Елена Арсеньева - Венецианская блудница
Ей хотелось, чтобы это закончилось поскорее… ей хотелось, чтобы это длилось вечно.
Она затаила дыхание, она перестала отвечать на поцелуи Лоренцо, она, чудилось, вся замерла, сжалась в один тугой бутон наслаждения, но в то же время тело ее содрогалось, билось, металось, ударялось о тело Лоренцо. И когда Александра вдруг зашлась в тихих, протяжных стонах, а все лоно ее раскрылось, как распустившийся под жарким солнцем цветок, он ворвался в нее, но был так переполнен желанием, что не обратил внимания на преграду.
Крик ее боли слился с криком его наслаждения – и тут же Лоренцо проклял себя за это наслаждение. Но он призвал на помощь привычный цинизм и подумал, что нет ничего дурного: пользоваться телом распутной особы, не обращая внимания на ее поведение.
Лоренцо встал, потянулся, как поджарый, мощный зверь, – и только теперь увидел на своем теле кровь.
– Синьорина, вы могли бы предупредить меня, что у вас нынче женские дни! – воскликнул он брезгливо – и, подхватив с пола свой плащ, торопливо вышел, не обратив внимания, что женщина на черном ложе лежит без памяти, и, уж конечно, нимало не размышляя, что именно лишило ее сознания: боль от грубого вторжения в ее тело – или боль от убийственной жестокости его последних слов.
Часть III
ЛЮЧИЯ
11
Итальянская девственница
Чуть только первые проблески рассвета затронули небо, молодая княгиня Извольская открыла глаза.
Спальня, в которой она пробудилась, превосходила по красоте и изяществу все помещения подобного рода, где ей когда-либо приводилось просыпаться. Постель, стоявшая на возвышении со ступеньками, прикрытыми прекрасным ковром, была окружена колоннами с богатыми занавесями и таким балдахином, что под ним не стыдно было восседать турецкому султану. Две статуи – подделки под греческие, но великолепные подделки, не хуже римских, определил наметанный глаз жительницы страны, где почти все искусство – лишь копия с греческих оригиналов, – итак, две статуи стыдливо отвернувшихся полунагих красоток и две вазы со свежими, несмотря на время года, цветами стояли по углам помоста. Отличная мебель, обитые скользким, блестящим шелком диваны, множество зеркал и прелестных картин делали из этой комнаты обиталище, достойное самой Венеры… или, по крайней мере, того Адониса [36], который крепко спал сейчас рядом с Лючией и с которым она вчера вечером таким замечательным образом обвенчалась.
Единственное, о чем печалилась тогда Лючия, это что ей не удалось раздобыть по такому случаю белое атласное платье, шитое золотом, какое она видела на какой-то невесте, случайно заглянув в одну из московских церквей во время венчания. Нельзя было не позавидовать и прическе той невесты, сплошь убранной бриллиантами. Сзади, под бантом из лент, висела толстая коса. Кроме того, на маковке головы у нее была маленькая корона, тоже усеянная бриллиантами…
Ну а в остальном, за исключением толпы зрителей, множества свечей, голосов певчих, торжественности и великолепия храма, общей атмосферы благолепия и восторга, в которой свершалось то венчание, у Лючии было все тоже вполне прилично и торжественно.
Шафером, или, как здесь говорили, дружкою, был, понятное дело, Шишмарев, перед которым маленький, тщедушный священник почему-то трепетал, будто перед суровым учителем, и, венчая, все время поглядывал на дружку, как бы ища его одобрения.
Когда начался обряд, священник стал перед женихом и невестой (Лючия являла собой образ насмерть перепуганной, просто-таки остолбенелой от свершавшегося девицы) и начал читать какую-то толстую книгу. После этого жених надел на палец невесты кольцо такой красоты (бриллиант в окружении сапфиров, тяжелая золотая чеканка!), что она едва сдержала вопль восторга, который едва ли удалось бы выдать за плач скромницы-девицы. Потом священник взял два гладких венца, раззолоченных на диво (все, от свечей до облачения и этих венцов, было им привезено с собою), дал их поцеловать жениху и невесте, а затем возложил на их головы. Он снова начал читать и, соединив правые руки молодых людей, провел их троекратно вокруг некоего подобия алтаря. После этого священник взял чашу с красным вином, которого и дал выпить жениху и невесте, причем Лючия, загодя предупрежденная Шишмаревым, едва коснулась губами холодного золоченого серебра, ну а когда к чаще склонился князь Андрей, рука священника вдруг дрогнула – и жених принужден был сделать настоящий большой глоток, чтобы не облиться и не испортить белое кружевное жабо и шелковый синий камзол. Священник передал чашу Шишмареву, который удовлетворенно кивнул, бросив молниеносный взгляд на Лючию, а потом снова началось чтение церковной книги, и Лючия была поражена, сколько слов говорится для того, чтобы соединить двух особ, ненавидящих друг друга – ну, или питающих друг к другу крайнюю неприязнь: ведь князь Андрей терял свободу из-за проигранного пари, ну а она, Лючия, из-за денег.
«Да, да! Из-за денег, из-за положения в обществе! – твердо напомнила она себе. – И никаких глупостей».
Она едва сдержала усмешку, потому что и в России начала делать то, чему отменно обучилась в Италии: водить за нос мужчин и опустошать их карманы.
Тем временем обряд подошел к концу: священник велел жениху поцеловать невесту, однако князь Андрей только коротко клюнул ее в губы, а глаза у него при этом были уже сонные. Зелье Чезаре, убийственно подействовавшее на нежную княжну Александру, и впрямь могло свалить с ног быка, а не только молодого, крепкого и сильного князя Андрея, хоть он и был, по выражению Шишмарева, питух из питухов. В карете, мчавшей молодоженов в Извольское, князь Андрей дремал, а Лючия пыталась освоиться с новым положением и разработать план действий на эту ночь. В самом крайнем случае можно воспользоваться румянами, хотя это бутафория чистой воды, способная обмануть мужчину, но не тех женщин, пусть даже крепостных прачек, которым придется стирать простыни, на которых спали новобрачные. Лючия отлично знала, что слуги, за очень скромным исключением, – первые враги господ, соглядатаи и сплетники, а потому, намереваясь держать свой новый штат в ежовых рукавицах, не желала ни самой малой трещинки в своей броне. Надо думать, в доме отыщется кусок сырого мяса, есть же там какая-нибудь кухня. Главное, чтобы ее супруг не проспался прежде времени.
Но на этот счет опасаться не приходилось. Когда въехали в Извольское (у Лючии сердце замерло от восторга при виде сего роскошного дома, стоявшего на высокой горе над рекой, в обрамлении огромного сада – можно вообразить, как прекрасен будет летом этот сад, и огромный луг на другом берегу реки, с набросанными на нем купами лоз и вербы, и грандиозные изгибы реки, и бесконечные, прозрачные дали!) и остановились у высокого крыльца с дорическими колоннами, князя Андрея с трудом удалось растолкать и заставить передвигаться самостоятельно. Он пытался держать себя в руках, но имел вид человека, идущего во сне. Лючия, отирая старательно капающие слезы, влачилась за ним, держа голову понурой, но с восторгом примечая поистине, как и предупреждал Шишмарев, азиатскую роскошь своего нового обиталища и не обращая внимания на ошеломленную, испуганную дворню.
– Ваш барин только что женился, – громогласно объявил Шишмарев. – Это ваша новая княгиня!
– Да, да… – нашел в себе силы подтвердить Извольский. – Все так, да…
Но тут перед ними оказалась дверь в опочивальню. Князь Андрей отворил ее сам, не дожидаясь бегущих со всех ног лакеев, погрозил перед их носом пальцем:
– Не входить. Ни-ни! П-первая бр-бра-ачная ночь. Не то засеку н-на к-кон… – Так и не прорвавшись сквозь нагромождение звуков, он втащил за собой жену, захлопнул дверь, сделал еще несколько заплетающихся шагов – и рухнул бы на месте, когда б Лючия не помогла ему одолеть ступеньки, ведущие к кровати. Но тут уж силы вовсе оставили князя Андрея – к величайшему облегчению Лючии, которая, несмотря на свою самонадеянность, рада была получить небольшую передышку. Однако она никак не ожидала, что от усталости и волнений сама беспробудно проспит до рассвета. Надлежало действовать, и действовать быстро.
Как была, в одной рубашке, она выглянула в дверь, умоляя Мадонну, чтобы в русских домах не велось такого порядка, как, например, во французских, где в каждом коридорчике и ночью караулит лакей. Слава богу, под дверью никого не оказалось, и она на цыпочках побежала по мягким коврам, уговаривая себя: «Если застигнут, скажу, что хотела посмотреть дом. В конце концов, теперь я здесь хозяйка!» Как ни беспокоили ее поиски кухни, она и в самом деле не могла не залюбоваться этим громадным дворцом, отделанным с царской роскошью. Залы, через которые она бежала, были украшены одна другой богаче, и Лючия, обмирая от восторга, наслаждаясь тонким звоном хрустальных подвесок люстр, матовым блеском зеркал, игрой бриллиантовых искр в окаймляющих их самоцветных рамах, жалела только об одном, что не может сейчас разглядеть все толком. «У меня еще будет время!» – утешала она себя, понимая: чтобы сделаться полновластной хозяйкой этого великолепия, следует постараться! Потому и отправлена была Александра Казаринова в далекую Италию, что Лючия не больно-то собиралась исполнять мстительные планы Шишмарева. И пребывание в Извольском пока укрепляло ее намерения. В конце концов, цель каждой женщины – удачно выйти замуж, и если бог дает такую фантастическую карту, которая выпала Лючии, надо ставить на нее все, не раздумывая! Как же, через неделю покинуть этот дворец! Да никогда в жизни! Бог накажет за нарушенную клятву перед алтарем. Лючия была не слишком-то усердной католичкой, и ее нимало не смутило, что венчалась она с человеком чужой веры, по чужому обряду. Не может быть на небесах четыре господа нашего, Иисуса Христа. Бог един для всех, а поскольку мир огромен, хлопот с людьми множество, то ему, Всевышнему, наверное, недосуг обращать внимание на такие глупости, как обряды. Велика разница, обращаются к нему Pater Noster или Отче наш! Ему бы успеть разобраться с жизнью и смертью, любовью и ненавистью, правдой и ложью, войнами, местью и всеми прочими серьезными делами, а какого цвета епитрахиль да стихарь, на каком языке его славят, господу небось и думать-то недосуг. Поэтому Лючия считала, что вышла замуж по правде и намеревалась свято блюсти обеты. Но теперь ей было жизненно необходимо укрепить свои позиции с помощью сырого мяса!
