Оксана Обухова - Мисс Марпл из коммуналки
– А-а-а… – снова изобразила смущение «Серафима Яковлевна».
– Проходи, проходи, пальто скидывай, вон тапки стоят.
В комнату Надежда Прохоровна так и не попала. Баба Шура отправилась к плите, ставить чайник, гостья проследовала за ней, да там и остановились. У накрытого клееночкой стола, у теплой плиты, у горячего чайника, окруженного вазочками с печеньем и вареньем.
Надежда Прохоровна, чувствуя неловкость за обман – баба Шура извелась вся, не зная, как приступить к разговору с чужой, приехавшей издалека родственницей о смерти племянницы, – подтолкнула беседу:
– Так где Марина? На работе?
– Ты, Сима, чаю попей, – печально проговорила хозяйка. – Устала, поди, с дороги…
– Да не устала, не устала.
– Умерла твоя Марина. Два года как схоронили.
– Ой… – баба Надя прижала ладонь к губам, – как же так…
– Рак у нее был. Настенька ухаживала, ухаживала, да не вытянула.
– Ой… А сама Настасья где?
– В Москву уехала. К другой тете. Дак ты, наверное, знаешь? Соня. Софья Тихоновна, в Москве живет.
– Нет, – медленно покачала головой Надежда Прохоровна. – Не знаю. Это, наверное, по другой линии. А давно ль уехала?
– Дак дён пять уже. Али четыре. А ты что ж, про Марину не слышала?
– Нет, – раскачиваясь всем телом на табурете, сказала разведчица-пенсионерка. – Я их с Настенькой давно разыскиваю. В прошлый раз в Пермь приезжала, в адресном столе, где живут, узнала. Пришла сюда – нет никого. Сейчас вот снова в Пермь к подружке приехала, дай, думаю, снова наведаюсь, Мариночку навещу.
– А в прошлый-то раз давно была?
– Полтора года назад.
– А-а-а… Значит, в справочной еще не успели пометочку сделать, что выбыл, значит, адресат. Ты пей чай, Сима, пей, остынет! И конфетку возьми…
– Ой-ой-ой! – раскачивалась перед конфетами баба Надя. – И что ж теперь? Не успела я! Какое горе, какое горе…
Разведывательное мероприятие нисколько не сворачивало от намеченной еще в Москве колеи. Слов нет, Надежда Прохоровна предполагала, что в многоквартирном доме обязательно разыщет словоохотливую старушку-кумушку, но чтоб вот так, за первой же дверью да компанию получить… Так смело не надеялась. Думала, побегать придется, походить да порасспрашивать.
А баба Шура тем временем усердно потчевала «расстроенную» гостью:
– Ты печеньку возьми, свежая, рассыпчатая… И варенья из морошки. Нет, поди, у вас морошки-то?
– Спасибо, спасибо.
– А может, рюмочку? За помин души рабы божьей Марины? У меня и наливочка есть. На спирту, но сладкая-а-а-а!..
– Давай помянем, – согласилась баба Надя. У русского человека – пермяка, москвича, саратовца иль из деревни Старые Колодцы – под рюмочку разговор завсегда лучше складывается.
Обманчивая сладость черноплодной настойки – с черносмородиновым листом и мятой – окончательно сблизила и развязала языки. В теплой кухоньке с белокипенными полотняными занавесочками на пол-окна тихонько булькала картошка под крышкой в кастрюльке. Печенье и впрямь оказалось затейливым и вкусным – курабье не курабье, но рассыпалось от малейшего прикосновения языка. Чай ароматно пах мелиссой и ягодным листом.
Пригорюнившаяся баба Шура расспрашивала нечаянную гостью:
– А ты что ж, Мариночку и Настеньку давно не видела?
– Настеньку ни разу не видала, а Мариночку давно, лет тридцать назад, а то и боле.
– Красави-и-и-ица Настасья, вылитая! Вот истинный крест – никого в округе краше не встречала! Лицом, ну, чистый ангел! И душа такая же. Всему подъезду бесплатно уколы ставила. Ни копейки не брала! Ну мы, конечно, – отхлебнула чаю, – порядок знаем и совесть имеем. Как у кого пирожки напеклись, первый пирог – Насте. Особенно как осиротела… – Баба Шура шумно вздохнула, как всхлипнула. – Одна ведь одинешенька на свете осталась, сиротинка горькая… Ни отца, ни матери.
– А жених какой был?
– Жених? – словно споткнувшись, переспросила баба Шура и поджала губы. – Был.
– А что ж не расписались?
Настасьина соседка посуровела лицом и немного отвернулась. Расправила на клеенчатой скатерти несуществующую морщинку, переставила вазочку…
– Так что ж не расписались? – повторила бабушка Губкина. – Аль не пришлась ему Настасья ко двору?
– «Не пришлась»! – фыркнула хозяйка. – Это он ей не пришелся, шалопут!
– Что – плохой парень был? – упорствовала Надежда Прохоровна, почуяв, что зацепила какую-то ниточку из пышного пермского клубка. – Обидел чем?
– Да вот обидел! – огорченно воскликнула собеседница. – В самую душу наплевал, шалопут!
«Саратовская гостья» пристроила щеку на кулачок и, широко раскрыв глаза, попросила:
– Ты расскажи мне, Шура. Я ж о племянницах ничегошеньки не знаю! Полезу с расспросами, да, глядишь, обижу. Что там у них произошло?
Баба Шура кряхтя поднялась с табуретки, поторкала вилкой в картошку – сырая еще, не поспела – и, сев обратно, буркнула:
– Женишок-то племянник мой был. Тезка – Шурка.
– А-а-а…
– Вот те и «а-а-а». Настасья его два года из армии ждала. Верно, хвостом на сторону не крутила. А он вернулся – на другую позарился. Спьяну.
– Как это?
– А вот так! Нажрался… Это на Настенькином-то дне рождении! И с другой снюхался.
– А кто ж другая-то?
– Тьфу, прости господи! Шалава! Танька из четвертого подъезда! Как только Шурка в армию ушел, все к Настёне бегала: как там Сашка, как служит, чего пишет? А Настя, светлая душа, все ей рассказывала. Письма читала. А как Шурка вернулся, на свой день рождения пригласила… Подружка, как же!
– Ой, ну надо же, что бывает?! Подружка! Жениха прям с дня рождения увела?!
– Да какая она подружка! Вертихвостка! Сызмальства за Шуркой бегала. А тот придет ко мне, да «Баба Шура, пойдем на Каму» или на карусели. Возьмем Настёну, и айда гулять. Так и проходили все время вместе. Куда Санька, туды и Настя, куды Настя, тут и Санька рядом… Думали, придет из армии – распишутся. Эх, – бабушка непутевого внука махнула рукой, – видать, не судьба.
– Да как же это все получилось-то?!
– А так! Настя девушка порядочная. До свадьбы – ни-ни. А этот шалопут… Пришел да давай приставать, мол, все равно поженимся. Но Настя – ни-ни. После свадьбы, и точка. Честная она.
– И что?..
– А то. Из армии пришел – у Насти день рождения аккурат через день. Таньку пригласили. Та подпоила Шурку и в койку утянула.
– А Настя?!
– А Настя узнала – и от ворот поворот.
– Ну и ну. И где ж теперь ваш Шурка?
– Обратно на границу вернулся, – поджала губы бабушка. – Завербовался контрактником и уехал. И эта профура Танька за ним – шасть! Вот так-то.
– Н-да… А что ж Настасья не поехала? Не звал?
– Как же! Обозвался весь! Все телефоны оборвал. И мне звонил, и ей. Сначала сгоряча уехал, потом опомнился, давай звонить да телеграммы слать. Но Настя гордая. Сказала – как отрезала.
– Ой-ой-ой. А Танька, стало быть, за ним махнула?
– Поехала, – скривилась баба Шура. – Ни стыда ни совести. Все детство за ним бегала!
– Ой-ой-ой.
– Такую девку на шалаву променял! Тьфу!
– Женятся скоро?
– В октябре свадьба. – И стукнула кулаком по столу: – Ноги моей там не будет! Видеть не хочу! И телеграмму не отправлю!
Надежда Прохоровна посмотрела на расстроенную бабушку. Милая соседская девочка Настенька выросла на ее глазах. Уколы делала, в магазин небось бегала, ухаживала. И виделось бабушке безоблачное счастье – вернется внук из армии, пирком да за свадебку. Девочка своя, приветливая…
Но вот – не вышло. Вернулся паренек с границы (о невесте, поди, все ночи грезил да представлял), а та – ни-ни. Женись.
И тут другая. Сговорчивая да бойкая.
– Ты ребятишек, Шура, не кори. Дело молодое.
– Молодое?! Да Танька со всем районом гуляла!
– А ты злых языков не слушай. Санька-то твой – чужой был. Куда ж Татьяне деваться?
В девках, что ль, сидеть да по чужому мужу сохнуть? Гуляла, конечно… Так ведь часто бывает – не всем счастье с первого раза… Знаешь, как народ говорит? Плохой в дом придет, хорошему до рожку укажет…
– Ну ты скажешь – не с первого! С десятого уже!
– А ты не слушай. Мало ли что злые языки треплют. А эта Танька, быть может, всю жизнь твоему Шурке будет ноги мыть да воду пить.
– Скажешь тоже, – уже с сомнением повторила баба Шура. (Видать, не с кем было поговорить, вокруг одни советчики-союзники-кумушки-соседки.)
– Да, да, не слушай. Она, может быть, тоже девочка хорошая. Только счастье ей не сразу улыбнулось.
Баба Шура потеребила на виске резиночку от очков, подумала о чем-то и вдруг вскочила:
– Счас. Подожди. Фотографию тебе принесу.
И убежала в комнату.
Вернулась она с пухлым плюшевым альбомом, распертым фотографиями, что твой баян; отдельно принесла почтовый конверт и вытряхнула из него карточку.
