Вечный шах - Мария Владимировна Воронова
Она залепетала, что это неудобно и не стоит беспокоиться, но Витя уже положил трубку. Пришлось бежать в булочную за пряниками к чаю, а потом в ускоренном темпе превращать запущенную квартиру в сияющий чертог.
Витя приехал в десятом часу и сразу протянул ей заветный томик песочного цвета с изображением шахматных фигур. От чая не отказался, и Ирина сделала ему еще бутерброд с последним куском сыра, который берегла себе на завтрак.
Было приятно посидеть рядом с ним, все-таки Витя был еще из той безмятежной жизни без болезней и тревоги за будущее. И теперь, когда он говорил «усе буде горазд», Ирине становилось спокойно и радостно.
Пока Ирина была в отпуске, Витя с женой Яной приезжали к ней на дачу каждые выходные, но когда на вахту заступила мама, она первым делом запретила гостей. Конечно, формально дача принадлежит Кириллу и он через жену может приглашать кого хочет, но Ирина испугалась спорить с мамой. И то правда, когда мать тебе говорит, что ей нужен покой, а ты отстаиваешь свое право на разудалое веселье, выглядишь ты при этом, прямо скажем, не особо…
Зато теперь она чувствовала себя немного неловко перед Зейдами, получалось, что она их зазывала не для того, чтобы беременная Яна дышала свежим воздухом, а чтобы развеять свою дачную скуку.
Неизвестно, как Яна, а Витя, кажется, не задумывался над этими нюансами, был такой же веселый и добродушный, как всегда. Поболтали о всякой ерунде, Витя попросил по возможности не потерять учебник, но если он где-то зачитается, то беда невелика, хозяин вполне удовлетворится книжкой в стеклянном переплете.
Он уже стоял в дверях, как Ирина спохватилась и спросила насчет Кольцова. Витя нахмурился:
— Кто такой?
— Маньяк-убийца. Ты разве с ним не работал?
— Та мне же тему поменяли! — улыбнулся Витя. — Сказали, нечего выпендриваться, один вот занимался да с глузду съехал, не хватало, чтоб еще и ты! От греха подальше возьми что-нибудь безопасное и по профилю кафедры. Я взял.
— И какую?
— Военная тайна.
— Ну ладно. Жаль, вроде ты так интересно начинал, кое-что наработал даже. Неужели Кольцова не зацепил?
— Та слыхал. Но, думаю, он невиновен.
Ирина чуть не села мимо тумбочки.
— Как так? Почему? У тебя есть какие-то доказательства?
— Та ни… — Витя покачал головой, — чисто интуиция ученого.
— А ну-ка пойдем! — Ирина решительно потянула его за рукав обратно в кухню. — Садись.
Витя пожал плечами, но покорно опустился на табуретку.
— Почему ты так думаешь? — наседала Ирина. — Грамотные люди провели расследование, изобличили преступника, надлежащим образом доказали его вину, процесс вел вдумчивый и беспристрастный судья, а у тебя интуиция?
— Выбачь…
— Да при чем тут!.. — махнув с досады рукой, она попала пальцами по столу. — Ты же знал, что он приговорен к высшей мере? А вдруг дело было мое? А? Ты же не знал, что не я вела процесс?
— Не знал, — вздохнул Витя.
— А говоришь мне в лицо такое! Представь, я обрекла человека на смерть, а ты заявляешь, что он не виноват, потому что у тебя, видите ли, интуиция!
— Выбачь, — повторил Зейда, опустив глаза.
— Да я не сержусь, просто скажи, на чем основано. Ты с ним говорил? Дело читал?
— Даже не видел.
— Ну вот! А берешься рассуждать. Хотя что я удивляюсь, обыватели всегда лучше судей знают, кто виноват, а кто нет.
— Ир, ну что ты сваришься? — Витя часто вворачивал в речь свои родные украинские слова, и получалось у него всегда органично и трогательно.
Ирина опомнилась:
— Ты тоже выбачь. Только ведь нам эти приговоры тоже не просто так даются. Очень много уходит сил и нервов на каждый из них, а потом какая-нибудь тетя Маша с лавочки поучает, надо было так, надо было эдак. Ну она хоть в суде просидела весь день, потому что ей больше нечем заняться, а у тебя просто интуиция. Дела не видел, с подсудимым не говорил, фамилию только краем уха слышал и бац — интуиция!
— Ира, но он же работал участковым терапевтом!
— И? Хочешь сказать, что каждый врач святой и человеколюбец?
— Та ни… — засмеялся Витя, — быстрее наоборот. Ты побегай по вызовам, послушай бабок, так возненавидишь людей, что вне работы тебе будет к ним противно прикасаться даже ради того, чтобы убить.
Ирина горько усмехнулась.
— Сама подумай, Ир, когда ему маньячить-то? То прием, то вызова, то патронаж, то бумаги на инвалидность, то курсы повышения квалификации… Минуты свободной нет, и к концу дня так умахаешься, что только в люлю да и спать. О том, чтобы куда-то ехать, кого-то убивать, страшно подумать просто.
— Ну вот как-то выкраивал время в своем напряженном графике.
— Та да… В медицине на вопрос «а бывает ли?» ответ один: «Да, бывает». Так что раз ты говоришь, что это он, то он и есть. Но поверить в это очень трудно.
— Ладно, Вить, прости.
— Нема за що.
— Правда, что-то я на тебя взъелась на ровном месте.
Заметив, что по сравнению с тем, что ему устраивает на почве беременности Яна, это вообще ни о чем, Витя откланялся, а Ирина положила шахматную книгу в рюкзачок, с которым ездила на дачу, и легла в кровать, с тоской понимая, что теперь долго не уснет. Гадский Зейда все-таки посеял в ней зерно сомнения.
Да нет, бред какой-то! Конечно, участковые врачи пашут как кони, тратя в течение рабочего дня примерно столько же энергии, сколько шахтеры и балерины. Один участок-то ты еле успеваешь обслужить, а обычно тебе в нагрузку еще половинку от заболевшего коллеги нарезают. А иногда и целый, и попробуй откажись. Реально света белого не видишь, а работа на износ притупляет человеческие желания, ты ко многому теряешь интерес после нескольких лет потогонного труда, особенно если он связан с ответственностью за чужие жизни. Перестаешь смотреть умные фильмы, читать хорошие книги, максимум на что тебя хватает, это на дешевенькую мелодраму или детективчик. После тяжелого трудового дня Достоевского ты уж точно штудировать не захочешь. Проходит еще пара лет, и тебя начинают тяготить родные, тебе уже не интересно, как они живут, что думают и чувствуют, здоровы — и слава богу. Ты их любишь, заботишься, но вникать в их душевные переживания у тебя уже не хватает сил. Какие-то остаются еще рудиментарные порывы, запросы на высокое, но ты их быстренько гасишь водкой, нет, не напиваешься, а так, чисто пристегнуть душу к телу. В условиях такого изматывающего труда, наверное, и мания должна притупиться, в конце концов, мать всех пороков
