Джеймс Чейз - Том 19. Посмертные претензии. Хитрый как лиса. Плохие вести от куклы
Парень нахмурился.
— Но я же…
И тут же прикусил язык, взглянув на Кэмпоса.
— Пожалуйста, можно взять еще одну сигарету?
Кэмпос протянул ему свою пачку и даже дал прикурить.
— Спасибо.
Дэйв продолжал:
— Вы ужинали с отцом. Еда была скудной. У Эйприл постоянно было туго с деньгами, тут уж не до изысканных блюд. Яичница, не так ли?
— Да. Нет, не помню.
— Это было консервированное блюдо из мелко нарубленного мяса с овощами… У меня получилось очень торжественно. На самом же деле овощные консервы с мясом. Обе ваши тарелки остались невымытыми.
Парень поднялся и обратился к Кэмпосу:
— Мой адвокат сказал мне, что я вовсе не обязан отвечать на вопросы, когда его нет.
— Твой адвокат был прав.
Кэмпос отодвинул свой стул, его ножки царапнули пол, поднялся, нажал на кнопку звонка, потом передумал, распахнул дверь и громко гаркнул:
— Нейс? Липски?
Два белокурых верзилы появились вместе с резким запахом кожи и дешевого туалетного мыла. Они увели Питера Оутса.
Дэйв передал Кэмпосу бумагу.
— Это никуда не годится.
Тот сощурился:
— Что ты имеешь в виду?
Дэйв поднялся и устало произнес:
— Его же там не было. Где он находился? Почему признался? Вот что нужно выяснить в первую очередь.
— Только не мне! — огрызнулся Кэмпос. — С моей точки зрения, дело закончено. Окружной прокурор удовлетворен. Он будет еще больше доволен, когда я сообщу ему про гитару. А у меня на руках еще с десяток других дел, так что некогда мне заниматься такими пустяками.
18
Единственный прожектор для подсветки бросал белый сноп света прямо вниз сквозь черноту комнаты. Пол был окрашен в черный цвет, поэтому свет не рассеивался.
Толстый Виттингтон был облачен в русскую деревенскую рубашку из белого полотна с вышитым воротом, манжетами и каймой. Свет отражался от этого полотна, вырывая из темноты неясные очертания предметов.
Виттингтон вышел из освещенного круга. Какие-то темные фигуры стали пробегать через него: девушки, юноши… Длинные волосы, джинсы, трико, в руках блокноты с ролями… Видимые отчетливо, совершенно невидимые.
Дэйв спустился по ступенькам, устланным дорожкой, которая заглушала его шаги. Прикрыв глаза рукой, он отыскал Виттингтона в дальнем углу. Прищурившись, пустился в обход темной границы открытого пространства.
Виттингтон объяснял:
— Ты слышишь горестный свист, Наташа. Нет, не двигайся, замри. Потом, поскольку он не повторяется, подними голову. Сама стой совершенно неподвижно. Не надо глазеть на потолок, и не верти головой. Подними ее. Медленно. Дюйм, два дюйма, теперь ты смотришь поверх голов зрителей. Нет, нет, никаких эмоций! Полнейшее равнодушие. Вот так. Хорошо. Теперь…
Его голос звучал уже в другом направлении:
— Свист прекращается. Иван и Марья начинают смеяться. Легко, обрадовавшись друг другу. Иван, ты входишь, держа Марию за обе руки, ведешь ее. Оба продолжаете смеяться. Нет, Иван, повернись спиной, разве ты не помнишь? Так, чтобы Мария увидела Наташу до того, как ты ее заметишь. Она смотрит на нее. Выйдите и повторите все сначала.
Виттингтон взглянул на Дэйва.
— Не сейчас, я репетирую.
— Я могу понять, что вы делаете, но не понимаю, что делает Питер Оутс.
— Я же сказал вам в прошлый раз, что не знаю, где он находится.
— Это больше не проблема.
— И никогда не была моей проблемой.
Виттингтон сложил руки на жирной груди и повернулся, наблюдая за тем, как артисты передвигались в полутьме, являя собой живое воплощение игры светотени. Наташа принялась плакать.
Дэйв сказал:
— Он явился в полицию и заявил, что убил своего отца.
— Что???
Виттингтон с неожиданным проворством повернул свою огромную тушу. Его рот выглядел темной ямой на расплывчатом светлом блине физиономии.
— Что вы сказали?
— Вы же слышали.
Виттингтон хлопнул в ладоши. В этот момент Мария не то танцевала что-то непонятное, не то изображала ревность, подкрадываясь к Наташе, даже начала петь, но тут же перестала, истерично вскрикнув. Опять раздался негромкий свист. Он совпал с сигналом Виттингтона, наверное, поэтому прозвучал отнюдь не зловеще.
— Перерыв. Пьем кофе.
Он повел Дэйва за черную перегородку, через длинную комнату с кабинками для переодевания. В конце ее на столе подмигивала красным светом и издавала утробное урчание огромная кофеварка, которую в прошлый раз Дэйв видел в другом месте.
Виттингтон вывел Дэйва из здания. Замедлив шаги, он обернулся.
— Хотите кофе?
Предложение было чисто риторическим.
Виттингтон нахмурился.
— Убил своего отца? Вы же говорили, что его отец утонул.
Дэйв рассказал ему то, что было написано в признании Питера.
— Его отец не был крупным и рослым человеком. Парень мог это сделать. Если только знал, как переносить человека на спине.
— Он это знал…
Голос Виттингтона звучал глухо.
В нескольких футах от них стоял «бентли» десятилетней давности с откидным верхом, который нуждался в помывке, да и верх не мешало бы сменить, потому что это была старая тряпка. Виттингтон утратил свою легкую походку, он с трудом волочил ноги по земле, усыпанной копром красно-желтых листьев, пока не добрался до забора и не оперся на него.
— Я сам его этому учил. Для военной игры, по ходу которой ему необходимо было тащить на спине чернокожего парня в два раза тяжелее себя.
Дэйв подошел к нему.
— Во время дождя, который начался тогда с вечера, практически никакого ветра не было. Море было спокойным. Если он хорошо плавает…
— Как тюлень. Но убить?
Виттингтон нахмурился и покачал своей крупной головой.
— Убить он не смог бы! Своего отца? Очаровательный человек. Однажды я с ним познакомился. Ужасно обезображен, но через минуту вы этого не замечаете. Позднее вспоминаете его красавцем. Конечно, должен же был Питер унаследовать от кого-то свою красоту… Чего ради он стал бы убивать своего отца?
— Ответ сам собой напрашивается на язык. Ради возможности получить двадцать тысяч по страховому полису. В тот вечер была последняя возможность заполучить их. Никаких других денег у его отца не было, остается поражаться, что он, живя в такой нужде, все еще продолжал делать взносы в страховую компанию. И вдруг выясняется, что он намеревается лишить Питера этих денег, не знаю ради кого. Возможно, Эйприл Стэннард.
— Симпатичная девушка, — сказал Виттингтон. — Как я понял, они с Джоном Оутсом были безумно влюблены друг в друга.
— К тому же она продала почти все, что у нее было, чтобы заплатить по его счетам в больнице, ухаживала за ним, приютила его у себя, кормила и поила его. Все эти факты были Питеру известны, да и к самому ему она прекрасно относилась.
— Она ему нравилась, — с уверенностью подтвердил Виттингтон. — Кроме того, у Питера было сильно развито чувство справедливости и благодарности. Не могу поверить, чтобы ему потребовались эти деньги. Да нет, это чепуха! Деньги в его глазах не имели большого значения.
Вы знаете, что я ему часто повторял? Что в другое время, в иной период истории, он был бы святым. Просто сейчас они вышли из моды. Для святых больше нет работы!
— А вот я в этом совсем не уверен, — возразил Дэйв. — Я с ним разговаривал сегодня утром, он мне тоже сказал, что деньги не суть важны, и мне показалось, что это было сказано искренне. Сомневаюсь, чтобы они вообще когда-либо играли большую роль в его жизни.
Он в упор посмотрел на Виттингтона.
— Насколько сильно он любил вас?
Физиономия того порозовела, голос стал холодным:
— В каком смысле вы употребляете данное слово?
— В самом прямом. С июня прошлого года вы все время были вместе. Возле вашей кровати висел его портрет. А сколько цветных слайдов с его изображением имелось у вас! Еще совсем неопытному ученику, вы не побоялись дать ему главную роль в какой-то драме, давно вышедшей из моды, которую сейчас никто бы не решился поставить. И вам этот спектакль понадобился только для того, чтобы продемонстрировать этого красивого мальчика в трико. Он большую часть времени проводил здесь, редко показывался дома. Его семья, его друзья вообразили, что он потерял голову из-за театра. Что его в действительности привлекало, театр или вы?
Виттингтон выпрямился и надулся:
— Послушайте, я же говорил вам…
— Меня больше интересует то, чего вы мне не сказали. Город прекратил ассигновать ваш театр, так что вы оплачиваете счета из своего кармана. А карман-то почти совершенно пуст.
— И как же, — Виттингтон пытался придать своему голосу крепость стали, — по-вашему мнению, это касается Питера?
— Двадцать тысяч для вашего театра были бы значительным подспорьем и продлили бы его существование на какое-то время.
