Николай Еремеев-Высочин - В Париж на выходные

— Эрнесто Лопес. Да вот мой паспорт, вам так будет удобнее.

Пока полицейский доставал ручку, я успел придумать себе домашний адрес: Сарагоса, улица Кальдерона, 16. Но полицейский счел этот вопрос лишним — он лишь переписал фамилию и номер паспорта.

— Когда вы остановились здесь?

— Сегодня вечером.

— Лед? Содовая? — спросил портье.

Я знаком остановил его, взял стакан и отхлебнул половину.

— Извините! — сказал я полицейскому.

Его прозрачно-голубые глаза не выражали никаких эмоций.

— Посмотрите, пожалуйста, на человека, который лежит на носилках. Вы не сталкивались с ним?

Я допил виски, поставил стакан и обернулся. По знаку допрашивающего меня полицейского его коллега отстегнул молнию почти до груди трупа. Штайнер был в темном костюме с белой рубашкой и галстуком, в которых он, по-моему, и обедал на теплоходике, на бато-муш. Его лошадиная голова была повернута к нам, глаза закрыты, крошечный лоб неандертальца сморщен, как от внезапной боли.

Странная вещь, в его бутоньерке остался цветок. Но это была не роза, с которыми к вам во всех парижских ресторанах и кафе пристают смуглые уличные торговцы, арабы или бенгальцы. Нет, Штайнер элегантно украсил свой темно-синий, почти черный костюм двойным цветком герани.

— Так что? — спросил инспектор.

— Нет, я его не видел, — очнулся я, знаком попросил портье налить мне еще порцию и добавил. — Я снял номер вечером, где-то около девяти, и сразу пошел ужинать. А вернулся вот только сейчас.

— Спасибо, месье, — полицейский закрыл блокнот и попытался сунуть его в карман. Блокнот не помещался.

— Сожалею, что не смог вам помочь, — вежливо отозвался я.

Новая порция виски позволяла мне задержаться в холле еще минут на пять-десять. Инспектор отдал распоряжение санитарам — они подхватили носилки и пошли вниз, чертыхаясь на крутой винтовой лестнице. Уходя, полицейский обернулся к портье.

— Завтра в десять, — напомнил он.

— Конечно! Спасибо, г-н старший инспектор.

Видимо, портье удалось уговорить полицейских убраться поскорее. Не лучшая реклама гостинице — люди приезжают в Париж, чтобы наслаждаться жизнью, а не сталкиваться со смертью. Эксперты тоже потянулись на выход.

В ответ на мой вопросительный взгляд портье жестом попросил меня подождать и набрал номер по телефону.

— Месье Оди? Это Венсент. Они уже ушли, месье Оди. Да, месье Оди. Не знаю, может быть, теперь вам и нет смысла приезжать. Нет-нет, месье Оди, говорю вам, большого шума не было. Конечно, месье Оди! Спокойной ночи, месье Оди!

Портье повесил трубку и пожаловался мне:

— Что за ночь! Ну почему это должно было случиться в мое дежурство!

— Инфаркты случаются, — невинно произнес я.

Портье высунулся в холл, чтобы убедиться, что никого из экспертов не осталось. Ему явно хотелось снять стресс, а пить на дежурстве он не мог. Он вышел из-за стойки и показал мне на кресло у окна.

— Тот господин из 404-го — он немец — сидел вон там. Он заказал кофе и смотрел проспекты, вероятно, кого-то ждал. Ему было жарко, он даже открыл окно. Потом уезжали жильцы из 502-го, я отвлекся. У них было много вещей, они даже попросили шофера такси подняться, чтобы помочь им — я-то не имею права отходить отсюда, а Миланка уже ушла. Потом пришли те два господина. Похоже, господин из 404-го ждал не их, потому что он был недоволен. Те двое ничего не заказывали, просто сидели там, разговаривали. А потом тому господину из 404-го стало плохо, он завалился всем телом на бок. И те двое сразу бросились бежать со всех ног. Как вы думаете — они ведь могли и меня убить как свидетеля?

Негр замолчал, подумал и добавил:

— Я, наверное, не должен никому об этом рассказывать. Ну, кроме полиции.

Я согласно кивнул, закончил вторую порцию виски и попросил следующую.

— Попробуй теперь уснуть, когда здесь такое произошло. Прямо детектив! — сказал я, приглашая портье продолжить исповедь.

— Я здесь третий год работаю, никогда не было ничего подобного, — охотно подхватил африканец. — Те два господина, которые ругались, тоже немцы были. Я-то немецкого не знаю, но они говорили не по-французски, а поскольку господин из 404-го был немец, то понятно, что они говорили по-своему. Я так полицейскому и сказал. Мне завтра к ним в комиссариат придется пойти, чтобы подписать там всё и посмотреть фотографии. Я их рожи теперь до самой смерти не забуду.

Расспрашивать, как выглядели убийцы, с моей стороны было бы неосторожным.

Я поднялся в свой крошечный номер 401. В хороших гостиницах, типа «Де Бюси», вечером зажигают мягкий свет у постели и кладут на покрывало шоколадную конфету, чтобы жизнь казалась еще слаще. Здесь такая деликатность была не в ходу — меня встретил только застоявшийся воздух с легкой примесью дезодоранта. Я открыл окно и набрал номер по французскому мобильному.

— В полдень, — сказал я по-французски, когда звонок приняли.

— Вы ошиблись, — по-французски ответил Николай.

2

Наверное, всем, кто много ездит и часто меняет гостиницы, снятся такие сны. Вчера дверь в коридор была справа, сегодня она слева. И вам снится, как во вчерашний номер, где дверь была справа, кто-то — незнакомец, скорее всего, убийца — входит слева. От ужаса, что в номер, оказывается, можно попасть и через еще одну дверь, вы просыпаетесь. И видите, что дверь действительно слева, как во сне. И этот кошмар остается явью, пока вы не проснетесь окончательно и не поймете, что вам снился вчерашний номер. Так вот, сначала мне приснилось, что меня хотели убить в «Фениксе», где я задремал сидя, прислонив подушку к открытому окну. После первого сна я заснул довольно быстро. После второго, с дверью слева, я, поворочавшись, понял, что уже не засну. Плюс еще не преодоленная шестичасовая разница во времени! Я зажег лампочку рядом с постелью и с облегчением обнаружил, что уже можно вставать — было десять минут восьмого. Я принял душ и — береженого бог бережет! — тщательно протер мокрым полотенцем все места, за которые мог хвататься голыми руками. Потом нацепил парик, подхватил свою сумку и спустился в холл.

Вообще-то я собирался сразу поехать в «Феникс», чтобы не упустить Метека. Но чувство долга побудило меня задержаться здесь хотя бы на завтрак — вдруг еще что узнаю?

Портье — вчерашний африканец — поздоровался со мной как со старым знакомым и пригласил проследовать в салон. Я был прав — утренний кофе подавали в том самом месте, где вчера лежал труп Штайнера. Обстановка была стандартная: восемь круглых столиков вдоль стен, туристические проспекты и старые журналы на консоли. Единственным украшением служила большая, почти в рост, деревянная фигура кудрявого мальчика в костюме эпохи Возрождения, который готовился прижать к подбородку настоящую скрипку. Мальчик выглядывал в холл из-за фикуса Бенджамина, раскидистого, но какого-то худосочного — кадка с деревом стояла слишком далеко от окна, и листьям явно не хватало света.

Столик, за которым вчера убили Штайнера, был занят американской мамашей с двумя дочерьми лет 15–16, которые не переставали трещать. Когда я проходил мимо, одна из барышень как раз говорила:

— Конечно, прекрасно трахаться налево и направо! Но потом ты приезжаешь в свой паршивый городок…

Еще в холле вяло крошила круассаны блеклая пара скандинавов неопределенного возраста, и намазывал бутерброды своим двум вертлявым сыновьям арабский папа с большим, обтянутым синей майкой животом. Было очевидно, что вчерашний инцидент для большинства постояльцев остался незамеченным.

Я сел под фикус напротив американок, в светском разговоре которых снова промелькнуло слово «трахаться». Я присмотрелся к женщине постарше, которую я принял за мамашу. Возможно, это была лишь старшая подруга, так сказать, наставница.

— Что вы будете?

Передо мной стояла симпатичная темноволосая девушка с православным крестом на шее. Сербка? Болгарка?

Я заказал континентальный завтрак с зеленым чаем.

Это был один из тех моментов, когда голова моя была совершенно пуста. Поднос, который принесла мне сербка, был заполнен до краев: набор булочек, варенье, мед, йогурт и даже кусочек сыра в пластмассовой упаковке. И всё, о чем я позволял себе думать перед начинавшимся днем, который тоже обещал быть долгим, что именно и в каком порядке я собираюсь поглотить на завтрак. Я, так и не попробовав йогурт, закончил в начале девятого, попрощался с портье и, взяв напоследок визитную карточку отеля — хотя как она мне могла еще понадобиться? — с сумкой через плечо вышел на улицу.

Перед гостиницей, включив аварийные мигалки, стояло такси — «пежо» цвета красный металлик. На заднем сиденье ерзала в нетерпении восточного вида женщина. Я бы не отдал руку на отсечение, что именно она обедала со Штайнером на теплоходе, но она тоже была лет пятидесяти, полной, ярко накрашенной и в ушах у нее сверкали массивные золотые серьги. Женщина смотрела на дверь гостиницы и, увидев вместо знакомого лица незнакомое мое, достала мобильный телефон. Если она ждала Штайнера, то он явно опаздывал.