Питер Устинов - Крамнэгел
Сэр Аарон Уэллбехолден был человеком огромных размеров: нижняя губа его всегда была так выпячена, что влажность ее внутренней стороны оказывалась доступной всеобщему обозрению. Временами он ворчал и принюхивался, подобно старому бульдогу. Он обладал благородством крайнего уродства, скрашивавшим даже вспышки его скверного характера или по крайней мере делавшим их извинительными.
– Что это вдруг вам загорелось меня видеть? – спросил он, шумно и с удовольствием потягивая розовый джин.
– Я пришел сюда отнюдь не только для того, чтобы повидаться с вами, – солгал на ходу сэр Невилл.
– Я просто хотел угостить обедом моего юного помощника Билла Стокарда. Я ведь, знаете, тоже член этого клуба.
– Ходили слухи, что вы променяли нас на клуб «Блэкс», – проворчал сэр Аарон, окропляя джином свой жилет, залитый слезами многих других не донесенных до рта деликатесов.
– Semper fidelis15.
– Что?
– Я сказал: «Semper fidelis».
– А, да, латынь. – Сэр Аарон одобрительно хмыкнул. – Что ж, тогда не будем портить себе обед делами, а? Давайте покончим с ними до того, как перейдем в столовую. Зачем вам понадобилось искать меня в моем логове?
– Право же, совершенно ни за чем, разве что для душевного спокойствия.
– Для душевного спокойствия? Неужели ваша душа бывает когда-либо спокойной... как, впрочем, и моя, а?
– Сразу видно совестливого юриста.
Сэр Аарон чихнул и весь заколыхался от удовольствия, его нижняя губа блестела, как коралловый риф на мелководье.
– Хорошо зная вас, могу предположить, что вы обеспокоены делом этого американского парня.
– Мы оба слишком уж долго занимаемся нашей профессией, – тихо заметил сэр Невилл.
– Не стану притворяться, будто понимаю его характер или мотивы его поступков. Я не понимаю их совсем. Абсолютно не понимаю. А я терпеть не могу дел, которых не понимаю. Вы же сами знаете: в таких случаях теряешь всякое чувство справедливости. Или, по меньшей мере, становишься мысленно в оборонительную позицию.
– Может, оно и к лучшему?
– Почему вы так говорите? – спросил сэр Аарон. – Мы все время забываем – а это, пожалуй, единственный приятный сюрприз, который мы можем обеспечить нашему заокеанскому гостю, – мы все время забываем, что роль обвинителя в английском суде заключается не в том, чтобы выиграть дело, но лишь в том, чтобы как можно точнее и беспристрастнее изложить суду факты. Проиграть процесс для нас грехом не считается. Некоторые из нас были бы рады проигрывать каждый свой процесс.
– Что ж... вы, безусловно, правы, мы об этом забываем, – и я так благодарен вам, хотя и не так уж удивлен тем, что вы мне об этом напомнили. Ведь некоторые из лучших юристов страны не в состоянии противостоять воздействию повышения температуры в зале суда.
– Потому-то их и считают лучшими, – пробормотал сэр Аарон лукаво.
Наступило молчание. Сэр Аарон покручивал в руке свой второй стакан розового джина, пристально разглядывая плескавшуюся в стакане жидкость и как бы пытаясь увидеть в ней будущее.
– Есть ли у вас хоть малейшее представление о том, почему нормально устроенный человек вдруг стреляет в другого человека в пивной?
– А почему китаянки уродуют себе ноги, или африканцы удлиняют себе шею с помощью колец, или буддийские монахи сжигают себя на улицах, чтобы придать большую убедительность своим аргументам?
– Иными словами, вы считаете его поступок настолько для него естественным, что тут и объяснений не требуется?
– Пожалуй.
– Но почему же такого не бывало раньше?
– Может, и бывало.
– Вы хотите сказать – здесь, у нас?
– Да, разумеется.
– Ужасно.
Снова пауза.
– У вас ведь есть внуки?
– Целых четверо маленьких попрошаек. Только не говорите мне, что жаждете взглянуть на их фотографии. Я умышленно не ношу с собой фотографии моих родных.
– Вот еще одна черта характера, из-за которой вам трудно понять американцев.
– Да что американцы – англичане ведь тоже путешествуют. И, распаковывая чемоданы, первым делом достают нечто вроде складного алтаря, на котором красуются все, кого они успели произвести на свет. О боже мой, да ведь если человек не способен запомнить, как выглядят его жена и дети, он просто их не заслуживает. Но почему вы заинтересовались моими внуками?
– Они ведь смотрят вестерны, верно? – спросил сэр Невилл, благодарно посмотрев на Билла, который несколько раньше навел его на эту мысль.
– Да что внуки! Я сам смотрю вестерны, старина. Жизнь была бы много беднее без столь простых выходов из положения и столь простых решений. Тем не менее это вымысел, а не реальная жизнь.
– Как бы далеко ни заходил вымысел автора, он ведь всегда – пусть отдаленно – основывается на реальной жизни.
– Верно, только людей таких в жизни не бывает, я это хотел сказать.
– Где-то они есть. Почти такие.
– Я вам не верю.
Сэр Невилл решил зайти с другой стороны:
– Если вам нравится опера, вы ведь обычно ходите в оперу ради музыки, а не ради сюжета, не так ли?
– Я не люблю оперу.
– Я тоже не люблю оперу, но если бы мы ее любили, то ходили бы в театр слушать музыку, а не затем, чтобы выяснить, кому достанется девушка, а кому – нож под ребра. То есть проникновенная мелодия может тронуть даже обывателя, в то время как история шута, в бурю и дождь несущего в мешке труп своей дочери, явно абсурдна.
– Верно... И все-таки было же дело буквально на днях: какой-то безработный комик – нелепейшее убийство века...
– Абсолютно точно. Вы сами сделали вывод, к которому я вел. Процесс, о котором вы говорите, даже бульварную прессу вынудил проявить интеллект, и она окрестила его «Делом Риголетто».
– Ваш вывод мне ясен. Я и сам к нему пришел. Нет такого абсурда, который не мог бы случиться в жизни. – И сэр Аарон неожиданно спросил: – Кто защитник?
– Крэмп.16
– Крэмп.
Оба произнесли это имя как нечто малозначительное, и, однако же, им было все сказано, будто собеседники обладали умением читать мысли друг друга. В интонациях не слышалось никакой злобы. Скорее даже звучал некоторый оттенок восхищения, и все же оставался стойкий привкус чего-то ограниченного, лишенного полета, ибо, разумеется, сама фамилия уже создавала ощущение узости и заземленности. Собеседники задумались.
– Я полагал, что защиту поручат Мод Эпсом.
– Так и было. Но человек, которого вы именуете «нашим американским гостем», дал ей отвод.
Сэр Аарон состроил гримасу.
– Он совершил ошибку.
– Разумеется.
– Ваша, должно быть, идея – пригласить Мод Эпсом?
– Сознаюсь – моя.
– Я так и думал. Что же, пообедаем? – сказал сэр Аарон, впервые за всю беседу по-настоящему оживляясь.
Вернувшись из клуба в свой кабинет, сэр Невилл отметил, что встреча с сэром Аароном успокоила его, насколько это вообще возможно при данных обстоятельствах. Во всяком случае, пища была съедобной. Полтора года назад «Кембл» пережил кулинарный кризис, но сейчас явно уже оправился. Сэр Невилл радовался этому, хотя был одним из очень немногих членов клуба, заметивших упадок, а ныне возрождение кухни. Теперь оставалась лишь одна неизвестная, или, вернее, фактически неизвестная величина: лорд – судья Плантагенет-Уильямс, которому надлежало слушать дело на предстоящей квартальной сессии в Хартфорде. Судья был стар – один из старейших, пользовался отменной репутацией, но как это следовало понимать – то ли «отменной» для своего почтенного возраста, то ли с точки зрения объективной оценки профессиональных качеств, – сказать было почти невозможно. Для процесса Крамнэгела сэр Невилл предпочел бы Джорджа Глэдборна или Говарда Фитцэндрю – судей более современных, в меру прагматичных, толковых и решительных, воспринимающих быстро меняющийся мир с чувством тревоги, не сужающим, однако, широты их мышления. А вот свидетельств того, что судья Плантагенет-Уильямс движется в ногу со временем, не было никаких, как, впрочем, и того, что он вообще сохранил еще способность двигаться. Он никогда в жизни не состоял ни в одном клубе, поэтому в том, что он добрался до высшей ступеньки в своей профессии, было нечто и сверхъестественное и одновременно пугающее. У сэра Невилла даже мелькнула мысль, что Плантагенет-Уильямс вполне мог достичь таких результатов неодолимой цельностью характера – качеством, вызывавшим отнюдь не меньшее количество судебных ошибок, чем многие другие качества.
Однако никаких мер принять было нельзя. Главному прокурору не подобает создавать впечатление, будто он пытается повлиять на судью перед началом процесса. Вот здесь-то и оказывалась полезной дружба – дружба, равно как клубы, которые при необходимости позволяли придать вид дружбы мимолетным знакомствам. Если человек предпочитает всех чураться и полагает, что подобная изоляция позволяет сохранять объективность и открытый взгляд на жизнь, ладно, это его личное дело. Однако ж сэр Невилл подозревал, что большинство тех, кто решается сохранять открытый взгляд на жизнь, приходят к подобному через некоторое время после того, как мозги герметически и навсегда закупориваются. Черт бы побрал эту демократию.
