Юлиан Семенов - Псевдоним
Помолись о его душе, он услышит тебя!
Твоя Дора".
52
"Дорогой Ли!
Если я скажу тебе, что я невезун, то это будет половиной правды, даже ее четвертью. На конкурсе невезунов всего мира я бы занял второе место, такой я невезун! Суди сам: помнишь, я писал тебе об одном моем знакомце, художнике Эндрю? Так вот, я придумал грандиозный бизнес: поскольку здешние диктаторы, они же президенты, они же премьеры, они же главнокомандующие, они же отцы, дяди и дедушки нации, они же корифеи науки и искусства, они же меценаты (за счет государственной казны), выдающиеся ценители прекрасного и большие скромники, то как им не согласиться с просьбами граждан и не увековечить свой образ?! Я вызвал сюда Эндрю, прозондировав почву перед этим в кругах, близких к «отцу нации», и договорился, что он сделает портрет образины за десять тысяч баков (краски, холст и рама, естественно, за счет диктатора).
Эндрю приехал, я отвел его к заместителю помощника президента (как ты догадываешься, это наш человек, делающий свой бизнес на том, что расторговывает здешние земли Морганам и Рокфеллерам по дешевке), тот представил североамериканскую звезду «отцу нации», обговорили, каким должен быть портрет, ударили по рукам, начали работу, бедняга Эндрю начал попивать, оттого что ему пришлось из Люцифера делать апостола Павла, я понимал его страдания, нет ничего ужаснее, чем насиловать кисть, никто так не боится ошейника, как художник, однако дело есть дело, помучившись неделю, можно обеспечить себе три года прекрасной творческой жизни.
Я сделал для Эндрю эскиз, объяснил ему, чего хочет здешний болван в золоте, дело пошло, но в день окончания работы мой художник возвратился домой с безумными глазами. Я поинтересовался, где золото (по условию договора, я должен был получить две с половиной тысячи баков, чтобы вернуть мои долги мужу миссис Роч и тебе), он отвечает «ха-ха», потом падает в истерике и рассказывает, что порезал картину, потому что лучше жить в нищете, чем изображать пророком гада и тирана.
Что на это скажешь?!
Розог у меня под рукой не оказалось, художник по-прежнему плакал, как ребенок, клял тиранов, просил дать ему кольт, чтобы он пристрелил президента и освободил народ несчастного Гондураса от рабства, а я горестно думал про то, что бизнес не моя стихия. В конце концов я впал в черную меланхолию, но несчастного художника ругать не стал, оттого что понимал его изначальную правоту. (Но попробуй заставь меня написать об этом рассказ с плохим концом! Не выйдет. Надо быть бессердечным и холодным дельцом от литературы, чтобы безжалостно отбирать у несчастных Надежду. Если человеку дано перо, так ведь оно дано не случайно и не зря! Значит, я должен служить Благу, а не Злу, Вере, а не Безысходности! И еще: надо быть богатым человеком с безупречной репутацией, чтобы позволять себе Жестокость по отношению к читателю.) Я то и дело вспоминаю Гёте, который утверждал, что быть одаренным человеком совершенно недостаточно. Чтоб набраться ума, нужно очень многое: жить в достатке, уметь заглядывать в карты тех, кто ведет игру, да и самому постоянно быть готовым к большому выигрышу. (Впрочем, такому же проигрышу – тоже.)
Я был совершенно потрясен, когда этот мудрец рассказал, что он истратил полмиллиона личного состояния, чтобы узнать то, что он узнал; на это же ушло отцовское состояние и все литературные доходы за пятьдесят лет, а это были не мои шесть долларов, а десятки, сотни тысяч золотом. Да еще владетельные особы вложили в его ум не менее полумиллиона. Общество, которое не поддерживает своих творцов, не заботится о памяти потомков. А это чревато не чем иным, как умиранием патриотизма.
Если Гёте уму-разуму учили влиятельные особы и опирался он на свои гонорары и наследство папы, то меня этому же учит жизнь. Он состоялся на изучении природы. Я согласен с ним, что ни одна другая область знаний не позволяет столь пристально проследить за чистотой созерцания и логичностью помыслов, заблуждениями чувств и рассудка, за слабостью характера или его силой. Действительно, природа не позволяет шутить с собою тем, кто кладет жизнь на ее познание. Но поскольку человек есть дитя природы, ее часть, то моими учителями стали именно люди, рискнувшие жить отдельно от природы, бросившие ей вызов, и хотя действительно природа всегда права, а люди отнюдь нет, хотя природа более поддается сильному духом и последовательному, а вялому, нерешительному, праздному жестоко мстит, но весь мир составлен не только из тех, кто является образом и подобием Божьим. Кто же в таком случае займется париями мира, бедолагами, имя которым легион?!
Да, кстати, торговля ботинками тоже прогорела. Приезжал ловкий парень из Чикаго, который привез не тяжелую обувь, а легонькие башмачки, насквозь продуваемые ветром, ноги не потеют, к нему стоят очереди, но идею с колючками он мне оплатить не хочет, хотя, как и любой член американской колонии в Гондурасе, знает, что это мой патент. Не обратиться ли в Верховный суд?!
Эрго: холст с изображением царственного ублюдка изрезан. Художник ходит по набережной и тоскливо смотрит на яхты, стоящие на рейде; капитаны его не берут на борт матросом из-за неуживчивости характера.
В магазин обуви меня не пускают.
В должности консула не утвердили, запросив имена родителей и сведения о последнем месте службы в государственном учреждении. Представляешь, как они обрадуются, когда я пришлю им просимые данные.
У меня остался единственный выход: примкнуть к здешнему антиправительственному тайному обществу. О том, что готовится очередной переворот, весьма оживленно говорят в тавернах и кофейнях. Вообще здесь всегда весьма широко готовятся к переменам. Поскольку тут ценится умение стрелять (а ты знаешь, как я в этом силен), отчаянность в гонке на плохо объезженных конях в горных ущельях (тоже могу) и умение петь песни под гитару, то я весьма внимательно изучаю вопрос о том, чтобы возглавить бунтовщиков. Если мы победим, я стану первым советником нового президента и останусь им, покуда он не объявит себя «отцом нации», «корифеем» и «продолжателем дела Колумба и Вашингтона».
Пока же, поскольку бананы и кокосовые орехи здесь бесплатны, особого голода я не испытываю. Один наш соплеменник привез пятнадцать граммофонов. Думает, как их сбыть. Предложил мне стать коммивояжером, дает десять процентов с каждого проданного агрегата. Я согласился, но, думаю, ничего из этого не получится, потому что, действительно, если уж родился неудачником, то от этого качества не так просто избавиться.
Тем не менее через два года, шесть месяцев и три дня я вернусь домой совершенно свободным человеком, и ожидание этого момента делает вкус кокосовых орехов невыразимо сладким.
Твой Билл".
53
"Любимая!
Как я скучаю без тебя и без нашей Маргарет!
Пиши мне подробней про нее и про себя! Я ведь не просто читаю твои письма, я прямо-таки припадаю к ним, как к живительному роднику Памяти.
Считаешь ли ты дни, оставшиеся до встречи? Утром и вечером?
Как поживает великодушная миссис Роч? Пожалуйста, передай от меня самый искренний привет мистеру Рочу и поблагодари за его доброту. Ему воздастся сторицей; безнаказанными бывают только жестокость и коварство, Доброта рано или поздно возвращается прекрасным Рождественским бумерангом.
Мои дела идут прекрасно, я много пишу, работаю, полон всякого рода планов.
Жизнь свела меня с любопытной личностью, Элом Дженнингсом, и его братом Фрэнком. Они, как и я, вынуждены отсиживаться на чужбине, но разница между нами в том, что они прибыли с тридцатью тысячами долларов, позаимствованными в кассе банка при помощи кольтов, поэтому сидеть им здесь придется всю жизнь.
Эл Дженнингс – дитя трагедии, порожденной гражданской войной. Южане, они бросили свое поместье, мать умерла, отец начал пить, мальчик сбежал из дома, не в силах вынести позора (как это похоже на мою трагедию). Все, что произошло с ним потом, тоже напоминает мою жизнь: бродяжничество, работа на ранчо… Встреча с тобою спасла меня, но к нему бог был суров, он не послал ему подруги, Эл убил зверя-надсмотрщика на плантации, но его отец, излечившийся к тому времени от пьянства, вытащил его за огромные деньги из тюрьмы, увез на родину, заставил учиться праву и сделал адвокатом. Но там Эл столкнулся с нашим диким беззаконием – преступников в его городе возглавлял не кто-нибудь, но сам шериф. Дело кончилось перестрелкой, Эл и его старший брат Джон были ранены, Эл чудом спас Джона от суда Линча, пришлось ему второй раз убегать из дома, вместе с младшим братом Фрэнком.
Так он и оказался здесь. Я заслушиваюсь его историями о том, что ему пришлось пережить в те годы, когда он наводил ужас на своих врагов.
Запасы моих сюжетов пополняются день ото дня, люди, подобные Элу, – чистый клад для писателя, в его судьбе – судьбы тысяч, всех тех, кто лишен права на Право.
