Андрей Воронин - Тень каннибала
— Проехать так проехать, — покладисто согласился Козинцев. — С детства мечтал прокатиться на милицейской машине. Вы позволите мне одеться? А то в халате как-то…
— Одевайтесь, — разрешил участковый. Козинцев встал и скрылся в завешенных портьерой дверях спальни. Один оперативник двинулся за ним, а второй направился на кухню.
— Зайцев, — окликнули участкового из спальни, — зайди-ка сюда!
Спальня по контрасту с захламленной гостиной показалась старшему лейтенанту совершенно голой. Здесь были только самые необходимые предметы: полуторная кровать со скромным покрывалом, двухстворчатый шкаф и тумбочка. На тумбочке стояло то, что привлекло внимание оперативника. Это был какой-то грубо вырезанный из темного дерева идол с тяжелым жестоким лицом, покатыми жирными плечами и далеко выдающимся вперед животом. Толстые губы идола были густо вымазаны чем-то темно-бурым, почти черным, а в каменной чаше, стоявшей у него на коленях, участковый с содроганием увидел лужицу какой-то загустевшей жижи, цветом более всего напоминавшей полусвернувшуюся кровь.
— Ну, — не скрывая неприязни, обратился он к Козинцеву, — а это как понимать? Говорите, насчет культа я все выдумал?
— Могли выдумать, — поправил его тот. — Могли, понимаете? Кстати, юридически вы этого не видели. Свидетелей здесь нет, и я могу сказать, что этот… э-э-э… алтарь соорудили вы сами. Но я не стану этого делать. У нас свобода вероисповедания, вы помните об этом? Заметьте, алтарь стоит у меня в спальне, а не в зале, где я принимаю гостей… э-э-э… посетителей. Так что это мое личное дело. Сугубо личное. Я могу верить хоть в бегемота с крыльями, хоть в инопланетян, и никто не вправе мне это запретить. Разве нет?
— В отделении разберемся, — сказал оперативник. — А в миске что?
— Это не миска, — оскорбился Козинцев, — а жертвенник!
— Хорошо, — терпеливо согласился оперативник. — Так что у вас в этом вашем жертвеннике?
— Кровь, естественно!
Козинцев неожиданно шагнул к тумбочке и, прежде чем ему успели помешать, обмакнул в миску указательный палец.
— Видите? — со странным торжеством в голосе сказал он, поднимая палец кверху. Палец до первого сустава был покрыт густой темно-красной жидкостью. — Это кровь!
Он внимательно осмотрел собственный палец, а потом непринужденно засунул его в рот и с удовольствием облизал. Участковый подавил рвотный спазм. Оперативник поморщился, а потом вдруг окинул внимательным взглядом сначала хозяина, потом тумбочку с языческим алтарем. Он шагнул вперед, присел на корточки, принюхался, а затем вдруг в точности повторил действия хозяина: обмакнул палец в жертвенник, внимательно его осмотрел, еще раз понюхал и осторожно лизнул.
— Кровь, говоришь? — медленно разгибаясь и вытирая палец носовым платком, с угрозой сказал он хозяину.
— Ну, разумеется, символическая, — спокойно ответил тот. — Где же я в наше время настоящую достану?
— Вишневый сироп, — пояснил оперативник позеленевшему участковому. Одевайтесь, — приказал он Козинцеву.
Тот скинул халат и полез в шкаф, за брюками. Увидев его мускулистое, без единой капли жира, вдоль и поперек исполосованное рубцами и шрамами тело, оперативник присвистнул. В халате Козинцев выглядел гораздо более безобидным, чем в своем естественном виде.
— Откуда шрамы? — с профессиональным интересом спросил человек с Петровки.
— Так, — неопределенно откликнулся Ярослав Велемирович, натягивая брюки. — Знаете, как в жизни бывает: то везет, то не везет. Просто мне не везло чаще, чем другим.
Он снова разразился своим противным хихиканьем, и участковый подумал, как это здорово, что руки у него заняты штанами; так он, по крайней мере, не может потирать ладонями.
На кухне хлопнула дверца холодильника. Через несколько секунд в спальню заглянул второй оперативник.
— Послушайте, папаша, — сказал он, — зачем вам столько мяса?
— Есть, — лаконично ответил Козинцев, застегивая рубашку. — Обожаю мясо. А вы?
Он больше не хихикал. Он улыбался отвратительной улыбкой обожравшегося тигра, и участковый Зайцев почувствовал, как по спине у него поползли мурашки.
Перед тем как выйти из квартиры, милиционерам пришлось минут пять ждать в прихожей, пока Козинцев тщательно, неторопливо и с большой любовью причесывал перед зеркалом волосы и бороду. Внимательно оглядев напоследок свое отражение и удовлетворенно кивнув, Козинцев взял стоявшую в углу прихожей массивную черную трость с затейливой резной рукояткой, снял с крючка бренчащую связку ключей и сделал милиционерам приглашающий жест в сторону выхода.
Все время, пока его везли в отделение, пока тянулась утомительная процедура оформления бумаг и снятия первичных показаний, гражданин Козинцев вежливо и слегка иронично улыбался. Улыбался он и во время допроса. Впрочем, вполне возможно, что это только казалось из-за шрама, который оттягивал кверху левый уголок его рта.
Полковник Сорокин оказался прав: взять гражданина Козинцева голыми руками не удалось. Он был готов сотрудничать, он шутил, хихикал и потирал руки, он был несказанно удивлен своим задержанием и тем, что сотрудники милиции, оказывается, верили досужим сплетням о людоеде, который якобы завелся в микрорайоне, и он ни в какую не желал впадать в истерику и раскалываться. Он был неуязвим, и утром двадцать шестого мая, после проведенной на жестких нарах ночи, гражданин Козинцев был неохотно отпущен на свободу. Он вежливо попрощался с дежурным по отделению и удалился, опираясь на свою трость и сильно припадая на правую ногу.
А сутки спустя, ранним утром двадцать седьмого мая, в микрорайоне был обнаружен очередной труп — десятый по счету из тех, что удалось обнаружить. На сей раз убийство произошло не в лесу и не в подвале, а прямо в лифте одного из стоявших ближе к центру микрорайона шестнадцатиэтажных домов. Но почерк был тот же, и несчастная женщина, первой попытавшаяся войти в лифт в то утро, неделю отлеживалась дома, включив в квартире весь мыслимый свет и не принимая внутрь ничего, кроме лошадиных доз валерьянки и корвалола.
Когда полковнику Сорокину доложили об этой находке, он сквозь зубы выругался нехорошими словами и после минутного размышления сказал:
— Хорошо. Этим вашим Козинцевым я займусь сам. Лично.
В устах полковника Сорокина это было не такое уж частое заявление. Оно означало, что над гражданином Козинцевым неумолимо сгущались тучи.
Глава 7
Домой он возвращался в подавленном настроении. Суточный ритм был нарушен, и биологические часы, стрелки которых грубо передвинули немытым пальцем, тикали как попало, ежеминутно сбиваясь с такта. Трясясь сначала в метро, а потом в набитом до отказа, раскаленном и душном автобусе, он то впадал в тяжелую полудрему, то снова просыпался, обводя обступивших его плотным частоколом пассажиров ненавидящим взглядом сквозь темные стекла очков.
Ему было дурно от близости такого количества разгоряченных, затянутых в пыльную ткань, сочащихся потом и испускающих чудовищный букет самых разнообразных запахов тел. Бледная, загорелая, поросшая волосами или, напротив, совершенно безволосая, дряблая и тугая, молодая и старая плоть обступала его со всех сторон, прижималась, наваливалась и дышала нездоровым теплом. Он всей душой ненавидел эти редкие моменты, когда обстоятельства вынуждали его оказываться в самой гуще человеческого стада; в такие минуты абстрактная любовь к ближнему бессильно опускала руки и отступала, уступая место нарастающему раздражению. О боги, как же трудно было любить этих людей!
Хуже всего было то, что в такие моменты, когда они собирались вместе, он ничем, абсолютно ничем не мог им помочь. Толпа самодовольна и самодостаточна, и одиночка, пытающийся открыто противопоставить себя этому тысячеглавому монстру, заранее обречен на гонения и мучительную смерть. А толпу ничем не проймешь. Иное дело — отдельно взятый человек. Большим усилием воли он заставил себя преодолеть отвращение и стал вглядываться в заполнявшую салон „Икаруса“ толпу, стараясь выделить из нее человека, который не только нуждался в помощи, но и был ее достоин. Это было сложно и даже мучительно, но, в конце концов, ему всякий раз приходилось проходить через это, когда он хотел сделать кого-то счастливым и разделить это счастье со своим избранником.
Процесс выбора действительно был сложным. Кто? В самом деле, кто? Вот эта толстуха с огромным, круглым, как глобус в планетарии, туго обтянутым шелковым сарафаном брюхом? Огромная обвисшая грудь, изуродованные варикозом ноги, широкое, лоснящееся от пота, густо подмалеванное глупое лицо и небритые подмышки, из которых со страшной силой разит потом пополам с дезодорантом… Нет, ей уже ничем не поможешь. Она не примет помощи; более того, она ее недостойна. Ей всего хватает, она всем довольна и не ищет никаких новых радостей, кроме тех, что привычны и доступны: очередной бразильский сериал по телевизору, возможность пожаловаться кому-нибудь на жизнь и выслушать встречную жалобу, сочувственно кивая и тряся всеми своими подбородками. Ну и, конечно же, жратва — насквозь пропитанное канцерогенными веществами, жирами и ядовитыми пищевыми добавками тухлое месиво промышленного производства, которым завалены прилавки магазинов и торговые ряды рынков.»
