Андре Нортон - ЧИХНЁШЬ В ВОСКРЕСЕНЬЕ...

—   Беспокоили вас дети? — спросила Фредерика, с удовольствием прихлёбывая чай.

—  Нет, — полицейский рассмеялся и добавил: — Как кошка, которая в доме отпугивает мышей. По отноше­нию к детям полицейский — то же самое.

—  Боюсь, вам было скучно. Вы уж простите.

—  По правде говоря, я не прочь передохнуть. Пока нам больше в Южном Саттоне фейерверк не нужен. Аминь.

—  Мне казалось, вы молоды и должны любить фейер­верк, — Фредерика чувствовала, что говорит глупости. Но даже глупый и бессмысленный разговор лучше, чем ничего. Широкая спина сержанта Брауна и пистолет у него на поясе подействовали на неё успокаивающе. Она предложила ему ещё чая и наполнила стакан, прежде чем он смог отказаться.

Но спала она слишком долго. Никак не могла сосредо-точиться и вообще не знала, о чём говорить. Сержант Браун отказался от третьего стакана и что-то сказал о возвращении к работе. Уходя, он произнёс через плечо:

— Не волнуйтесь, мисс Винг. Можете положиться на Джима Брауна. Буду в пределах слышимости, но если всё время будет так спокойно, я здесь долго не продержусь. Не везёт!

Как выяснилось, слова сержанта Брауна всецело оп­равдались. Мир царил два дня и две ночи, пока Тэйн Кэри не снимал сержанта с охраны Фредерики и книж­ного магазина. Для новой управляющей это было огромным облегчением. Она никак не могла избавиться от мысли, что мир этот поверхностный, затишье перед бурей. Даже на почте оживлённые обычно голоса сплет­ниц звучали приглушённо, все словно испытывали тяжкие предчувствия. В книжном магазине посетители не задер­живались для разговоров. Фредерика, ставшая необыкновенно чувствительной, ощущала, что по причи­не обнаружения тела в её гамаке и — что ещё хуже — из-за того, что она сама его обнаружила, — она стала главной подозреваемой в глазах жителей города. Но она посчитала нечестным сообщить даже Филиппине и тем немногим покупателям, с которыми подружилась, что в глазах самого начальника полиции она чиста от подозре­ний. И одиночество, вызванное таким положением, постоянно усиливалось. Присутствие сержанта Брауна избавляло её от страха, но не от тревоги. И что хуже всего, с той ночи, когда Питер Мохан ночевал на её диване, она его больше не видела. Она вспоминала события того вечера, обдумывала каждое слово, которыми они обменялись. Но всё сводилось к выводам, которые сооб­щил ей Питер своей книгой. Может, поэтому он и решил оставить её одну.

В пятницу вечером она мыла посуду и в который раз перебирала свои мрачные мысли. И неожиданно яростно взмахнула полотенцем. Почему вообще ей интересно, всю ли душу и тело отдаёт Питер Мохан своей ловле шпионов? Почему так важно, что он не приходит к ней?

—  Словно я хочу, чтобы он...— вдруг услышала она свои слова, обращённые к бокалу, который полировала уже десять минут.

—  Кто это он, и что вы хотите? — раздался позади громкий голос.

Фредерика развернулась, бокал упал на пол и разле­телся на кусочки.

— О, Фредерика, дорогая моя, простите, — на этот раз голос Питера Мохана звучал заботливо. Он протянул к ней руку, но она отшатнулась и прижалась к раковине. — Я нераскаявшийся глупец, дьявол, животное — называй­те, как хотите, я приму с покорно склонённой головой.

И когда Фредерика опять ничего не ответила, он продолжал беспомощно:

—   Это всё каучуковые подошвы. Признаю, иногда бывает полезно подойти к кому-нибудь неслышно. Мне, конечно же, следовало постучать. Но дело ещё вот в чём. Люси почему-то не любит, когда стучат, поэтому я и, наверное, весь остальной город привык входить сюда не постучавшись.

—  Всё... в порядке. Какая я дура, — Фредерика испы­тывала потребность что-то сделать. — Сейчас возьму совок и уберу всё это стекло и...

— И тогда, надеюсь, вы уделите мне немного времени: мы поговорим, посплетничаем, даже, может, посмеёмся, — он внимательно смотрел, как она прошла по комнате и стала нервно дёргать дверцу шкафа. Когда она верну­лась с веником и совком, он отобрал их и сказал: — Это моя работа. А вы посидите. Если всё ещё жарко, предла­гаю крыльцо. Ладно?

— Хорошо, — с благодарностью согласилась Фредери­ка. Он как будто забыл её слова. Пора перестать разговаривать с собой. Это всё от её одиночества.

—  А теперь, — сразу сказал Питер, как только вышел к ней, — кто такой этот он и что он должен сделать?

—  О, Питер, я просто говорила сама с собой ни о чём конкретном. —  Нет. Вы делали серьёзное и торжественное заявле­ние, и мне кажется, хотя, возможно, с моей стороны это излишнее самомнение, что речь шла о Питере Мохане.

—  Ну, мне кажется, вы давно должны были заглянуть и узнать, как тут я, — Фредерика была благодарна полу­тьме, скрывшей её покрасневшее лицо.

— Я не раз хотел это сделать, но был очень занят с того самого угра, как ушёл от вас так рано... — он чуть поколебался и медленно добавил: — Я же пытался вас предупредить, что я ненадёжный парень...

И тут накопившееся беспокойство и раздражение Фре­дерики вылились в поток слов.

—  О, вам вовсе не нужно повторять мне это снова и снова. Я прочла вашу библию, и я не глупа...

—  Конечно, вы не глупы. Глуп я, — негромко сказал Питер. Он взял её маленькую руку в свою большую. Несколько мгновений они молчали, потом Питер мед­ленно заговорил:

—  Я балбес и вёл себя как балбес. Беда в том, что у меня был неудачный брак... вероятно, это моя вина, но так оно и было; и когда я наконец освободился и перевёл дыхание, то решил навсегда остаться свободным. Одер­жимость работой — вот что я поставил на место любви и брака, и я просто хотел, чтобы вы это знали... вероятно, потому... что вы мне очень нравитесь, Фредерика... и я боялся, что что-нибудь произойдёт с нашей дружбой.

Фредерика сидела напряжённо, но руку не отбирала.

—   Если быть откровенной, должна сознаться... вы тоже мне нравитесь, Питер, и, возможно, тоже будете слишком нравиться. И я рада, что вы честны со мной. Эти два дня были тяжёлыми, и я постоянно раздража­лась, потому что думала, что вы меня бросили. Так что давайте на этом закончим... и будем продолжать, как Холмс и Ватсон, оба занятые настоящим случаем.

Она застенчиво рассмеялась, и Питер присоединился к ней. Потом сказал:

— Да, настоящий случай. В том-то и дело. Именно из-за него я оставил вас в одиночестве. Я знал, что телохра­нитель Тэйна заботится о вас, а мне нужно было работать. Откровенно говоря, Фредерика, я испуган. Даже воздух в городе стал нездоровым, и мне очень не нравится то, что я вижу.

—  Нельзя ли немного поконкретнее?

—  Попробую, и, может быть, вы поможете мне сфор­мулировать это вслух. Наиболее очевидные подозреваемые — это члены семьи, вернее, те, кто живёт на Ферме. Но этим перечень не кончается.

—  Да, я знаю. После вашего ухода в среду я сделала список и постаралась обдумать мотивы и возможности. И с тех пор всё время думаю об этом.

—  Прекрасно. И каковы результаты?

—  Только то, что множество людей ненавидело Кэт­рин, что самые подозрительные Филиппина и Брюстер, и что у Марджи есть что-то на уме.

—  У меня есть для вас два новых ключа. Мы попробу­ем уложить их на нужное место в головоломке. В огромной сумке, которую всюду таскает с собой миссис Хартвел, было найдено довольно большое количество наркотиков.

—  Нет! Только не «ма» Хартвел!

— Да. Когда её допрашивали, она, разумеется, сказала, что ничего не знает... говорит, что её «подставили». Винит Филиппину и заявляет, что всегда считала, будто Филиппина дурно влияет на Марджи.

—  Это кое-что новое. Первая попытка плохо отозвать­ся о Филиппине.

—  Не совсем. Миссис Уильямс всюду намекает на её похождения с Джеймсом. И это напоминает мне о ключе номер два. Джеймс купил участок земли за аллеей. Боль­ше того, в тайном отделении его стола мы нашли чертежи; архитектор создал проект чудесного дома. Архитектор из Бостона — наш Джеймс очень осторожен.

—  А что он сказал об этом?

—  Я его ещё не спрашивал. Пока держу в рукаве.

—  Да, вы были заняты. —  Очень, — он немного помолчал, потом продолжил: — Должен сказать, что Джеймс ведёт себя весьма стран­но. Я думал после его полупризнания, что он рехнулся. Но он по-прежнему пытается замять всё это дело. Веро­ятно, если бы это был обычный скандал, а не убийство, его поведение было бы вполне естественно. Он очень старается не пропустить новость в газеты, приглушить дело, чтобы все поверили в самоубийство.

—  Да, он и со мной пытался, — Фредерика собралась было сказать, что ещё пытался Джеймс. Но вместо этого быстро добавила: — Но ведь у него не получится?

—  Ну, пока Тэйн его поддерживает. О, я знаю, весь Южный Саттон говорит об убийстве, все возбуждены, но всё же это частное дело и не попало в заголовки газет. И никто из нас не хочет, чтобы это произошло. Это было бы, например, плохо для колледжа.

—  И, наверное, чем меньше суматохи и возбуждения, тем меньше шансов на второе убийство.