Вернер Штайнберг - Современный детектив ГДР

Мне надо бы знать, думал Метцендорфер, кто убитый, чего он хотел; я мог бы и утаить от суда эти сведения, окажись они неблагоприятны для Марана; Гролю на все это решительно наплевать!

Он почувствовал тупую боль в висках, всегда предвещавшую мучительную мигрень; по опыту он знал, что таблетки тут не помогут, да и не любил он лекарств. Он отошел от окна к середине комнаты, разделся, прошел в закуток с душем и окатил себя самой горячей водой, какую только мог вытерпеть. Кожа его покраснела. Он долго стоял под струями, от которых шел пар, с поднятыми руками и не думал вообще ни о чем. Потом вдруг рывком повернул рычажок: обдавший его холод, как он и надеялся, дал ему нужную встряску. Тупая боль в висках сразу прошла.

Метцендорфер вытерся, оделся; теперь он знал, что ему делать, принесет ли это успех или нет. Он сделает это хотя бы для того, чтобы вернуть себе спокойствие.

Он сжал тонкие губы и стал думать, поехать ли ему на машине или поездом. Машина даст ему большую свободу передвижения, но, если он попадет в затор, ждать надо будет, чего доброго, битый час, поезд, в сущности, удобнее. Можно развалиться в кресле и думать, глядя на пролетающие телеграфные столбы и на бесконечное мельтешение проводов. Все же он решил отправиться на машине. Он сможет податься туда, куда потребует обстановка. А выедет он поздно вечером, когда движение на шоссейных дорогах утихнет. Правда, грузовики, грохот которых он слышал уже сейчас, будут ему сильно досаждать, но времени они у него не украдут.

Он позвонил к себе в контору и, как только услышал ровный, спокойный голос своей секретарши, сразу, несмотря на предстоявшую экскурсию, окунулся в привычную атмосферу буден. Этот голос звучал так терпеливо, он звучал так, словно ничего не изменит его и через пятьдесят, и через сто лет. Он попросил ее передать его заместителю, что он заболел. Он почувствовал удовлетворение, услыхав в ее тоне тревогу. Он не отказался от своих слов. Ему предписан покой, объяснил он, ничего страшного, но ему необходим покой, необходимо передохнуть хотя бы неделю. Пусть она распоряжается всеми делами, имея это в виду. Его доверие радовало ее, как собаку ласка хозяина, он это знал. И он знал, что может на нее положиться.

Свои вещи он собрал в чемоданы очень умело и аккуратно.

В восемь вечера он выехал навстречу событиям, о которых ничего не знал и которым удивился бы.

Глава шестая

1

Когда Метцендорфер при сером свете раннего утра подъезжал к Франкфурту, в ушах его стоял грохот грузовиков, непрерывно проносившихся мимо него слева. Его глаза устали от непрестанного мелькания двойной цепи притушенных фар и от стаккато дорожных знаков на правой обочине.

Он все время держал 70, хотя это и было опасно: машины сзади ехали с предельной скоростью и то и дело врывались слева в гремящую цепь; красные огни сзади и спереди прорезали мрак лихорадочным пунктиром. Метцендорфер не заражался этой судорожной торопливостью. Он видел однажды машину, которая шла на скорости 100 и смяла опору электропередачи, как клочок фольги; с тех пор он пребывал в каком-то противном и нелепом страхе перед быстрой ездой, хотя знал, что такая же участь может постигнуть его и при умеренной скорости. Во всяком случае, он облегченно вздохнул, увидав в серой утренней мути плоский, широко раскинувшийся силуэт города. Не зная, где находится гостиница «Майнау», он съехал на какое-то ответвление к Франкфурту и свернул к ближайшей бензоколонке. Там было еще пусто, заправлялся только один автопоезд.

Он вылез из машины, все тело его болело. Он сделал небольшую пробежку, потянулся, глубоко вдохнул влажный воздух и с силой выдохнул серое облачко.

На плане города гостиницы были обозначены; он нажал нужную кнопку, и одновременно с надписью «Майнау» загорелся знак, что мест в этой гостинице нет. Он запомнил дорогу и поехал туда. Гостиница «Майнау» оказалась одной из тех, что обязаны своим появлением ярмарке, международным конгрессам и Паульскирхе. Это был старый доходный дом, перестроенный каким-то находчивым архитектором. Метцендорферу не пришлось робко искать места для машины. Задний двор был переоборудован в стоянку.

Дальше все пошло своим путем, давно знакомым Зеппу Метцендорферу: на вопрос, есть ли свободные номера, ночной портье ответил хоть и вежливо, но отрицательно и при этом сосредоточенно осмотрел приезжего. Он оценивал его. Десятимарковая купюра развязала ему язык и заставила его пожаловаться на переполненность, из-за которой приходится, увы, отказывать даже постоянным клиентам, если те прибывают, не предупредив об этом заранее. Вторая такая же купюра заставила портье извлечь список номеров; он стал глубокомысленно изучать его.

Метцендорфер терпеливо ждал. Он знал, что не вправе никого здесь расспрашивать; он здесь гость и должен уповать на свою удачливость. Портье наморщил лоб и поднял глаза. Разве что господин удовольствуется одноместным номером на пятом этаже, правда только с душем, и лифтом нельзя пользоваться, его туда подвести не удалось. Метцендорфер удовлетворенно кивнул. Возбуждение, пригнавшее его сюда, внезапно прошло; он так устал, что едва держался на ногах.

Комната наверху была кособокая; из окна были видны крыши стоявших во дворе машин. Метцендорфер быстро разделся, кое-как помылся, лег, свернулся калачиком по своему обыкновению и, уже засыпая, подумал: Трициус ее фамилия, Джина Трициус…

2

Ему снилось, что он лежит где-то в поле, без укрытия, а над ним сухо строчит пулемет. Спрятаться некуда, и он с ужасом понимает, что через несколько секунд в него попадут и он умрет жалкой смертью.

Он проснулся, почувствовал, что мокрая от пота куртка пижамы прилипла к спине, попытался, как привык дома, встать с правой ноги, наткнулся на что-то и сообразил, что находится в гостинице «Майнау» и кровать прислонена к стене правым боком. Он смущенно повернулся, посмотрел на часы, узнал, что уже без десяти одиннадцать, и тут услыхал почтительно тихий стук в дверь. Потом наступила пауза, словно кто-то прислушивался, а затем до него донеслись звуки осторожно удаляющихся шагов.

Метцендорфер накинул халат и приотворил дверь. Он увидел горничную, молодую, стройную особу; теперь она, улыбаясь, обернулась к нему: милое, заурядное лицо, он обратил внимание только на выбритые, подведенные брови, косо поднимавшиеся к вискам. Она несла пылесос, явно занятая уборкой этого этажа, и, вероятно, никак не думала, что кто-то еще спит. Метцендорфер что-то пробормотал в ответ на ее приветливо-немую улыбку, вернулся и оделся.

Когда он выходил из своего номера, девушка уже убрала соседний и приглаживала ладонью подушки. Метцендорфер остановился в дверях, посмотрел на нее, вспомнил некую фамилию и, оправдываясь, сказал:

— Я приехал сюда рано утром.

— О, — сказала она, — ничего. — И деловито прибавила: — Завтраки на втором этаже.

— Большое спасибо, — ответил он. — Мне и правда хочется есть. — Помедлив, он решил двинуться прямо к цели. Он сказал: — Я ищу здесь одного знакомого.

Это, казалось, не вызвало у нее особого интереса. Она склонилась над кроватью.

— Некоего господина Альтбауэра, — прибавил он.

Она выпрямилась и пристально посмотрела на него.

— Вот как, — сказала она растерянно, — господин Альтбауэр! Разве вы не знаете? Его же застрелили, убили. — Она пожала правым плечом. — Где-то там на юге, в Баварии, в Бернеке.

У Метцендорфера сложилось впечатление, что она ни разу не бывала в Баварии: она говорила о ней так, как говорят об Австралии. Он сделал полшага в глубь номера; слабо улыбнувшись, он сказал:

— Вы правы. Я это знал. Вы случайно не фрейлейн Трициус?

Не успел он это произнести, как она заняла оборонительную позицию и замкнулась.

— Ах так! — сказала она, растягивая гласные. — Вот оно что! Вы это знали! Зачем же вы спрашиваете? Что это значит?

Метцендорфер ответил не сразу: он, не торопясь, рассматривал девушку. Ничего особенного в ней нет — так ему показалось; у нее хорошая фигура — она это знает и умеет этим пользоваться, и лицо у нее милое — и это она тоже знает, но такими же достоинствами обладают тысячи девушек, и ничего примечательного тут нет. Идеал ее, несомненно, какая-нибудь киноактриса, это неинтересно. И прихотливо подведенные брови тоже ничего не означают, они служат лишь броским и оригинальным отличием, больше ей нечем блистать.

Только холодная сдержанность серых глаз говорила ему, что она давно раскусила игру, в которую с ней обычно играют, что ставки она делает умело, что она готова продать все, кроме одного-единственного, а за это ей нужно предложить многое, цену она установила сама.

Что ж, Метцендорфера интересовало не это. Он любезно улыбнулся, извлек из кармана пятидесятимарковую бумажку, протянул ее девушке (но она не взяла ее) и сказал: