Александр Аде - Год сыча
Первым делом я занялся рифмачом. Квартирку свою он практически не покидал, раз только сбегал в магазин за продуктами и водкой. Вечером его посетила жена клиента. Подрулила в шикарном авто и процокала в убогий подъезд. Через час с минутами вышла. Перед сном я звякнул парню и спросил, не попахивает ли изо рта его супруги? Он твердо ответил: нет. Похоже, поэт предпочитал клюкать водочку в одиночестве. Поразмыслив, я решил встретиться с рифмоплетом лицом к лицу. Первое – таким шагом я мог разом поставить точку над i. Второе – ужасно хотелось с настоящим поэтом поговорить.
Купил сборничек его стихов. Дома почитал, ни фига не понял, но постарался запомнить хоть несколько строчек. Потом позвонил, представился поклонником и напросился в гости. Вечером следующего дня я перешагнул порог его фатеры. Шуз, понимаю, это звучит неправдоподобно, но она оказалась еще захламленнее твоей…
– Обижаешь, начальник. Такого не может быть.
– Сначала пришлось туговато. Попытался выдать наизусть его стишок, самый короткий, запутался и увял. Но стихотворец уже завелся с пол-оборота и принялся гудеть свои вирши без передышки. Вечер поэзии в мои планы не входил. Я достал бутылку водки, разлил по стаканам. Он оприходовал свою порцию, но декламацию не бросил. Я снова налил – с тем же результатом. Это уже напоминало стихийное бедствие. Я не слишком вежливо перебил его и сказал, что не прочь сбегать еще за бутылкой. Тогда он, не переставая завывать, двинул на кухню и притаранил початую емкость. Разлили, выпили. Ну, думаю, сейчас поговорим по-человечески. Не тут-то было: заливается-поет. Вдруг звонок. Явилась жена клиента. На окружающем фоне она показалась мне чем-то вроде феи. Села смирненько и замерла, не отрывая взгляда от окосевшего поэта. Тот будто разом протрезвел, воспрянул духом и завел шарманку с удвоенной силой. Она посидела часок и ушла. А я остался. И вот тут-то он и раскололся. Признался, что любит ее больше жизни, и заплакал. Я незаметно включил диктофончик, спросил: «В чем проблема, браток?» Он законфузился и признался, что «в силу разных обстоятельств» как мужчина безнадежно непригоден. Не срабатывает машинка, хоть ты тресни. Больше стихов он не читал…
Утром проснулся я с гудящей головой. Все же договорился с клиентом о встрече. Когда подкатил к кинотеатру «Арена», парень уже торчал на посту возле своего белого «кадиллака» и приплясывал от нетерпения. Я прокрутил ему признание бедного импотента. Едва не ревя от счастья, он отвалил мне бабок больше, чем договаривались, оседлал «кадиллак» и умчался вдаль. А я глядел вслед и думал: чему радуешься, дурачок? Да, телом жена принадлежит тебе, но душой-то – старому клоуну, сочинителю стихов, в которых ты смыслишь не больше, чем тушканчик в дифференциальных уравнениях. А эта измена куда серьезнее…
– Стихоплету подфартило, что он инвалид, – уверенно изрекает Шуз. – Поэту в любви следует быть несчастным. Лишь тогда он создаст шедевры любовной лирики.
– Тогда мне повезло, что не пишу стихов. Невелика радость терзаться из-за женщины, – говорю я, усмехаясь над собой – горько и тайно. Не могу же я рассказать Шузу про Анну. – Впрочем, если начистоту, иной раз так хочется любви, которая бы сожгла, и возродила, и снова сожгла. Семейное счастье, признаться, немного пресно.
– Так. Три страдающих мужика, – подводит итог Шуз. – Красавец боится потерять жену. Пиит не может поиметь любимую женщину. Ты предаешься мечтам о бурной страсти. Один я спокоен. Если приспичит, снимаю девку – и никаких проблем. Я счастливее вас, ребята.
Мне нечего ему возразить. К тому же подает голос мобильник, и Акулыч урчит в мое ухо:
– Извиняй, браток, что долго не выходил на связь. Завертелся. Отвечаю по мере поступления вопросов. Первое. Мужика из управления по здоровью населения пристрелили из «макарова», причем сделали контрольный выстрел в башку. Работал профессионал. А енто, сам понимаш, верная криминальная разборка. Убиенный был связан с лекарствами, а там денег – лопатой греби. Ну а где они, проклятые, которые не пахнут, там уголовщиной так и смердит. Второе. Клыка хлопнули опять-таки из «макара», и тоже с контрольным выстрелом в тыкву.
– Пистолет один и тот же?
– Разные.
– Хоть один из стволов прежде засвечивался?
– Первый – да. За последних три годочка применяли его аж пять раз. И не промахивались. Киллера, само собой, не нашли. А вот второй – чистенький, впервые высунулся, постреленок. По моему разумению, в случае с Клыком мы имеем откровенный висячок. Желавших отправить ентого бизнесмена к праотцам было предостаточно. За свою короткую, но яркую и плодотворную жизнь натворил он столько «хорошего», что я бы его собственными руками…
– Спасибо, друг.
– Не за что.
В его голосе вяло проскальзывает усталость. Он отключается, даже не схохмив напоследок.
* * *4 сентября. Вторник. Вчера напросился на встречу с Французом, бывшим замом Клыка, ныне и. о. президента «Одиссея энд Орфея», и получил милостивое разрешение явиться сегодня на рандеву в десять утра.
Забросив в желудок глазунью собственноручного производства и залив круто заваренным чаем, одеваюсь, спускаюсь в лифте, выхожу из подъезда. Холодновато. Небо мутное. В воздухе стоит белесый туман, из-за которого привычный двор, огромный и неуютный, кажется загадочным, а пересекающие его люди странными и значительными, как инопланетяне.
Размытая призрачной дымкой, проходит Анна. Что она делает в моем дворе? Догоняю ее, окликаю. Оборачивается – совершенно незнакомая женщина, ничуть с Анной не схожая. «Извините, – бормочу, – обознался». Она исчезает, растворяется в тумане. Никак не могу отделаться от странной уверенности, что это – Анна, и я теряю ее навсегда…
Я впервые переступаю порог офиса Клыка… то бишь Француза. Что и говорить, интерьер впечатляющий, а экстерьер наемных работников – еще круче. Интересно, знают эти мальчики и девочки, целеустремленно пробегающие мимо меня, что менеджерствуют, отмывая грязные и кровавые деньги? Впрочем – или мне кажется? – в их суете сквозит некоторая растерянность.
Обращаюсь к секретарше, ладненькой, с аппетитной кошачьей мордашкой:
– Мне назначено на десять.
– Пожалуйста, проходите, – мяукает она и принимается лупить лапками по клавиатуре компьютера.
Отворив внушительную дверь, оказываюсь в кабинете, прежде, должно быть, принадлежавшем Клыку. За столом сидит Француз в костюме цвета слоновой кости. На близком расстоянии он, грузный и вальяжный, еще сильнее напоминает патриция, скрещенного с медведем. И неясно, чего от него ждать: то ли заговорит гекзаметром, то ли заревет и начнет рвать на куски.
– Ну, – неприветливо понукает меня Француз. – Ты по телефону вякал, что знаешь, кто замочил Клыка. Выкладывай. Однако учти, за недостоверную информацию не получишь ни цента. Зато схлопочешь такие проблемы на свою попу, мало не покажется. Подумай, прежде чем разевать хлебало.
Голос у него тонкий, почти женский, и поначалу кажется, что он только отворяет рот, а говорит другой. Или другая.
– А я и не собираюсь называть имя убийцы. С уликами пока не густо. Но надеюсь вскоре заполучить.
– Зачем тогда явился? Клянчить аванс?
– Напротив. Убийцу я предъявлю тебе бесплатно.
– Да ты меня совсем забодал, сыч. Ты что, альтруист?
– Тебе этого не понять.
– Однако, ты хам. – Мгновенный гнев расширяет карие глаза Француза, раздувает ноздри. – Да такую вонючую дешевку, как ты, я вижу насквозь и с первого взгляда.
«Ишь ты, – беззлобно думаю я, – какой бешеный, заводится с пол-оборота». А вслух произношу миролюбиво:
– Я сюда не ссориться пришел. Давай так. Как только я удостоверюсь в том, что правильно вычислил душегуба, сразу звякну тебе. Встретимся. Сам во всем убедишься.
– Забавник ты, сыч, – ухмыляется Француз. – Договорились.
Небось, доволен: поставил ничтожного сыча на место. Дурачок. Свое-то место я знаю, а ты свое – нет. Потому как сегодня оно в шикарном кабинете, а завтра – возможно – у параши. Все мы под Богом ходим, дружок.
В приемной застаю треплющуюся с секретаршей Катушку. К обычной своей красной куртке она добавила такого же цвета сапожки на шпильках. Увидев меня, девчонка застывает и супится.
– Привет, – обращаюсь к ней по-приятельски. – Айда со мной, разговор есть.
– Ага, так я и пошла, – огрызается она.
– Ай-ай-ай, – журю ее. – Нехорошо, детка, ведешь себя с папочкой Корольком. Ну, не упрямься, ты же хорошая девочка.
Секретарша шустро переводит взгляд с меня на Катушку и обратно, в ее кошачьих зенках пламенеет безудержное любопытство. Катушка молча встает и вместе со мной выходит на улицу. Без слов забираемся в «жигуль».
– Послушай старого сыча, малышка… – произнося эти слова, я и впрямь ощущаю себя древним и мудрым. – Я в этой жизни много повидал и кое-что понял…
– И понимай себе. Мне-то что?
Голосок у Катьки звонкий, но есть уже в нем чуточная хрипотца, словно соседствуют в курьерше нынешняя девчонка и будущая прокуренная баба.
