Марина Серова - Жаркая вечеринка
— Я же говорю, мы давно не виделись — я жила у родственников в Москве, нашла там работу по специальности.
— Да, дочка, — сочувственно подтвердила она, — с работой сейчас тяжело, но ты, похоже, неплохо устроилась? — Она оглядела меня с ног до головы.
«Тебе бы в Скотленд-Ярде работать», — подумала я с усмешкой.
— Было неплохо, — с сожалением произнесла я, — а теперь вот — сократили.
Надо бы с тобой поближе пообщаться, бабуля.
— Да, — согласилась она, — сейчас всем тяжело. Надя придет после семи, если хочешь, можешь подождать у меня.
— Ой, правда, — искренне обрадовалась я, — вот спасибо вам. Меня зовут Таня, а вас как?
— Ксения Ивановна.
— Вы ведь в магазин собрались, Ксения Ивановна? Давайте я сбегаю, — предложила я. — Лифт не работает.
Она лукаво и благодарно посмотрела на меня.
— Ну спасибо тебе, Танечка, — ее голос заметно потеплел. — Подожди, я деньги достану, — старушка полезла в сумку за кошельком.
— Ксения Ивановна, — остановила я ее, — вы просто скажите, что вам надо, деньги у меня есть.
Она недоверчиво взглянула на меня.
— Что ты! — не то с упреком, не то с восхищением воскликнула она, неуклюже махая высохшими ручками.
— Потом сочтемся. Так что вам купить?
— Ну, тогда запиши, если уж ты такая настырная! — хихикнула старушка.
— У меня память хорошая, слушаю вас.
Ксения Ивановна с усталой грустью покачала головой.
— Когда-то и у меня была такая — все на лету ловила и вмиг на карандаш брала! А нынче — какая уж память! Склероз, голова, как сито. Бывает и такое — что-нибудь куда-нибудь положу и не помню, хоть убей! Ну ладно, хватит о стариковском! Купи, Танюша, два кило сахара, карамели грамм двести, хлеба, дорогой-то не бери, буханку простую, колбаски грамм триста, докторской, я с жиром не ем, одна в ней бумага, и невкусная она какая-то, а докторскую пожарить можно, ну, еще, вот опять забыла…
— Молочного чего-нибудь? — сделала я робкую попытку помочь.
— Вот-вот, — обрадованно сказала Ксения Ивановна, — ряженки и яичек десяток.
— Хорошо, Ксения Ивановна, я мигом, — отозвалась я, выходя из тамбура.
— Сумку-то возьми, — крикнула она мне вдогонку, но я уже вприпрыжку спускалась вниз.
Я надеялась быстренько сделать все покупки и на обратном пути хотя бы минут на десять заскочить в квартиру Лужиной, но не тут-то было. Когда я бесшумно вошла в тамбур и на цыпочках начала приближаться к цели с приготовленными отмычками, дверь соседской квартиры распахнулась, и улыбающаяся хозяйка появилась на пороге.
— Я тебя с балкона увидала. Как ты быстро управилась! Вот что значит молодость!
Прям Шерлок и Эркюль Пуаро, вместе взятые!
— Да магазин-то рядом, — весело отозвалась я, входя в квартиру.
— А я уже чай заварила, — сообщила мне Ксения Ивановна, выкладывая продукты.
Надо же — все успела: и чай заварила, и за мной проследила.
— Тебе с сахаром или с вареньем? — спросила Ксения Ивановна, разливая чай.
— Без сахара и без варенья, — улыбнулась я, наблюдая за ее суетливыми движениями.
Я сидела на хромой табуретке, которая плясала подо мной не хуже косолапого медведя. Кухонька была маленькой, но светлой и опрятной. Огромный чайник, который Ксения Ивановна, долив в чашки кипятка, водрузила на плиту, сверкал крутыми начищенными боками. На подоконнике цвела и пенилась комнатная флора, вознаграждая хозяйку за неусыпный уход и постоянную заботу. Мне определенно здесь нравилось, да и сама старушка благоухала чистотой и свежестью не хуже синеокой фиалки.
— Ксения Ивановна, а как Надя поживает? У нее все в порядке? — начала я издалека.
— Сейчас, кажись, все нормально, а после смерти Алешки она места не могла себе найти. Убивалась день и ночь, у нас-то двери тут, почитай, картонные, чуть громче слово скажешь, или засмеешься, или всплакнешь — чего не бывает, — а уж весь дом знает, шушукается. Нам-то, старухам, что — мы жизнь тихую ведем, ну, мышки прямо, а вот если кто привык погулять, покричать да подебоширить — тот сплетен не оберется. Я-то у дома редко когда сижу, а вот есть охотницы — им палец в рот не клади! Злые языки у них — спасу нет! Поэтому, когда у Надьки брат помер, все только об этом и говорили. Лешку-то здесь хорошо знали. Вначале он вроде как разбогател, машину купил ненашенскую, марку…
— Иномарку, — поправила я.
— Да, да. Стал важный такой, да и Надька приоделась — аж две шубы купила, ремонт они сделали нешуточный, шабашников нанимали: деньги-то есть — че ж не нанять? По вечерам — компании разные, столы полные. Ты бы видела, сколько они продуктов выбрасывали! Я раз аж не выдержала, сказала: куда же это годится, Надя! Ну, конечно, не так строго, но смысл был такой. Ты, говорю, лучше в целлофан складывай да мне отдавай — мало ли кошек да собак бездомных? Я бы этих тварей несчастных кормила. — Сердобольная Ксения Ивановна с досадой покачала головой. — Еще чаю-то? Ты что же это ничего не ешь? Ну, хоть конфетку возьми.
— Чаю можно, а есть я, Ксения Ивановна, правда не хочу.
— Свежий чай — это хорошо, — как-то мечтательно произнесла она, подняв глаза к потолку, — я ведь только утром свежий завариваю. И пью его весь день. Утром — чай, днем — чаек, а вечером — чаище, — усмехнулась Ксения Ивановна. — Пенсия-то мизерная. Если бы не дочка с ее мужем — давно ноги бы протянула.
Старушка тяжело вздохнула и плеснула мне в чашку заварки.
— Так о чем же это я говорила? — поставив локоть на стол, Ксения Ивановна потерла изборожденный морщинами лоб.
— О Надином брате.
— Да-да, о Лешке. Так вот все эти компании до добра его не довели — никого еще не доводили, — философски обобщила Ксения Ивановна. — Выпивать он стал чаще и чаще. Случаи были: раза три я его в тамбуре находила. Лежит, точно без чувств, подойду — и давай его трясти, а он лыка не вяжет, бубнит что-то, да матом еще! Я, конечно, первым делом — к ним в квартиру стучать, на помощь звать, а дома-то нет никого. День ведь — Надя на работе. Я, бывало, у него ключи найду, дверь сама открою, а силенок нет. Мужик он здоровый был, так просто с ним не справишься. И доволочь не могу — хоть плачь. Что делать? К соседям бегу. Кого дома нет, кто говорит: да брось ты, Ивановна, нянчиться с ним, проспится — сам домой зайдет. Слава богу, здесь у нас на пятом этаже Борис Тихонович живет. Пенсионер, но тоже мужик здоровый, он меня раза два выручал. Да ты не подумай, Лешка, когда трезвый, всегда добрый да вежливый. А начну его стыдить, так он извиняется.
— А родители Нади, что они?
Ксения Ивановна опять с недоверием посмотрела на меня.
— Умерли они, Кузьма Прохорович в избе угорел, тоже любитель был закладывать, а Мария Ильинична почитай как семь лет — в Елшанке, царствие ей небесное! — Ксения Ивановна торопливо перекрестилась. — Рак у нее нашли. Сначала вроде от сердца лечили, а потом опухоль в желудке нашли, а спасти уже нельзя было — такие вот у нас врачи. Умру — а к ним не пойду! В очередях насидишься, а когда примут — руками только разведут — поздно, мол, обратились. Ты ведь знаешь, родня-то Надькина из Красноармейска, хозяйство там у них было. Только когда вся эта история с Лешкой началась, дом Надя продала. А ведь и сад у них был, и огород хороший, сами все растили. И куры… — мне Надя рассказывала. Но и дома не хватило! Лешка, видать, много задолжал.
— А вы не знаете, чем он занимался?
— Как это сейчас говорят, бизнесом. У всех нынче бизнес. Раньше слыхом не слыхивали, а теперь радио включишь — про этот самый бизнес талдычат, телевизор — опять бизнес, ребятишки на улице — и те туда же. Эх, времена настали! — горестно покачала головой Ксения Ивановна. — А ты, случайно, не бизнесом занимаешься?
Ее слезящиеся глаза сразу как-то высохли, взгляд приобрел «страшную» проницательную силу.
— Нет, я служащая, — успокоила я старушку.
— А-а-а, — протянула Ксения Ивановна и принялась за очередную карамельку.
— А вы не знаете, где работал Надин брат?
— Что же ты у нее самой не спросишь? — вопросом на вопрос ответила держащая ухо востро Ксения Ивановна.
— Да она как-то не любит на эту тему разговаривать, — нашлась я.
— Да, тяжело ей. Говорить — только растравлять себя. Где работал Ляксей, я не знаю, но слышала, как Надька кричала на брата, говорила, что это, мол, все Артем твой, я, мол, тебя предупреждала, а ты ему, дурак, верил!
— А фамилию этого Артема вы не знаете? — Мне показалось, что табуретка подо мной начинает дымиться.
— Откуда ж мне знать? — задала старушка риторический вопрос.
— Может, слышали…
— А тебе-то это на что? — встрепенулась Ксения Ивановна, адресуя мне по-стариковски хитрый взгляд.
— Интересно. Сами понимаете, с Надей свободно об этом не поговоришь.
— Понимаю, — узкие губы Ксении Ивановны растянулись в невеселой усмешке. — У меня-то муж на войне погиб. Много лет прошло. Красавец был, на баяне играл. Я тебе апосля карточку покажу. Похоронка пришла. Ревела я белугой. И год прошел, и два, и три, а только со мной о Мише заговорят, я — в слезы! Любила его больше жизни самой, — голос Ксении Ивановны дрогнул.
