Я все знал, потому что мне регулярно звонили ребята из департамента, которым позарез нужна была информация. Они полагали, будто я, пожив в Израиле, смыслю в таких делах. Но я покинул Израиль четверть века назад. Каждый год я летал туда на неделю, проведать маму, и все. А они звонили мне, словно я – эксперт по шахидам и способам сокрытия детонаторов под одеждой. Вот до какого отчаяния они доходили: спрашивали советов у меня.
Остаток вторника, всю ночь и всю среду, вплоть до четверга я работал на этом съезде. Постоянно названивал Сонни и в бруклинскую больницу, пытался узнать что-нибудь про Сида, который по-прежнему пребывал в коме. Ничего нового. Я пытался отпроситься, но людей в полиции не хватало, каждый вкалывал за двоих, за троих. Мне удалось лишь поспать часа два, и снова за работу. Я был выжат.
Улизнуть не получалось, и это бесило меня, потому что работу приходилось выполнять дурацкую: проверять значки делегатов, следить, чтобы вновь прибывшие не разбредались из своих загонов. На одном из пропускных пунктов я провел несколько часов, наблюдая прибывающие и отъезжающие лимузины, и мне показалось, будто я видел Дика Чейни, его мучнистое злое лицо, бледное холодное лицо гэбиста, но он, наверное, перемещается на вертолете. В жарком небе стрекотали вертолеты. Центр Нью-Йорка походил на зону боевых действий.
Самым же поразительным было то, что меня отрядили к делегации политиков из Москвы, куда входила и та толстуха, которая заподозрила бомбу в детском рюкзачке. То были особо почетные гости республиканцев. Буш всегда называл Путина по имени, как друга: Владимир.
Я проводил свою четверку – троих мужчин и толстую даму, все в желтых ковбойских шляпах с ленточками «Буш» и «Чейни», – в «Виргилий» на 44-й улице. Они уплетали ребрышки и жареных цыплят и рассказывали, как здорово, что теперь у нас такие сильные лидеры, Путин и Буш. Они приглашали меня в ресторан «Распутин» рядом с Брайтон-Бич для продолжения банкета. Я смотрел, как они жадно хлебают пиво, лица перемазаны кетчупом. Слушал их корявый английский. Мелкие сошки, думал я, никогда им не подняться до вершин в стране, которой правит трезвенник Путин.
Утром в четверг стали просачиваться известия про захват школы в России, слухи о детях-заложниках, об убитых, о том, как родителей заставляли выбрать, которого ребенка забрать с собой из школы; слухи о бойне. В тот день я встретил своих русских на углу, они жались друг к другу, подавленные.
Я мельком видел съезд, транслировавшийся из главного зала на уличные мониторы, и думал: насколько же похожи речи этих политиканов на ту телепропаганду, которой меня пичкали с детства. Тот же стиль, тот же пафос: нужна сильная рука; всякий, кто против, – враг народа. «Враг народа». Я услышал это выражение из уст какого-то придурка, и меня едва не стошнило. Излюбленный ярлык товарища Сталина.
В принципе я аполитичен. Порой ходил на выборы, порой нет. В зависимости от того, кто играет. Клинтон мне нравился, этого не отнять, но, в чем я никому не признавался, нравился он мне главным образом тем, что у нас были общие интересы: переспать с каждой хорошенькой барышней в поле зрения.
А вот чего я действительно хотел – это стать нью-йоркским копом и, может, чтобы «Янки» снова поднялись, как в девяностые, а «Ред Сокс» крупно провалились.
Пожив в Москве, а потом и в Израиле, я насытился политикой по горло. И, переехав в Нью-Йорк, надеялся, что смогу провести остаток дней без нее. В четверг я ушел с работы пораньше, благодаря другу, который помог отпроситься. Не терпелось вырваться из города, я взял такси до дому, позвонил Максин и сказал, что выезжаю часа через два. Она сказала, что они отдыхают вовсю, плавают, собирают устриц, готовят лапшу, но скучают по мне. Я рассказал ей про русских, объедавшихся ребрышками в «Виргилии», это ее позабавило. Но не упомянул про встречу с Лили.
