Илья Стогоff - Проигравший
…Но майор, допоздна засидевшийся накануне у себя в кабинете, был пьян еще больше. Несколько раз он ловил себя на том, что засыпает прямо за столом. Каждый раз он брал себя в руки и заставлял вернуться к реальности. Хотя, может быть, взять да и вывалиться из этого мира было бы неплохим выходом.
Мир оказался ужасно ненадежным. Будто трясина: кажется, что перед тобой вполне плотная поверхность, по которой можно сколько угодно и во всех направлениях передвигаться. Но стоит сделать шаг, и по пояс ухнешь в зловонную жижу. Все, что майор столько лет строил, все, что казалось ему таким незыблемым и прочным, развалилось от одного-единственного звонка. Три предложения в телефонной трубке, и вот он уже сидит, скрестив ножки, на пепелище. Стоило тратить жизнь на возведение этой башни, если, рухнув, она просто погребла его под своими обломками? Майор тянул непослушную руку к бутылке, наливал еще немного в чашку (стакана в отделе не нашлось) и отправлял омерзительную жидкость внутрь себя.
В кабинете успело совсем-совсем стемнеть. Бутылка успела почти совсем кончиться. На экране телефона значилось полторы дюжины неотвеченных звонков. А он впервые в жизни не знал, как станет жить дальше.
На самом деле отказаться он мог почти от всего, что имел. Он не очень высоко ставил деньги (нужно будет – заработает). Не держался за комфорт (какой в задницу комфорт при его-то образе жизни?). Его устраивало количество звездочек на погонах и размер той квартиры, в которую он ежевечерне возвращался. Ему казалось, что, как и каждого настоящего мужчину, его просто не за что ухватить. Слабых мест почти нет, а те, что есть, надежно прикрыты. И только сегодня утром он понял, что незащищенным осталось самое главное. Что он просто физически не сможет жить дальше, если не будет понимать, зачем ему это нужно. Что если отобрать у него смысл, то жизнь расползется в руках, будто сгнивший фрукт.
Для того, чтобы вскакивать каждое утро с постели и бежать заниматься повседневными делами, делищами, делишками и всем тем, чем он обычно занимался, ему нужно знать, зачем он все это делает.
А он больше не знал.
Возможно, потом он все-таки выключился. По крайней мере, того, как в кабинет зашла жена, не заметил. Он как раз напряженно размышлял, вернется ли все к тому, как было раньше, если застрелить этого чертова гуманитария? Всадить пулю в его наглую рожу и обнаружить, что мир снова прост и сияющ. Не исключено, что часть этих мыслей он пытался вслух обсудить сам с собой. Но, потянувшись за лежащим на столе пистолетом, задел бутылку, попытался ее поднять и тут как раз обнаружил, что жена сидит напротив, а на лице у нее большие солнцезащитные очки.
Упавшую на стол бутылку он все-таки поднял. Разлиться успело не очень и много. Он посмотрел на жену, потом посмотрел на бутылку, а потом попытался сообразить, почему на лице у его жены очки, а когда сообразил, то сразу же выпил, да только легче от этого ему не стало.
Жена сказала:
– Пойдем домой.
Голос у нее был тихий, едва слышный. Свет в кабинете никто так и не включил, ветер бросал в окна капли дождя, на столе перед ним лежал пистолет и стояла пустая бутылка, а жена говорила почти шепотом. Казалось, будто все это не взаправдашняя жизнь, а дурацкое черно-белое кино.
Он помолчал, а потом спросил:
– Ты спала с ним?
Фраза прозвучала ужасно. Еще сутки тому назад он ни за что не поверил бы, что станет спрашивать такое у собственной жены. Поэтому он тут же поправился и сказал «Зачем ты с ним спала?», и только договорив, понял, что этот вариант еще ужаснее.
– С кем с «ним»?
– Ты знаешь, с кем. Где ты была позавчера вечером?
– Дома. Ждала тебя.
– А в прошлую пятницу?
– Дома. Ждала тебя.
Жена сняла очки. Под ними обнаружился здоровенный синяк.
– А ты где был в эти дни?
– Я работал. Я делал все, чтобы мы жили лучше.
– Лучше? Иногда я забываю, как ты выглядишь. Что в такой жизни, как у нас, может быть «лучше»?
– Чтобы нормально жить, нам нужны деньги.
– Зачем? Мы ничего не покупаем. Никуда не ходим. Ты сидишь у себя в отделе, а я, как дура, дома. На что ты копишь? На безбедную старость? Я не хочу ждать старости. Я хочу жить сейчас.
– И поэтому ты спишь с этим уродом?
– И поэтому я хочу спать с тобой. Только тебя никогда нет дома.
Они снова помолчали. Потом она повторила, но уже более настойчиво:
– Хватит. Пойдем домой.
– А что там, дома?
– Ничего. Мы там просто живем. Тебя никогда там не бывает, а когда ты бываешь, то иногда бьешь меня кулаком по лицу. Но это наш дом. Мой и твой. Поднимайся, пошли.
Он опустил голову как можно ниже и почувствовал, как по щекам ползут горячие пьяные слезы.
12Семен Ильич проснулся от того, что стюардесса изо всех сил трясла его, ухватившись обеими руками за ворот рубашки. Уезжая накануне со своей виллы, арендованной под Сан-Сальвадором-де-Баия, Семен Ильич не стал тепло одеваться. В воздухе висела липкая тропическая жара, солнце слепило глаза. Поэтому голые ноги он просто сунул в легкие туфли, а документы и банковские карточки положил в нагрудный карман легкой рубашки. Теперь, ухватившись за ворот этой рубашки, стюардесса трясла его и повторяла:
– Проснитесь!.. Да проснитесь же вы!.. Мы прилетели…
Разлепить глаза ему удалось даже и не с третьей попытки. А когда все-таки удалось, мозг пронзила такая свирепая боль, что Семен Ильич тут же зажмурился снова.
– Проснитесь, пожалуйста! Все пассажиры уже вышли, вы один остались! Да просыпайтесь же вы!
– Just a minute, please, – просипел он.
Так тяжко похмелье не давалось ему еще ни разу в жизни. Болело, похоже, все. Даже такие части тела, о которых прежде он не подозревал, что они у него есть. Может быть, во время долгого перелета до Бразилии летчики заскучали и решили сыграть им, спящим, в футбол?
К двери самолета была прислонена пластиковая труба. Выходя через нее в здание аэропорта, вежливый Семен Ильич все-таки нашел в себе силы сказать стюардессе «мучас грасиас». Каждый шаг давался с громадным трудом. Свернув пару раз по безликим аэропортовским коридорам, он вышел в огромный зал ожидания. Сил хватило доковылять только до первого попавшегося кафе. Там он аккуратненько сел, зажмурился и попытался о чем-нибудь подумать. Как ни странно, это ему удалось. Значит (сделал вывод Семен Ильич) дух в нем куда сильнее тела.
Через зал во всех направлениях опять брели сотни пассажиров, а голоса невидимых женщин метались под потолком, объявляя прибытие и отлет самолетов. Каждый из этих звуков трассирующей пулей вонзался Семену Ильичу прямо в мозжечок. Сидеть бы так, зажмурившись, и сидеть. Превратиться бы в гранитную статую и остаться тут, посреди зала, до скончания веков. Впрочем, куда лучше было оказаться наконец в джакузи арендованной виллы. А для этого, как ни прискорбно, какие-то телодвижения предпринимать все равно придется.
Для начала он решил выяснить, на месте ли рукопись. Разлепив один из зажмуренных глаз, он постарался направить его на то место, где должен был находиться портфель. Портфель оказался на месте. Руки по-прежнему прижимали его к животу. Тем же глазом (второй разлепляться упрямо не желал) он заглянул в нагрудный карман рубашки. Паспорт и бумажник тоже никуда не делись, торчали, как и положено, из кармана. Семен Ильич вздохнул. Что ж, пока все складывается не так уж и плохо.
Слегка повернув голову, он посмотрел на стойку бара. Разум подсказывал, что, может быть, стоило бы впихнуть внутрь себя полкружки пива, а все остальное в нем протестовало и утверждало, что в данном случае разум ошибается. Он поглубже вздохнул и прикинул, хватит ли сил подняться на ноги.
За столиком напротив сидел пожилой дядька. Семен Ильич попробовал ему улыбнуться, и дядька улыбнулся в ответ.
– Не слишком ли легко вы одеты? – сказал тот.
В здании аэропорта работал кондиционер. Воздух был не холодным и не жарким, а ровно таким, чтобы совсем его не замечать. Семен Ильич еще раз попытался сообразить, что имеет в виду собеседник.
– Легко одет?
– Неужели вы прилетели в одной рубашке?
– А что такого?
– Не боитесь замерзнуть?
– До сезона дождей у нас в Бразилии еще далеко.
– Зато до зимы у нас в России уже рукой подать.
Дядька допил свой эспрессо, еще раз улыбнулся, встал из-за стола и ушел. Доходило до Семена Ильича медленно. В России?! Он еще раз огляделся по сторонам. Потом поднялся и подошел поближе к огромному окну, выходившему на летное поле. За окном мокрые и серые, похожие на вытащенных из моря форелей, виднелись самолеты. И еще – приземистое здание, на крыше которого кириллические буквы складывались в слово «САНКТ-ПЕТЕРБУРГ».
Не Бразилия.
Не Сан-Паулу.
Санкт-Петербург.
