Екатерина Лесина - Слезы Магдалины
Бетти выбралась из дому. Решение это зрело давно, пожалуй, с самого первого раза, когда она валялась на грязных простынях, скуля от боли и унижения.
Тогда она еще умела плакать. Тогда она не знала, что слезы лишь дразнят человека, который притворялся ее отцом. Тогда она пыталась ненавидеть.
Ни слезы, ни мольбы, ни ненависть не спасли. Постепенно измученная душа уползала, разум гас, а вместе с ним и желания. Постепенно Бетти привыкала. К вспышкам гнева, предугадать которые было невозможно, к приливам нежности, еще более отвратительной, чем гнев. К собственной беспомощности, что и в первом, и во втором случае приводила отца в восторг.
Бетти не знала, как и когда получилось, что ей стало все равно.
Но происшествие на берегу, вид коровьего черепа, измазанного – теперь Бетти в этом не сомневалась – кровью и свечным воском, припадок Абигайль Уильямс пробудили уснувшую душу к жизни.
Страх? Нет, Бетти не боялась колдовства.
Предчувствие? И предчувствий она не испытывала.
Просто вдруг стало понятно, что она, Бетти Хопкинс, никогда не сумеет вырваться из вороньей стаи, как никогда не сумеет притвориться одной из них. И давно забытое решение вновь стало единственно возможным.
Несколько дней она выжидала, пытаясь вести себя как прежде. Получалось. Отец, расслабившийся и успокоившийся, перестал носить ключи на поясе, припрятав связку в тайник.. Думал, Бетти не догадается. Догадалась: она тоже успела хорошенько его изучить.
Действовать следовало ночью. Чтобы не нашлось того, кто бы остановил.
На улице холодно. Ветер бродячим псом то ластится, то кусает за босые ноги. И те леденеют. И пальцы не гнутся. И страшно вдруг... нет, не поддаваться. На конюшню. Пустая внутри, щелястая стенами, как рот бродяги.
Петлю сплести, узел покрепче. Забраться на загородку. Перекинуть через стропила. Надеть на шею и... Шагнуть.
Жесткая веревка обвилась вокруг горла, сдавила, сжала, соскребла шкуру и, натянувшись струной, лопнула. И тут же раздался знакомый голос:
– Зачем ты так, Бетти? Убивать себя грешно!
– Да. Очень грешно.
Бетти лежала на соломе, закрыв глаза, с трудом сдерживая рыдания и не понимая, как эти двое, которым полагалось спать, оказались здесь.
– Мы беспокоились о тебе, Бетти, – тонкие ручки стянули петлю и легли на щеки, согревая. – Открой глаза. Не бойся.
– Мы не причиним тебе вреда.
– Мы просто хотим поиграть.
– Ага.
Абигайль Уильямс и Элизабет Пэррис. Неразлучные подруги. Птенцы вороньей стаи.
– Вставай же, – Абигайль потянула за руки. – Холодно. Ты замерзнешь. Мы не хотим, чтобы ты замерзла.
И Элизабет, поднимая веревку – двумя пальцами, как дохлого ужа, спросила:
– Тебя кто-то обидел? Конечно, тебя кто-то обидел.
– Я... я должна вернуться...
– Вернешься, – сказала Элизабет, кидая веревку в кучу сена. – Конечно же, ты вернешься. И никому не скажешь про то, что сегодня было. Правда, Аби?
– Ага.
– Зато прежде, чем вернуться, ты расскажешь нам.
– Что?
– Все, Бетти. Мы очень хотим тебе помочь. И поможем. Правда, Аби?
– Ага.
Это безумие. Но разве сама жизнь, от рождения и до сегодняшнего дня, не безумна? И Бетти, зарывшись в сено – не так холодно, – заговорила. Все? Они получат все. Каждый день, каждую минуту ее ненавистной жизни. Пусть пьют ее слабость, как отец вино. Пусть причащаются ненавистью. Пусть... пусть помогут, хотя это невозможно.
– Бедная Бетти, – Абигайль села рядом и обняла.
– Бедная, – согласилась с ней Элизабет. – Бедная, глупенькая Бетти. Зачем тебе умирать?
В темных глазах дьявольским пламенем отражалась свеча.
– Нужно просто дать ему то, что хочет. Нужно им всем дать то, что они хотят. Нужно обмануть... – Элизабет замолчала и молчала несколько мгновений, обдумывая внезапную мысль. А когда заговорила, голос ее был весел: – Мы тебе поможем!
– Ага.
– А ты поможешь нам. Они хотят ведьм? Так пусть получают. Только пусть ведьмы будут правильными... твой отец ведь знает, какой должна быть правильная ведьма?!
Никто точно не мог сказать, когда эти двое прибыли в Салем. Просто у старухи Мод, беззубой и жадной, объявились жильцы. И если первый, шумный бородач, был типичным охотником за удачей, то второй представлялся личностью престранной, даже подозрительной.
С виду он был щуплым, каким-то перекрученным и неуклюжим. Однако Сэм, вздумавший порасспрошать пришельца, после рассказывал про ледяной взгляд и железные пальцы, которыми пришлый, назвавшийся Марком, едва не переломил Сэму все косточки. И синяки показывал.
Ну да сам Марк никого не трогал, наоборот, был вежлив и незаметен. Поутру выходил из комнатушки и принимался бродить по городу. Он мерил улицы шагами, часто замирал напротив окон, вглядываясь в мутные стекла, точно желая разглядеть кого-то за ними. А стоило подойти – убегал, но не бегом, а быстрым шагом.
Порой Марк спускался к пристани, но с рыбаками не заговаривал. Он вообще ни с кем не говорил, разве что с рыжим своим спутником. Да и то делал это, лишь оставаясь наедине.
– Он хитер, – Хопкинс ложился не на кровать – на пол, со стоном распрямляясь на жестких досках, ровняя искалеченную некогда спину. – Один неверный шаг, и он почует. Увезет. И я не сумею найти...
– Ну да, – хмыкал Джо.
– Или избавится от меня. Это же просто. Кто он? Кто я? Никто. Что я могу? Ждать.
– Подойти.
– К ней? И что я скажу? Здравствуй, Абигайль? Я твой отец, который забыл о твоем существовании? Который должен был быть рядом, но не был? Который убил твою мать? Который...
– Который пришел.
– Зачем пришел? Прощения просить? Это нужно мне, а не ей. Увезти? Куда?
Джо молча поднимался, заканчивая разговор, который повторялся каждый день. Джо уходил из комнаты, хлопая дверью и переполняясь решимостью сделать все то, что следовало бы сделать сразу. Джо выходил во двор, вдыхал сырой зимний воздух и останавливался.
Он и сам не мог объяснить, что же удерживало его от поступка простого и логичного. Жалость к человеку, который действию предпочел нытье? Нет, слабых Джо не жалел. Слабые вредили сильным. Надежда, что проблема разрешится сама? Никогда не решались. Страх стать преступником? В некоторых городах он уже числился преступником...
И не зная, что думать о себе и собственной неожиданной нерешимости, Джо просто стоял некоторое время, а потом возвращался.
Сегодня все было иначе. Хопкинс, вернувшись в дом, не упал на пол, но принялся расхаживать по комнате, жестикулируя:
– Он снова это начал! Снова! Представляешь? Господи... да разве можно ждать от пьяницы, что он перестанет пить? От слепца, что прозреет? От безумца, что станет вдруг разумным? От волка, что откажется от мяса...
Пламенная речь и заломленные руки. Квохтанье старухи, доносившееся из-за стены. Молчаливые ружья неиспользованным аргументом. Снова мысль – надо убираться. Забыть и Хопкинса, точнее, даже двоих – и Бетти, к которой сам Джо не решился подойти.
– Вот, – Мэтью содрал с шеи веревку, на которой висел амулет. Серая палочка с семью камнями, блестевшими ярко, несмотря на отсутствие света. – Вот то, что я должен отдать моей девочке. И не смогу... не понимаешь? Стоит мне оказаться рядом, и он обвинит ее в колдовстве. А если не передам, то... она будет слепа, как и прочие в этом городе. Не понимаешь?
Полусмех-полувсхлип. Желание вмазать по этой дрожащей физии, стереть виноватое выражение, чтобы он, подобранный в порту чужак, стал хоть немного похож на себя прежнего.
– В Салеме охотятся на ведьм. И Абигайль, моя Абигайль будет свидетелем... так говорят.
Новость принесла старуха Мод. В ее корзинке с шитьем, которую она всюду таскала с собою, нашлось место и для сплетен. И старуха, разом позабыв о дряхлости телесной, поспешила домой: поделиться, благо новостей становилось больше день ото дня.
Ведьм было трое: Титуба, рабыня индейских кровей, но крещенная, проживавшая в доме Пэррисов. Сара Гуд, нищенка, подвизавшаяся при доме и не единожды замеченная в разговорах с Титубой. И Сара Осборн, вдова, известная тяжелым характером и дурным глазом.
– Оно ж сразу понятное, что без ведьмовства тута не обошлося, – старуха Мод, счастливая вниманием, рассказывала обо всем подробно и с охотой, поглядывая то на Джо, то на Хопкинса, который слушал молча. Только в пальцах вертел свой растреклятый амулет.
