Надежда Зорина - Пленница кукольного дома
— Наташенька, спаси его, скажи!
Этого я уже вынести не смогла. Я закричала. Ничего не соображая, пронзительно, отвратительно закричала и бросилась вон из квартиры.
Я долго бежала по улице, не зная, куда и зачем, не помня, почему бегу. В голове возникали какие-то обрывки мыслей, неопределенные и расплывчатые, как обрывки снов. Было что-то про кладбище и что хорошо бы сейчас посидеть на могиле — прямо на земляном холме, чтобы быть поближе к Максу. Я так устала жить одна, я так устала бежать. А еще лучше лечь там, вытянувшись, как на кровати, и вдыхать, вдыхать кладбищенский воздух, пропитанный запахом земли и осенних цветов…
Я бежала и думала. И вдруг отчетливо поняла, что Марину не убивала. Невероятное, какое-то дурманящее блаженство залило душу. Но только на секунду. Тут же сделалось больно, так больно… И дышать невозможно. И бежать невозможно. И смотреть невозможно: люди, дома, асфальт — все расплылось. Троллейбус проехал и тоже расплылся. Кто-то тронул меня за руку, расплывчато возник перед глазами черный костюм…
— Женщина, вам плохо? Что с вами? Вы плачете, вам помочь?
Я не убивала сестру, не убивала…
— Пойдемте, там скамейка, я вам помогу.
Я не убивала Маришку… Не убивала…
— Не плачьте, все образуется.
Я потому и не могу ничего вспомнить, что не убивала…
— Садитесь, отдохните немного, а потом, если хотите, я провожу вас домой. Вы где живете?
Но пиджак, апельсин и коньяк? И мои сигареты и зажигалка? Как все это объяснить по-другому? Я помню свою руку, сжимающую ручку ножа.
Я не помню ничего другого. Я не помню, как убивала. Пиджак и коньяк объяснить невозможно, но я сестру не убивала.
— Давайте вызовем такси. Вы в таком состоянии, может, лучше «Скорую»?
— Такси? Да, вы правы, надо вызвать такси. Ой!
Боже мой, я оставила сумку у матери! Телефон в ней — катастрофа! Шантажист, конечно, позвонит сегодня же вечером. Надо возвращаться, срочно возвращаться! Только бы оказалось не поздно, только бы он уже не позвонил…
Я вскочила и побежала назад, к маминому дому. Мой доброжелатель что-то прокричал мне вслед, но я не расслышала что.
* * *Мама, к счастью, опять спала, открыл мне отчим. Проходить я не стала, взяла сумку, повесила ее на плечо и так, словно ненароком, словно для меня это не особо и важно, спросила:
— Мне никто не звонил?
И сделала вид, что вовсе не слежу за реакцией отчима, когда он ответил:
— Не знаю, не слышал. Кажется, нет.
И только тут вспомнила, что телефон не включала, дозвониться до меня не могли. Зря так волновалась, зря возвращалась.
Я попрощалась с отчимом — с того момента, как я поняла, что не убивала сестру, он больше не вызывал во мне враждебных чувств — и вышла. Во дворе вызвала такси и стала дожидаться на скамейке у подъезда.
Опять то самое дурманящее блаженство — словно поцелуй ангела — овладело мной. И опять всего лишь на секунду. Следом накатила ужасная, невыносимая тоска. Как тогда, все как тогда. Но теперь я поняла, отчего моя тоска происходит: я наконец осознала Маринину смерть.
Я ее не убивала — и это счастье, блаженное, ошеломляющее счастье. Но она все равно убита. Ее больше нет, навсегда больше нет.
Сначала Максим, теперь Марина. Они предали меня и оставили. А я думала когда-то: что хуже, развод или смерть? А они сумели соединить обе вещи: их смерти — развод. Они словно оба со мной развелись и уехали в другой город, в другую страну, далеко-далеко, так, чтоб больше никогда не встретиться. Максим первым уехал, чтобы обустроить жилище для новой жены. Обустроил, украсил венками и цветами, обставил удобной мебелью и послал телеграмму: выезжай, все готово. И Марина не задержалась, побежала в ближайшую кассу покупать билет…
Кто продавец билета? Если не я, то кто?
Апельсин, пиджак, коньяк, сигареты. Рука моя помнит ручку ножа. И к тому же имеется свидетель того, что продавец — я.
Что-то давно он не звонил, мерзкий и странный, непонятно откуда взявшийся свидетель.
Как он мог позвонить, если телефон был все время выключен? Включить? Договориться о встрече? Кстати, что он мог видеть, раз я не убивала?
А может, он просто жулик, мой шантажист? Все, чем он располагает, — запись моей пьяной исповеди. Я не была в тот вечер в квартире сестры!
Да, но пиджак, апельсин и коньяк — как с ними-то быть?
Надо бы включить телефон, дождаться звонка, поговорить и узнать…
Просигналила машина — совсем близко, я вздрогнула от неожиданного резкого звука. Обернулась — такси. А я и забыла, что вызывала такси.
Как хорошо — минут через пятнадцать буду дома. Я так устала! У меня есть коньяк — бутылка, которую купила сегодня в баре и не успела открыть, потому что позвонила мама. И, кажется, в холодильнике еще оставались апельсины. Коньяк, апельсин и… Боже мой, я забыла в машине пиджак! Не домой надо ехать, а на автостоянку. На пиджаке могли остаться следы…
— Извините, — я повернулась к таксисту, — я забыла… В общем, отвезите меня на Тимирязева, к стоянке машин.
— Как скажете.
Пиджак. Как могла я так легкомысленно оставить его в машине? А если милиция уже побывала на стоянке и нашла его? Тогда конец, тогда ничто меня не спасет. Следы…
Я схожу с ума, какие следы, если я не убивала? И потом, ведь пиджак висел в прихожей, а Марина… Все произошло в спальне, значит, тогда я была без пиджака, и следов остаться не могло.
Их и так не могло остаться — я сестру не убивала!
— Простите, я передумала, не надо на автостоянку, поехали на Гоголя, по первому адресу.
Водитель недовольно покосился на меня, пожал плечами. Хотя чего ему коситься, от маршрута мы еще не отклонились.
Как только я вышла из такси, включила телефон. Мне почему-то казалось, что он сразу же и зазвонит, но ничего не произошло. Значит, у меня есть хоть сколько-то времени, чтобы подготовиться к разговору с шантажистом. Хорошо бы, он позвонил, когда я уже выпью немного, так мне будет проще.
Я поднялась в квартиру — телефон не зазвонил. Разделась, пустила воду в ванну, открыла коньяк, почистила апельсин — телефон молчал и молчал. А вдруг «свидетель» сегодня вообще не позвонит? Вдруг вообще никогда не позвонит? Вдруг он передумал меня шантажировать… прямиком отправился в милицию?
Нет, не может быть. Зачем ему бескорыстно помогать милиции? Он позвонит обязательно.
Я перенесла коньяк, апельсин, пепельницу и телефон в ванную, залезла в воду и стала дожидаться звонка с комфортом. Коньяк очень быстро меня успокоил, но голова стала тяжелой и начало клонить в сон — для серьезного, сложного разговора не самое подходящее состояние. Чтобы немного прояснить мысли, я пустила холодную воду и сунула под струю голову.
Отвратительное ощущение! Мозги съежились от ужаса и обиды. Я опустилась поглубже в ванну, чтобы согреться и вернуть разлетевшиеся мысли.
О чем я до этого думала? О том, что, когда позвонит шантажист, надо постараться договориться с ним о встрече. Повести разговор нужно так, чтобы он не испугался и сам захотел со мной встретиться. Например, предложить ему денег. Интересно, какая сумма его устроит? Хватит ли десяти тысяч?
Глупо, рискованно с ним встречаться. Тем более глупо самой начинать разговор о деньгах. Но другой возможности узнать, как и что произошло вчерашним вечером, нет. Он, конечно, будет настаивать, что Марину убила я, но утверждать, что был в момент убийства в Марининой квартире, не может. Скорее всего, дело было так: я рассказывала о своей несчастной жизни и по-пьяному грозилась убить сестру, а потом попросила его подвезти к дому Марины. Он остался ждать внизу в машине, а я поднялась к ней. И… Что было дальше? Не дошла, уснула на подоконнике в подъезде? Но как же тогда пиджак и так далее? Наверное, все же дошла. Марина открыла, мы выпили, а потом я ушла… Кто-то явился следом, убил ее, а шантажист подумал…
Я не помню, чтобы вчера встречалась с сестрой. Я с ней не встречалась! Я не пила с ней коньяк! Мы не разговаривали! Я ведь даже не знала, жив ли ее ребенок, мне отчим сегодня сказал. Не могла же я забыть о ребенке?
О ребенке никак не могла.
И не спросить о ребенке у сестры я не могла. Значит, мы с ней не разговаривали.
Или я все же забыла.
Все забыла. И то, как убила сестру, тоже забыла.
Слишком много фактов говорит за то, что я просто забыла.
Почему же он все не звонит? Или он все-таки не шантажист, а просто свидетель убийства? Зачем тогда стал записывать мой пьяный бред? Тоже для свидетельства? Откуда он мог заранее узнать, о чем я стану говорить? Или не знал заранее, просто у него случайно с собой оказался диктофон? Заинтересовался и стал записывать, а потом… Да-да, что потом? Испугался, стал за мной следить, хотел предотвратить убийство, но не успел? Увидел, как я выхожу с ножом из подъезда, бросился к Марине, увидел, что она мертва…
