Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра
— Вот в таком тоне я говорить отказываюсь.
— Ладно, извини. Пошутил я. Но ведь угадал?
— Угадал, — нехотя признался свидетель Петер. — Долбанула будь здоров — и стрекача. Когда очнулся под утро, от холода… те две машины тоже исчезли.
— Забрали хозяева, ясное дело.
— Если б забрали — меня б растолкали. Медицину вызвали, например. Да хоть до лавочки у забора довели б. А так…
Он осторожно дотронулся до здоровенной, с куриное яйцо, шишки на темени. И тут же скривился от боли.
— Ладно, обмозгуем. Спасибо за сознательность, Петер. Вот здесь подпиши все, что нам наговорил. Ага, здесь. Пропуск давай и все, ты свободен.
— А-а?
— Надо будет, вызовем, — улыбнулся Майкл Гизли.
Наконец, словоохотливый «ночной спаситель» ушел, но громила-стажер и его коллеги не успели, как следует, в деталях, обсудить услышанное. Разумеется, они собирались… разумеется.
Но тут загрохотал телефон.
Гизли снял трубку — и в ухо ему будто шилом ткнули.
— Я не могууу!!! Я повешусь, отравлюсь, утоплюсь в фонтане… нет, в ванне! Сдохну, сдохну, сдохну! — и дикий визг перешел в бурные рыдания.
«Во истерик», хмыкнул про себя громила-стажер, а вслух произнес:
— Г-н Энс, успокойтесь. Что опять стряслось? Кстати, добрый вечер.
— Срать я хотел на ваш этикет! Что случилось… охх! Вы! Меня! Еще! Спрашиваете?! Опять, опять, опять эта с-суууука, паскуда эта объявилась… чтоб ему руки-ноги себе переломать! И обломки в задницу себе засунуть! А потом… потом, охх!.. их поджечь!
Гизли прыснул.
— Вам смешно, да? Весело вам, да? даа?!
Г-н Энс опять зарыдал.
Гизли многому научили в Полицейской Академии, но как останавливать чужие истерики — почему-то нет, не стали. Либо он «удачно» прогулял как раз эту лекцию. «Черт же тебя подери», устало подумал громила-стажер.
— Г-н Энс, не волнуйтесь, мы разберемся. Все будет супер-пупер-отлично! — нарочито бодро произнес Гизли. — Найдут вашего злодея, обязательно. Правда, работать другой отдел будет, да не все ли равно? Главное, результат — верно я говорю?
Неожиданно рыдания стихли.
— Зря стараетесь, господин полицейский, — гнусавым от слез, мрачным голосом ответил г-н Энс. — Я разорен, опозорен и должен умереть. Охх! Пойду повешусь.
Пи-пи-пи-пи-пии! — полетели гудки в ухо Гизли.
— Ссыкло буржуйское! — не выдержал громила-стажер. — И брехло, впридачу. Повесится он… да щасс! да на здоровье! Нам работы меньше будет.
Громила-стажер оставил в покое телефон и подошел к Самуэлю. Тот наполовину зарылся в бумаги и, казалось, не замечал никого и ничего вокруг себя.
— Я сейчас ухожу, но пять минут у меня есть. Передохнуть, ага. Внесем ясность, — сказал Гизли. Взял стул и оседлал его. — Расставим, наконец, эти чертовы точки над «ё», бг-г!
— Чего тебе, Медведь? — усталым голосом произнес Самуэль. Перед его глазами воинственно и настырно выплясывали цифры и слова очередного протокола.
— Скажи, о мой ветхозаветный друг, что думает Тора.
— О чем на этот раз?
— Ты же хотел стать ребе — и оп-паньки! — угодил на службу в полицию. Как так? Я же сдохну от любопытства.
— Нашел, от чего сдыхать, — усмехнулся Самуэль. — Лучше передай мне серую папку с делом аптекарши-убийцы. Той, что в полоскание для носа синильной кислоты добавила. Подругу-актрису навсегда «вылечила», и еще трех человек из труппы, «добрая, заботливая» женщина. И вторую папку, черную, с делом о похищении из монастыря святой Клары двух послушниц, с их последующим убийством и расчленением тел.
Гизли завертел головой. Ничего подобного ни на одном из столов — увы! — не было. Что за черт?
— А где они? Вроде не слепой, а не вижу.
— Ты на них сидишь.
— А ты, давай, с темы не спрыгивай. Внук известного ребе, отличник иешивы — сержант полиции… слов нет.
— На тебя не похоже, — заметил Самуэль.
— Простых, приличных нет, одни матерные. Я так и не услышал: что насчет твоего рр-рокового поступка говорит Тора?
Самуэль оторвал взгляд от документов и, не мигая, уставился на Гизли.
— Во-первых, таких историй в Книге — навалом. Почитай на досуге. Очень познавательно и поучительно.
— А во-вторых?
— Во-вторых… Медведь, какая тебе разница, что говорит об этом Тора. Главное, что я здесь, с вами. И, знаешь, не жалею.
Растроганный громила-стажер, двадцатитрехлетний Майкл Гизли, не ожидавший ничего подобного, молчал.
— А насчет моей предполагаемой работы и нынешней… хм. Если вдуматься, то разница невелика. Пиво будешь?
— К-какое пиво?! Ты о чем?
— Темное, бархатное, «Королева Августа». Я по дороге из морга в магазин забежал, вот и прихватил на всех.
Он достал из ящика стола две серебристые банки.
— Опять сладкое и безалкогольное, — хмыкнул Гизли, сделав глоток. — Интересно, что говорит Тора о твоем выборе?
— Если мучает тебя сильная жажда — утоли ее, говорит Тора, — пожал плечами Самуэль. И меланхолично добавил: — Еще она говорит, что работать надо побольше, а трепаться поменьше. Ибо нет добра от пустой болтовни, а кто тому не внемлет — наказан будет. Это если совсем коротко.
— А если с подробностями и комментариями, «в полный рост»? — не унимался громила-стажер. Дурацкое настроение в тот день — хоть ты тресни! — не отпускало его.
— А «в полный рост» — это тебе шеф выпишет. Или там, наверху, — он показал на потолок, откуда как раз доносились чьи-то вопли и перекрывающий их громоподобный бас. Периодически что-то бухало и бахало — как будто суровое, до крайности обозленное, начальство швыряло в провинившегося булыжниками или кирпичами. Побивая как ветхозаветного грешника.
— Комментаторы тоже найдутся, — невозмутимо заключил Самуэль. — Все, Медведь. Не напишу отчет — мне башку оторвут. Я же не виноват, что у меня самый красивый и разборчивый почерк во всем Управлении. И что на этой неделе уже третья печатная машинка сломалась от старости, а когда новые купят — это великая тайна. Скорей Мессия к нам в Управление придет, во славе и величии своем, чем начальство на новые машинки расщедрится. И нечего тут ржать, не смешно совсем.
Не мешай, а?
— Меня уже нет, — пообещал Гизли, выскакивая за дверь. — Пока-пока! И спасибо за пиво!
Но старательный и невозмутимый Самуэль не ответил.
Откуда-то из дальних кабинетов тянуло запахом скверного кофе и дымом — кто-то, наплевав на суровый запрет господина суперинтенданта, курил сигары. Судя по их ужасной вони, не дорогие контрабандные, а самые дешевые, дешевле не бывает. Приглушенно звучали голоса: хохот, ругань, отдельные выкрики. Четкий, очень монотонный голос неподалеку — что-то кому-то не то диктовал, не то зачитывал. Где-то в отдалении, явно этажом выше, стучал молоток. Мимо Гизли, на ходу что-то бурно обсуждая, размахивая руками и не стесняясь в выражениях, прошли их «соседи» — двое стажеров из Отдела
