Ольга Тарасевич - Тайна перстня Венеры
Любимый Феликс, обкусанные губы, синие прожилки под нежными веками с длинными черными ресницами… Он был совсем один перед смертью, и никто его не утешил, не ободрил. Прекрасное тело его – где оно? Домашние рабы не занимались им! Знакомые Петры рассказали, что пришел какой-то специально нанятый Лепидой человек и увез труп. О, да – проклятая жена Марка Луция все рассчитала правильно. Если нельзя ничего сделать для любимого, то тело его – как храм любви, которому хочется воздать почести. Но осквернен храм, разрушен целиком и полностью. Не будет у мальчика могилы, достойной его божественной красоты, и даже места его упокоения не выяснить…
А теперь – Теренция снова это почувствовала – идти стало легче, и боль улеглась, как присмиревший шторм. Свет и тепло, которые были в любви, подаренной Феликсом, почему-то на мгновение согревают сердце и теперь. Любимого нет – а все равно кажется, что он так близко, даже ближе, чем в сладкие минуты любовных объятий. И от этого становится очень хорошо и спокойно. Петра говорила: душа Феликса теперь видит и познает Бога, и лучше этого нет ничего. Возможно, рабыня права, и Феликсу хорошо, поэтому утихает, успокаивается боль.
Надо пользоваться этой короткой передышкой. Дышать. Чувствовать свое спокойно бьющееся сердце – без втыкающихся в него острых иголок боли. Ощущать живот, не разрубленный надвое то ли мечом, то ли страданиями. Потому что очень быстро эти мгновения пройдут. И появится бездна пустоты. И ужас перед жизнью без Феликса. Какой любовник, какой дом? Все это пустое, все это не нужно. Главным в жизни, оказывается, была настоящая любовь, чистая, как горное озеро, прекрасная, словно нежно-розовый восход золотистого солнца. Без Феликса же все не в радость. И никогда не будет в радость. Время такое не лечит, это ясно и очевидно. Хочется вырваться из превратившейся в пытку жизни – стылой, темной, терзающей. Только вот эта вредная рабыня, которая семенит рядом, все портит…
«Все в воле Бога», – весь день твердит служанка. Она права: жизнь, смерть, любовь, счастье, горе – все это пронеслось через душу, как ураган. И ясно уже теперь: Феликс был спасен, чтобы показать настоящую любовь, и ушел, потому что, наверное, слишком горячим, всезатмевающим стало счастье. Все ясно и понятно. Кроме одного. Вместо души осталось кровоточащее пепелище. Невыносимо оно, ненавистно все. И хочется мчаться вперед, разбивая кулаки о мрамор городских стен, сбивая ноги на горных дорогах, и потом нырнуть в пропасть, как в забвение…
– Смотрите, – Петра, поддерживая едва стоящую на ногах хозяйку, замедлила шаг, – похоже, мы нашли дом, и здесь даже живут люди. Уму непостижимо – поселиться в глухих горах! Но вы же видите: огонек от лампы прекрасно заметен через ставни!
Теренция поморгала сухими, воспаленными от слез глазами. Странное видение не исчезло. В горах, среди деревьев, вдруг оказался простой домик, сложенный из серого, поросшего мхом камня. Возле него бежит чистый извивающийся ручеек, рядом с которым, на каменной невысокой скамье, стоит кубок для воды. Еще в воздухе чувствуется аромат свежеиспеченных лепешек, где-то в отдалении негромко блеет козочка, квохчут куры…
Да, Петра права. Здесь живут, об этом свидетельствует множество деталей. Но вместе с тем здесь, здесь…
Теренция посмотрела на рабыню, пытаясь понять, чувствует ли Петра то же самое. Или это просто ее измученное болью сознание начинает постепенно затухать – от усталости и страданий? Но какие же странные, непонятные ощущения… Почему-то вдруг все тело словно превратилось в чашу, заполненную невообразимым вином – покоя и умиротворения. Появляется счастливая уверенность: здесь надо быть. Именно здесь сосредоточено все на свете: счастье, смысл, спокойствие, любовь…
Она вскрикнула.
Некрасивое лицо Петры преображалось прямо на глазах. Исчезли оспинки, разгладились морщинки на лбу и печальные складки у губ. Глаза засияли невероятным умиротворяющим светом.
– Теренция, Господи! – рабыня перекрестилась, а потом осенила крестом и хозяйку. – В какое святое место помог нам попасть Бог! Я смотрю на вас и вижу – сама жизнь возвращается в ваше лицо.
Войти туда.
Все равно, кто окажется за калиткой и что произойдет.
Просто войти – и важнее этого ничего нет.
Медленно продвигаясь вперед, понимая, что происходят какие-то странные, непостижимые изменения, Теренция дошла до невысоких потемневших ворот, отворила дверь и по выложенной камнями дорожке пошла к скромному жилищу.
Дом тянул к себе как магнит.
В целом мире существовало одно только скромное жилище, ставшее вдруг центром всего.
Ничто не может остановить на этом пути…
Внутри оказалось темно. Двигаясь на ощупь по узкому коридорчику, Теренция вдруг с удивлением поняла: спешит, торопится, стремится вперед так, как не стремилась никогда и никуда ранее, и даже спешка на свидание к Феликсу не может сравниться с этим жадным нетерпением.
Потом была еще одна дверь, а за ней кухня с горящим очагом, сидящей у огня темноволосой женщиной. Также в том покое находился мужчина, нестарый, но с длинной бородой, одетый в толстую шерстяную тогу.
Теренция захотела поздороваться, спросить разрешения погреться у огня – и с каким-то звенящим восторгом поняла, что приглашение остаться в доме уже получено! Что люди эти понимают мысли так, как будто бы они были словами. И вообще они знают все – про императорский дворец, лупанарий, Марка Луция, Феликса, выжженное, пропаленное бедой сердце.
– Иоанн, принеси девочкам одеял, ты же видишь, они замерзли.
– Конечно, Мария…
«Я тоже понимаю их мысли, – вдруг осознала Теренция, не в силах отвести взгляда от лица женщины. Оно было восхитительно красивым, и ни сеточка морщин, ни темные круги под глазами не портили красоты, а, наоборот, непостижимым образом сами тоже были красотой. – Женщина не произнесла ни слова, я смотрела на ее лицо и видела: губы даже не шевельнулись».
– Говорить не нужно, все главное – в сердце. Я знаю, ты обижена. Не понимаешь, почему он дал тебе любимого, а потом отнял. Не принимаешь этой боли, помышляешь о смерти. Знаешь, я тоже его не понимаю. Он взял на себя грехи людские, отдал себя людям и ушел. Мне было так больно. Каждой матери больно терять дитя свое… Зачем я здесь без него? Но я стараюсь принимать это. Хотя понять не могу… Конечно, я попрошу за тебя. Он никогда не отказывает мне, когда я прошу для других. Он очень странный, мой сын. Но я люблю его всем сердцем моим…
Потом исчезли слова-мысли красивой печальной Марии, а окружающие предметы и люди стали нечеткими, расплылись, раскололись на отдельные части. Теренция поняла, что Петра, упав на колени, целует руку подающего ей одеяло мужчины. А что сама она отчего-то лежит на полу. Отблески огня делают чуть золотистым бледное лицо Его матери. Мария наклоняется, складывает на животе руки ее, поправляет чуть сдвинувшийся на пальце перстень. Но это только одна Теренция лежит на полу с закрытыми глазами и счастливой улыбкой на губах. А вторая стоит рядом, удивленно сморит на плывущие к ней бело-розовые облака, легкие и воздушные. Потом среди облаков появляются сначала Феликс, беззаботно играющий со щенком, а чуть позже и мамочка. Очень хочется сказать им всем: Марии, Иоанну, Петре. Прокричать во все горло: «Я так счастлива, вот, смотрите, там мой любимый, и щеночек из детства, и милая мама моя». Но желание обнять близких сильнее.
И Теренция побежала вперед, прямо по облакам, к любимым лицам, к приветственно машущим рукам, к яркому прекрасному свету…
Эфес, май 2009 года
Турецкие собаки великолепны! Разомлевшие на солнышке, избалованные туристами, они высокохудожественно лежат рядом с античными развалинами или современными кафе. С достоинством, чуть помахивая хвостом, выискивают в толпе глаза сумасшедших собачников. И всем своим видом показывают: мы вовсе не против угощения, но, конечно, ни на чем не настаиваем, потому что мы не попрошайки какие-нибудь, а гордые турецкие псы, воспитанные и самодостаточные! А еще мне нравится, что на всех собачках, мимо которых проносится наш автобус, надеты противоблошиные ошейники. Вряд ли у этих собакинов есть хозяева. Судя по тому, что они гуляют сами по себе, да еще и с нескрываемым удовольствием валяются в грязи и пыли, песикам не приходится отчитываться за свое антисанитарное поведение. Некому о них беспокоиться, и ругать тоже некому. Но, похоже, турецкие власти более гуманны к братьям нашим меньшим и реализуют специальные программы помощи для бездомных животных. Не удивлюсь, если здесь проводятся бесплатная вакцинация и стерилизация бродячих собак. Интересно, когда у нас дома появится все это – внимательное, вдумчивое отношение к проблемам бездомных животных? Пока приюту, которому я помогаю, любой вопрос приходится решать с боем. И речь даже не идет о финансах, которые постоянно нужны, но которые, конечно, не всегда можно получить из бюджета – он ведь не безразмерный, а потребностей у разных отраслей множество. Дело не в деньгах, а в сочувствии и понимании. Увы, как много вокруг брони ледяного равнодушия! Люди не всегда осознают, что от их решения или даже просто от кусочка брошенной голодному псу булочки зависит очень многое…
