Карло Фруттеро - Его осенило в воскресенье
— Что такое? — отозвался Витторио.
— Ничего, ты опоздал… Дядя Эммануэле уходит. Ему завтра в семь улетать… Мы проводим тебя, дядя. Заодно немного прогуляемся. — Она посмотрела на свой довольно смелый вечерний туалет — некое подобие ночной сорочки.
— Подождите одну минутку, я только надену что-нибудь более пристойное.
— Нет-нет, — сказал, вставая, дядя Эммануэле. — Не провожайте меня. Тогда и мне захочется прогуляться, а мне надо сразу домой.
Он жил совсем рядом, на вилле, которую считал лишь дополнением к своей официальной резиденции в Сольяно, хотя там остались лишь сторожа, собаки и библиотека.
— Ты летишь по делам? — спросил Витторио, провожая его до двери.
— В общем, да. Административный совет в Цюрихе. Честно говоря, мое присутствие вовсе не обязательно. Но при нынешних гнусных временах даже поездка в Швейцарию приносит моральное удовлетворение.
— Охотно верю.
— Дядя, ты был в перчатках? — спросила Анна Карла. — А вот они! — Она протянула ему перчатки и палку.
— Спасибо, дорогая. — Он наклонился и сперва поцеловал ей руку, а потом расцеловал в обе щеки. — Витторио, до свидания.
Витторио открыл перед ним дверцу лифта.
— Подожди, дядя. Не могу же я тебя отпустить с увядшей гвоздикой. — Анна Карла принесла свежую гвоздику и воткнула ее дядюшке Эммануэле в петлицу пиджака. Бережно поправила ему галстук. — Еще раз спасибо, дядя, за комплимент.
Когда внизу захлопнулась дверца лифта, Анна Карла, прежде чем потушить свет, полюбовалась собой в зеркале.
— Аппетитная девочка, — сказал Витторио.
— Ага, значит, ты слышал? — засмеялась Анна Карла. — Никогда не встречала большего притворщика.
Анна Карла потушила свет, и они пошли в спальню.
— А я — большей кокетки.
— Кокетки? Неужели… Ой! — приглушенно вскрикнула она. — Витторио, не надо, подожди… пуговицы!..
4
— О чем ты думаешь? — спросил Лелло во тьме.
— Так, ни о чем… сам не знаю…
— Не лги.
Конечно, он солгал. Он думал о том, что местность в Монферрато холмистая, а это затрудняет использование тракторов. Крестьяне там до сих пор пашут на волах или на быках. А неизменные спутники и тех и других — мухи, стаи мух.
До того как Лелло великодушно отказался от путешествия в Грецию («Ты же знаешь, что в конце концов я всегда и во всем тебе уступаю»), он о мухах как-то не подумал.
— Собственно, я думал о… Ну хорошо, я тебе скажу. Но ты пообещай мне…
— Что?
— Никому ни слова.
— А, какая-нибудь сплетня?..
— Нет, Лелло, настоящая тайна — моя, одной моей приятельницы и полицейского.
— Ты шутишь?
— Ничуть. И без убийства не обошлось.
Лелло вскочил и включил свет.
— Массимо, рассказывай же скорее, Массимо. — Он смотрел на него с живейшим интересом.
Массимо уже раскаивался, что заговорил об этом, но отступать было поздно.
— Ну не заставляй же меня мучиться от любопытства. Что произошло? Автомобильная катастрофа? А кто она? Я ее знаю? Ее наверняка выслали из города за проституцию! А ты что же…
Лелло принадлежал к той разновидности слушателей, которые беспрестанно прерывают рассказчика, торопясь высказать догадку, провести нелепейшую аналогию, невпопад сострить. Ему мало было услышать занятную историю. Он сопереживал всем своим существом, и оттого пропадала всякая охота рассказывать дальше.
Массимо вкратце, без всяких подробностей, описал свой визит в префектуру. Сухо и сжато. А в конце небрежно, словно это само собой разумелось, сказал, что речь идет не об автомобильной катастрофе, а об убийстве.
— Да? Ну и что? — спросил Лелло.
Массимо облегченно вздохнул. Иной раз фортуна и к нему оказывалась благосклонной. Из-за какой-то незначительной детали, второстепенного эпизода Лелло широко раскрывал глаза и приходил в изумление. А сейчас, когда он ждал вопля Кассандры, Лелло ничуть не взволновался.
Теперь Массимо уже говорил спокойнее. Рассказал подробности. Упомянул наконец имя Гарроне. И тут Лелло подскочил на постели.
— Что с тобой? — спросил Массимо осторожно, словно минер, обезвреживающий бомбу.
Лелло уставился на него и добрых полминуты смотрел молча и недоверчиво.
— Но об этом писали газеты. Я сам читал!.. — воскликнул он наконец в величайшем возбуждении. — В туринской газете!
Ну вот, Лелло в своем репертуаре: больше всего его поразил не сам факт убийства, а то, что он читал об этом в газете!
— А где, по-твоему, должны были об этом написать? — сухо спросил Массимо.
Лелло не уловил в его словах никакой иронии.
— Представляешь, сегодня на службе мы ни о чем другом и говорить не могли! Фольято, едва я вошел, спросила: «Читал про убийство?» А теперь ты мне рассказал… Нет, это просто невероятно. Нет, не потому, что Фольято знала убитого… Правда, этого Гарроне лично знала не Фольято, а синьор Ботта… Они не сомневаются, что его убили из ревности… А ты как думаешь? Я-то лично подозреваю… Знаешь, мы даже после работы не перестали спорить! Они совершенно уверены… Но почему тебя вызывали в полицию?! Когда ты с ним познакомился?
— Разве Фольято еще не успела тебе рассказать и об этом?
Лелло в растерянности посмотрел на него.
— А при чем здесь она?
— Просто я подумал, что раз твои коллеги знают абсолютно все, пожалуй, бессмысленно рассказывать дальше… К тому же…
— Ну зачем ты так?! — воскликнул Лелло. — Я же сгораю от нетерпения. И прервал тебя лишь потому, что у меня тоже родилась смутная идея, и я подумал, что тебя она может заинтересовать. Я сказал Фольято и Ботте, что, по-моему… Впрочем, это лишь догадки. Прости меня и рассказывай дальше. Ты меня прощаешь?
— Конечно, конечно, — торопливо ответил Массимо. — Но я тебе уже все рассказал. Может, потушишь свет, не то я засну.
— Как хочешь, — глухим голосом сказал Лелло.
Он потушил свет и натянул на голову одеяло.
Сегодня неприятное объяснение, к счастью, не состоялось. А завтра видно будет, подумал Массимо, устало закрыв глаза.
V
Вдруг, в нескольких шагах от парадного…
(Четверг, утро)
1
Вдруг, в нескольких шагах от парадного, Сантамарии очень захотелось выпить чашечку кофе. Но искать поблизости большой, шумный бар с красивым автоматом-эспрессо и опытным барменом, во всех движениях которого видна уверенность, было совершенно бесполезно. Это самый мрачный район города. Впрочем, Сантамария, к собственному изумлению, припомнил, что точно такое же впечатление производили на него прежде и другие кварталы Турина. Идешь, к примеру, по проспекту Принчипе Оддоне и вдруг решаешь: «А ведь это самый мрачный в городе район». Но на следующий день попадаешь на виа Джоберти, или на виа Перроне, или даже на проспект Галилео Феррарис, и мгновенно создается впечатление, что угрюмей этого места на свете не сыскать. И дело не только в том, что в одних кварталах живут люди богатые, а в других — бедняки. В Турине и те и другие кварталы одинаково унылы. Создатели города явно проявили тут свою демократичность.
Многие из моих коллег наверняка сказали бы, что в этом проклятом городе все кварталы одинаковы, все дороги сходятся под прямым углом и всегда испытываешь такое ощущение, будто ты не идешь, а стоишь на месте, подумал Сантамария.
Но не так страшен черт, как его малюют. Просто чужаки с юга, которые никак не могли здесь освоиться и испытывали тоску по родным местам, оправдывали этим свою беспомощность, или же они описывали все ужасы Турина, чтобы похвалиться перед родственниками, в каком огромном городе теперь живут.
Сам он, прожив много лет в Турине, знал, что унылым и монотонным город кажется только поверхностным наблюдателям. Все своеобразие Турина открывалось лишь знатокам. И шагая по прямой, бесконечно длинной улице, Сантамария подумал, что и мрачность может иметь немало оттенков.
Маленький шар из белого стекла с выцветшей фиолетовой надписью «Вино», в доме напротив — облупившаяся дверь с темно-зеленой вывеской, на которой золочеными буквами выведено «Грация и мода». А чуть подальше — красный лоскут над обветшалой прачечной. И ничего больше.
В промежутке между проспектом Франча и виа Чибрарио редкие магазинчики выглядели «подпольными». Они будто пытались затеряться среди серых домов. Кто жил в этих домах? Чиновники, старые девы, школьные учителя? Да, главным образом учителя.
Безликие здания и в самом деле донельзя похожи одно на другое, признал про себя Сантамария. Но стоило поднять глаза на балконы, как впечатление сразу менялось. Каждый дом мог похвастать своими, особенными балконами. Встречались балконы нагло-монументальные, угловатые, угрюмые, с ромбовидными решетками. Одни — с маленькими пузатыми колоннами, другие — с цилиндрическими, порой робкие, лепившиеся к стене, порой вспухшие, как гнойная рана. Некоторые ясно говорили о претензии хозяина на утонченный вкус, некоторые — о стремлении как можно больше сэкономить. Но ни разу на этих повисших в пустоте подмостках не появился ни один живой человек.
