Мистик Томас Свит - Евгений Александрович Козлов
– Нужно выйти, посмотрю в чем там дело. – только и мог произнести я почти что задыхаясь, будто девушка своим теплом сожгла весь кислород в кабинке экипажа.
Быстро отворил дверцу, освобождаясь от детских пальчиков, словно паучьих лапок, хладно глотнул морозный воздух, наполнил легкие свежестью. Спрыснуло по сердцу безрадостное чувство свободы. Было жарко как летом, и не из-за погодных явлений, всему виной новизна ощущений, будучи неопытным в таких подвигах, каждый раз буквально трепещу, все внутренности, будто меняются местами, работают в ускоренном режиме, а душа не дремлет, не сходит с ума, выносит правильные решения, но так легко обезумить, поддавшись искушению. Если бы Агнетта была более норовистой и упрямой, то падение мне было бы обеспечено, со всеми вытекающими последствиями, (боюсь, она еще себя покажет). Как и предполагал, она не предпочла оставаться внутри, и последовала моему примеру. Взяла без стеснения под руку, забыв о травме, как ни в чем, ни бывало, мы вновь притворились парой.
Остальные паломники без отлагательств высыпались наружу, кто в растерянности, иные с единым вопросом, однако пожар их любознательности, потушить никто не смел, отвечать никто не решался. Все три кареты разом остановились. Собаки лают, кони роют копытами землю, вскидывая гривами. Наши благоверные родители держались вместе, искоса поглядывая на нас, внутренне умилялись, мы же застыли статуями, без интереса глазели на одного из друзей говорившего с проводником. Агнетта хотела вернуться в карету, дабы в уединении подвигнуть меня к поцелую, а я просто хотел остаться один. Проводник безразлично взирал и разводил руками, на уговоры двигаться дальше, отрицательно кивал головой старик. Положение казалось безвыходным. Льюис, так звали джентльмена лингвиста, окончив пререкания, созвал нас вместе, бесхитростно огласил причину задержки.
– Дальше они не решаются ехать, сопровождать нас отказываются. Объясняются невнятно, то надвигается буря, что лишено смысла, если даже и так, то оставаться на одном месте опасно, то лавина им чудится, но ближайшие горы еще далеко, еще неразборчивые древние предания вселяют в них религиозный страх. В общем, придется кучерам самим делать борозду. В любом случае мы продолжим путь.
– Кого именно они боятся? – спросил я.
– Трудно сказать. Я не особо знаю мифы, поверья. Часто повторяют слово – “зелиген”, может быть это скандинавский бог или чудовище, не могу с точностью сказать. – проговорил Льюис.
– Зелиген. – сказал я, запоминая, не осознавая для чего.
– Это сейчас не важно, пускай твердят что угодно, лишь бы нарисовали достоверную карту и описали путь до первейшего населенного пункта, а оттуда и до заставы недалеко. Цивилизация совсем близко. Но ведь мы отправились не для удобств, а ради прекрасных мест, неповторимого вида, свежего воздуха, лечебного, как говорят, и конечно утоления детской мечты приключений. Не так ли? – ликующе и подбадривающе вопросительно воскликнул Льюис.
Никто впрочем, не ответил, даже мысленно воздержались от комментариев. Все были углублены в свои насущные проблемы, и я не исключение, новые тягости. Так хочется свалить их на спину кого-то другого. Влачить необъективность не пришлось. Льюис один кое-как разобрал язык нормандцев, поэтому как настоящий прокурор выведал информацию, временами секретную, чему бывшие провожатые не были особо рады, они собирались в обратный путь, не переступая запретную черту, границу между мирами. Некоторыми денежными дивидендами явно не обошлось, бумага иногда развязывает языки.
Вечер стоял ясный, чуть прохладный, в меру влажный, никакой беды не предвещалось. Все казалось безмятежным, сущее не таило в себе никакой опасности. Благоухание севера. Протянув руку, горизонтально поставив ладонь, можно было поместить на ней горы вместе со снежными вершинами шапками, будто хмурых гномов. Но всмотревшись, они казались устрашающе огромными, стоя у подножия невольно начинала кружиться голова. Путешественники были самонадеянны и необразованны, они бродили по музею расслаблено, созерцая творения, и сей Лувр был всем миром, к нему можно прикоснуться, он не требует золотых рам, драгоценных оправ, перспективу не нужно вымерять, и наконец, нет ни одного похожего дня, а может быть и часа, постоянное движение, в то время как мы желаем застыть и остановиться. Так и я попал в незавидный тупик, в сети юной особы, что только не покушалось на меня, обремененного иными заботами. Всегда мечтал вверить жизнь свою на пользу людям, служить, долго и упорно, неблагодарно, но воздаваемо, положить всего себя на доброе дело, стоящее людей и себя. В такой жизни не должно быть женитьбы и всего отсюда вытекающего, служение – вот что должно было стать моею жизнью. Однако, не всё так просто. Словно загнанный в угол зверь, я беспомощно скулю, хотя должен огрызаться, я слаб, мною легко руководить, не всегда, но, все же: обдумывая, прихожу к выводу, что, не соблюдая некие общепринятые не только в обществе, но и во всей истории человечества закономерности, становишься ненужным, отрицательным, хотя не делаешь зла, не потакаешь злу, просто избираешь иной путь, но осуждаешься немедленно и бесповоротно. Отправляют в безвестность и изгнание в небытие. Громко, ярко, тихо, тускло, зато отражает действительность, которую я не смог опротестовать, потому дал согласие на родительские потуги добродетели, не ослушался. Больше я не буду к этому возвращаться, всё и так ясно, ныне стало прошлым, которое так хотелось бы изменить, но тогда бы не произошло следующее.
Льюис в хорошем расположении духа, должно быть, единственный кто хотя бы что-то предпринимал, вертел в руках карту, словно выигрышный билет, ожидая словесного поощрения своего поступка во благо всей процессии. Группа отступников скрылась, словно их никогда и не было, по общему заключению, порешили, что помощь их не слишком была необходима, велика ли затея, всё время двигаться напрямик, никуда не сворачивая. Среди дам и некоторых джентльменов промелькнули некоторые тревоги, перед неизвестным все стали равны и одинаково слабы, например, таким образом, происходит, когда горничная
